Первая страницаКарта сайта

Кое-что о заблуждениях, связанных с понятиями «субъекта» и «объекта»

Л. Э. Ванд, А. С. Муратова
2004

Пора бы разобраться с проблемой применимости оппозиции субъекта и объекта. Хотя она — эта оппозиция — заимствована из философии, ее изрядно нынче эксплуатируют в конкретных гуманитарных науках. Так, существует мнение, что становление обоих полюсов этой оппозиции означает начало антропогенеза, то есть социокультурное рождение собственно человека. Вот характерные высказывания, утверждающие, что появление субъект-объектной оппозиции «связано с выпадением предчеловека из пространства живой природы» [12. С. 23]: «В психике предчеловека произошли необратимые изменения, которые выразились в том, что некоторые жизненно важные аспекты существования перестали подчиняться универсальным природным космо- и биоритмам и координироваться с ними [там же]; образно говоря: «Человек вываливается из растворенности-в-бытии. Мир дробится на субъект и объект» [12. С. 27]. Что же это за «необратимые изменения» в психике, выглядевшие как неподчинение природному окружению? Следуя автору цитируемой статьи (И. Г. Яковенко), получается так, что до своего «вываливания» человек или «предчеловек» не осознавал самости и, кажется, вообще не имел сознания (как мы его сейчас понимаем), будучи погружен в «стихию досознательного». Не будем спорить о том, как произошло «рождение мира человеческого сознания из стихии невыразимого для этого сознания первоначального синкрезиса» [12. С. 26]. И. Г. Яковенко высказал на этот счет немало интересных мыслей, но невозможно согласиться с тем, что появление способности сознания, а затем победная поступь антропогенеза автоматически означали «дробление» мира на субъект и объект. На наш взгляд, такое «дробление» не имеет прямого отношения к сознанию как психической способности, наличие которой нелепо отрицать у людей, живущих в полном согласии с окружением и которым «дробление» чуждо. Вероятнее всего оно возникает при достаточно высокой избыточной активности, но не на заре антропогенеза, когда избыток образуется вследствие какого-то внешнего, скорее всего биофизического, импульса, а когда существенно расширяется сфера применения технических средств и перерабатывающих технологий, развитие которых как раз и происходит благодаря избытку активности. Причем, этот избыток, с одной стороны, частично поглощается созданием упомянутых средств и технологий, а также их обслуживанием, а с другой стороны, вновь увеличивается, поскольку совершенствование технической культуры высвобождает энергию, до этого расходовавшуюся на обеспечение выживания. В результате этого не оскудевают внутренние импульсы, стимулирующие культуро- и социогенез, и он уже не всегда нуждается во внешнем толчке. Кстати говоря, когда и почему произошел «первый толчок», скачкообразно или постепенно увеличивший активность гоминид — «первых людей», — естественные науки не готовы дать вполне убедительный ответ. Возможно, как думает Л. Н. Гумилев, внешние энергетические импульсы связаны с колебаниями солнечного излучения. Во всяком случае, оставим эту проблематику биофизикам, которых не устраивает библейское объяснение (в книге «Бытия»).

Что касается сознания, то оно наверняка свойственно не только людям, но в какой-то форме животным, — ведь если животное избегает опасностей, находит пищу, устраивает брачные игры, ухаживает за потомством, чему-то способно учиться, то оно делает это со знанием, воплощенном в умении. Сознание есть вид психической деятельности, но разве у животных, во всяком случае, некоторых, отсутствует психика? Философу, который возьмется это утверждать, стоит хотя бы завести собачку.

Итак, о мировосприятии, напоминающем субъект-объектную оппозицию, можно говорить лишь тогда, когда человек становится достаточно активным и деятельным. В силу этого человек испытывает весьма заметную сопротивляемость тех элементов, на которые направлена активность («действие равно противодействию»). Тогда и возникает представление о противостоящем окружении, природном и социальном. Чтобы сломить это сопротивление, изобретаются не только технические средства и технологии, но выдвигаются новые идеалы, новые социокультурные установки, в цельном виде проявляющиеся в культурах активистского типа, где субъект-объектная концепция выглядит как нечто самоочевидное.

Указанное противостояние исторически и у разных людей имело и до сих пор имеет неодинаковую интенсивность и окраску. Оппозиция индивида и его окружения может совсем стираться, иногда едва проступать, но может быть и весьма жесткой. Исторически и индивидуально различается и представление об окружении. Оно может начинаться непосредственно за пределами человека как биологической особи, оно может включать в себя и самое тело, противостоя «душе», а может возникать за пределами всего, что субъект любит, к чему неотвязно привык...

Объективное и субъективное, в философской трактовке, как нам кажется, является поздней рациональной сублимацией интуитивно постигаемой оппозиции устойчивости и активности. Вместе с тем, думается, что понятия субъекта и объекта лишь с большими оговорками вписываются в специфические дискурсы конкретных наук. Указанные понятия, как мы полагаем, остаются прерогативой философии, вернее, истории философии, разумеется, со всеми ее тысячелетними спорами. Когда об этих понятиях толкует философ, он, с одной стороны, опирается на довольно высокий уровень обобщения и абстрагирования, с другой, — на интуицию. Когда же начинается конкретизация, свойственная научным дискурсам, всплывает масса противоречий и неясностей. Они предстанут достаточно наглядными, если даже оставаться на почве философствования, но характерного для диалектического материализма, близкого к естественным наукам по своему взгляду на реальность и по способам ее изучения.

Согласно диалектическому материализму объективным следует считать то, что от нас не зависит, «не зависит от воли и желания людей», — то, «что существует вне и независимо от человека и человечества» [7. Т. 4. С. 123—125]. Это, заметим, было последнее слово марксистской философии. Однако, посмотрим, есть ли у независимости или зависимости «от человечества»неоспоримый критерий? Прежде всего мы заметим, что на этом пути нас подстерегает немало ловушек мнимой самоочевидности. Скажем, таблица умножения и правила арифметики — вот, казалось бы, образец бесспорной объективности! Но арифметика имеет дело со счетом строго дискретных, обособленных друг от друга предметов. Если же предметы не таковы, если они то сливаются, то разделяются, или же если они преобразуются в процессе счета, если о предметах вообще нельзя говорить как о вполне определенных, достаточно стабильных, — какая арифметика тут поможет? Что касается дискретности, то она возникает лишь в ходе упрощения ментальных механизмов восприятия вещественного мира и в результате культурно-психологических установок, специально игнорирующих массу взаимопроникающих воздействий и сцеплений в этом мире. Тогда и выпочковывается то, что мы называем предметами. Коротко говоря, отдельно взятый предмет есть продукт ментальности и культуры, и продуктом культуры же является арифметика, имеющая силу лишь в том искусственном человеческом мире, который она — культура — создала.

Нам могут возразить, приведя в качестве примера «объективного мира» сами по себе законы природы. Уж они-то, как кажется, не зависят от людей. Но и это — заблуждение, правда, очень давнее и прочное. Ведь какой бы закон природы мы ни взяли, он действует в заведомо ограниченном поле понятий, терминов, представлений о доказательности и достоверности. Так, законы механики базируются на понятиях массы, силы, энергии, скорости — абстрактных понятиях, сконструированных Галилеем и Ньютоном; законы химии базируются на понятиях вещества, реакции, химического элемента и т. п. Все закономерности, открываемые психологами, формулируются на основе понятий, выработанных той или иной психологической теорией, причем в рамках разных теорий сами закономерности выглядят по-разному, если вообще имеют смысл. Скажем, закономерности, на которые указывает гештальт-психология, не имеют смысла в бихевиористском или ассоцианистском взгляде на психику. Психологические теории вообще столь разнятся, что они как будто имеют дело с разной психической реальностью. Социолог, ищущий закономерности в социальном поведении на основе теории ценностей, не найдет понимания у социолога, вообще отрицающего реальность ценностей. Можно привести великое множество примеров, свидетельствующих, по меньшей мере, об одном — о том, что законов, не зависимых от научно-культурного инструментария, не существует. Неважно, велика ли или мала такая зависимость, — важно, что она есть, и получается, что «объективная реальность» в приведенной выше формулировке не выдерживает критического напора даже в такой ее цитадели, как «законы природы».

Но вот, перед нами привычные и сподручные домашние вещи, за окном дорога, куда-то торопятся автомобили, идут люди, как всегда, вытянулись к небу деревья. Разве все это зависит от нас? Не есть ли это вполне объективный мир? И да, и нет. Он, может быть, и не зависит от нас в какой-то промежуток времени, когда мы не действуем. Но мы выходим на улицу и она становится уже другой, мы срываем ветку и дерево меняет облик. Правда, мы уверены в том, что за всем этим есть нечто постоянное. И уж есть кое-что, что точно от нас никак не зависит: мы не можем изменить движение Луны и дотронуться до Солнца, нам недоступно земное ядро. Все так, но домашние вещи, улицы, деревья, Луну, Солнце, миллионы других восприятий и представлений мы ощущаем и постигаем сквозь тот культурный опыт (включая язык), который регулирует нашу жизнь. Как сказал бы философ, перцепции обретают плоть, кровь и смысл после того, как усваиваются апперцепцией. Таким образом, мы могли бы сказать, что мир от нас не зависит постольку, поскольку от нас не зависит культурный опыт. Но разве он существует в стороне от нашего Я, не является его частью? Тем более культурный опыт неотделим от истории человечества... Пожалуй, что воспринимаемое обусловливается тем, что мы ожидаем воспринять, а эти ожидания заданы не только схватываемой конкретной ситуацией, но и всем прежним культурным опытом. Одиссея и его спутников ужасали когтистые лапы и огромные зубы Сциллы и Харибды, а современный мореплаватель увидит только камни прибрежной скалы и столкновение подводных течений. Ибо Одиссей ожидает, сознательно или бессознательно, увидеть именно это, а для современного мореплавателя скала есть только нагромождение и сплав камней. Атеиста не посещают божественные откровения и он не слышит ангельских голосов внутри себя, ибо его внутреннее восприятие не настроено на что-либо подобное, а религиозный человек, наоборот, не чужд ожиданиям такого рода.

Таким образом, культурная история существенно преобразует то, что дается нам непосредственным восприятием. Однако, говорят, что за всяким восприятием имеется нечто от нас не зависящее, именно то, что и служит источником восприятия. Допустим. Но что можно сказать об этом источнике кроме инициированной им действительности? Пожалуй лишь то, что сей источник как раз и представляет собою культурные ожидания. Если же мы с этим не согласны, то подлинно независимый от нас «объективный мир» оказывается совершенно скрытым таинственной завесой и уплывает за пределы и научного, и обыденного знания.

Но у сторонников независимого от человечества, а следовательно, от культурной истории, объективного мира есть в запасе еще одно утверждение: по мере накопления знаний люди все более приближаются к постижению подлинно объективного, то есть независимого от людей, мира — поэтому при сравнении представлений о реальности более верными будут представления более поздние. Иными словами, современное видение всегда достовернее прежнего: Сцилла и Харибда — это только скалы и водовороты, а не дикие чудища. Подтверждается же такой аргумент тем, что человечество, во всяком случае его знаниевый авангард, достигает все больших успехов на ниве овладения природой. Аргумент, несомненно, веский, но, если речь идет об овладении объективным миром, то о какой же его независимости можно говорить? Если же о чем-то другом, то о чем?..

Обсуждаемые изъяны определения объективного мира, на наш взгляд, проистекают из мировоззренческой позиции его авторов. Она заимствована из естественных наук, в которых понятие независимости весьма жестко, но потому правомерно в заведомо ограниченных областях, где этому понятию придается однозначный смысл. Чувствуется также подспудное желание как-то ограничить субъективное начало, положить ему предел, утверждая существование совершенно свободной от его поползновений реальности. Что соответствует таким декларированным ценностям, как примат «масс» над индивидуальностью, экономики над культурой, исторических законов над желаниями людей, — ценностями, вытекающими из диалектического материализма советского образца. Кроме того, в описываемой позиции содержится явное противоречие: стремление, с одной стороны, «обузить»субъективное начало, а с другой — крайний активизм с его опорой на науку и созидательную практику, активизм, впрочем, под конец разрешенный только высшему начальству.

Не меньше трудностей вызывают понятия «субъекта» и «субъективного», еще до того, как их «заземляют» на материале конкретных наук. В материалистическом ракурсе об этих понятиях говорится следующее. Согласно В. А. Лекторскому, «субъект» это «источник активности, направленной на объект» [7. Т. 5. С. 154], а «субъективное» «понимается как существующее в двух видах: как знание и как переживание субъектом самого себя, в отличие от окружающих существ и предметов» [7. Т. 5. С. 156]. Казалось бы, все очень ясно, но знание связано опять-таки с объектом, а «переживание субъектом самого себя» получает определенность при условии, что имеются неопровержимые признаки отличия субъекта от «окружающих существ и предметов», — то есть тех же объектов! Получается, что фиксация субъекта, вообще субъективного начала возможна лишь при четком выявлении объекта, объективной реальности. А какие трудности при этом возникают, мы уже указывали. Заметим также, что утверждение активного начала в человеке, в общем плане, нуждается в более ясном понимании отличия чисто человеческой активности от прочих ее видов — ведь активность свойственна всему живому, и более того — в известном смысле неживому (вспомним хотя бы химическую активность).

Проблема субъекта и объекта, разумеется, не является прерогативой марксистского материализма. Не было ни одного крупного философа, который так или иначе ее бы не затронул. В связи с приведенным выше утверждением И. Г. Яковенко о появлении субъект-объектных представлений в самом начале антропогенеза, небезынтересны близкие высказывания М. Шелера и Н. Лосского. Они избегают субъект-объектной терминологии, но проблематика примерно та же. Шелер выглядит даже радикальнее Яковенко: «изначальное переживание действительности как переживание „сопротивления мира“ предшествует всякому сознанию, всем представлениям и восприятиям» [10. С. 163]. Н. О. Лосский также не употребляет субъект-объектной терминологии, а, скорее, апеллирует к психологической трактовке, но и для него «дробление» мира изначально связано с сознанием:

«Далее, словами собственное и чужое я обозначаю два изначальных факта сознания, смысл которых для каждого бодрствующего человека... ясен на основании полной внутренней очевидности, хотя и не поддается более точному определению. Чужое имеет постоянно то или иное отношение к тому основному факту, который обозначается словом чувственное (внешний мир, мир впечатлений). Философское творчество великих мыслителей постоянно стремилось возможно точнее определить это взаимоотношение при помощи полунаглядных схематических концепций, как, например, явление и вещь в себе, мир как воля и представление, я и не-я, хотя эти попытки преступают границы возможности точного человеческого познания» [5. С. 114—115]. Или: «...словами душа и мир я обозначаю то противоположение, наличие которого идентично с самим фактом бодрствующего чистого человеческого сознания» [5. С. 115]. Слов нет, и Шелер, и Лосский — маститые философы, а Яковенко весьма начитанный и умный человек, — но когда вся аргументация исчерпывается отсылкой к «изначальным фактам», «изначальным переживаниям» и т. п., то остается лишь спросить: чем эти утверждения отличаются от обыденных представлений?

Литература

  1. Арестова О. Н., Пахомов И. А. О соотношении физических и смысловых параметров коммуникативного пространства. // Вопросы психологии. — 2002. — № 2.
  2. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. — Спб., 1993.
  3. Гершензон М. О. Избранное. — М., 2000.
  4. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. — М., 2001.
  5. Лосский Н. О. Обоснование интуитивизма. — Спб., 1908.
  6. Ухтомский А. А. Интуиция совести. — Спб., 1996.
  7. Философская энциклопедия. — М., 1970.
  8. Холл Келвин, Линдсей Гарднер. Теории личности. — Спб., 1997.
  9. Хренов Н. А. Ритуал в контексте переходных эпох. // Мир психологии. — 2003. — № 1.
  10. Шелер М. Избранные произведения. — М., 1994.
  11. Эшби У. Росс. Введение в кибернетику. — М., 1959.
  12. Яковенко И. Г. Природа ритуала. // Мир психологии. — 2003. — № 1.

См. также: