О первофеномене русскости

Л. Э. Ванд
Сокращенный текст выступления в литературном «Эссе-клубе» (руководитель — Р. Рахматуллин).

Есть такое явление — русскость. Его пытаются зафиксировать словесно, найти его генетические корни. Одни видят эти корни в климате, «рискованном земледелии», другие в задачах, которые возложил на русских Творец, третьи — в особенностях мифокультуры, ее логике и развитии. Мы будем говорить об этом. Разумеется, это один из подходов; во всяком случае, речь не идет о нем как об истине в последней инстанции.

При любых подходах стремятся обнаружить некие константы. Так вот: константой русскости, ее первофеноменом и ее ценностью, по всей видимости, является естественность. Этот первофеномен пропитывает своими токами культуру, психологию, саму жизнь. Во всяком случае, до последнего времени. И несмотря на то, что с ним боролись и борются — власти и всевозможные просветители — уже лет эдак 400. Однако как ментальное ядро этот феномен не умирает, а принимает разные формы, хамелеонствует.

Самое упрощенное определение естественного — определение его как природного. А что это такое — природное? У природы «нет плохой погоды», в природе нет мусора, природа, если ее не трогать, совершенно не нуждается в нас. Природе не следует подражать, а нужно жить по природе, но без подделки. Лев Толстой — зеркало этого тезиса. Даже то, что природно, но выглядит слишком ладно, ухоженно, находится у него под подозрением.

В социуме у нас ценятся непосредственные отношения между людьми. Важен не кем-то придуманный закон, правило, а чтоб человек был свойский, хороший и т. п. А это и есть естественные отношения, исходящие не столько из положения человека, сколько из его природы.

Природа не ниже человека, даже выше, посему она не может быть унижена опекой. Не мы даем природе, а она нам должна давать блага. Поэтому у нас нет современного экологического сознания, предполагающего трактовку природы как фрагмента искусственного мира и опеку над ней человека.

Переделывать природное, да еще в больших масштабах, это, по-нашему, кощунство и это значит отдать приоритет искусственному. Но именно оно — переделочное, искусственное — было заботой советской власти. Не случайно, что почти ничем хорошим все эти, в большинстве своем безумные, затеи так и не кончились. Вспомним мелиорацию, лесополосы, лысенковщину, гидротехнические моря, целину, каналы, ГУЛАГ, поворот рек, индустриализацию в виде тысяч бракодельных и ненужных производств, поселения с централизованной неэффективной инфраструктурой.

Назвать что-либо искусственным значит обругать. Искусственное от искусителя. Искусственное в отличие от природного нуждается в периодической опеке, в человеческом вмешательстве. Искусственное и включенное в него природное требует совсем иного отношения, нежели чисто природное. А мы не желаем знать других отношений с миром. Может быть, поэтому мы не восстанавливаем, не меняем вовремя, не улучшаем тот искусственный мир, который сами создаем.

Нашу ментальность можно заподозрить в каком-то упрямом и скрытом требовании к искусственному — мол, сам себя восстанавливай, а если не хочешь, так и не пеняй и не жалуйся. Это кажется нелепым, вопреки здравому смыслу, но искать такой смысл в бессознательных опорах ментальности — пустое дело.

Нас мало смущают разбросанные тряпье, банки-склянки, ржавое железо, бетонные плиты, грязь и т. п. Возможно, что и это от бессознательного упования на сказочную способность природы к утилизации, самовосстановлению. Ведь опавшие листья, валежник, бурелом и проч. не мешают природе жить. Иван Бунин писал: «Русь жаждет прежде всего бесформенности».

Природа не экономна, даже расточительна. И так же мы относимся к искусственному миру. Вот и получается, что созданный нами мир плохо приспособлен к тем нуждам и целям, ради которых его создавали. Это относится и к материальному миру, и к социуму. Мы вынуждены создавать искусственный мир, но жить в нем нам самим очень трудно, иногда невозможно. В своем крайнем выражении такой мир описан Набоковым в «Приглашении на казнь»: «Это страшный, полосатый мир: порядочный образец кустарного искусства, но в сущности — беда, ужас, безумие, ошибка...» Так, может быть, вся наша безвкусица, кое-какство, авось и проч. — от иррациональной неприязни к искусственному, от того, что мы так душевно и слепо ценим только природное?

Показательно, с какой легкостью народ отдал заводы, сооружения, все не сугубо личное, но сделанное, — государству. За землю крестьяне пытались бороться, а рабочий класс не очень-то сопротивлялся так называемой национализации. На тебе боже, что нам негоже...

Мы с удовольствием поносим и громим искусственный мир, когда это можно: в один ряд тут можно поставить загаживание усадеб после революций 1917 года, подъездов и дворов, и пожар Москвы 1812 года.

Нормой существования искусственного мира нынче является новизна. Если мы ее и принимаем, то только как возможность покрасоваться, попрестижничать, наконец, благодаря состоянию освобожденности, которое дается новизной.

Итак, знаменитые непросыхающие лужи у Гоголя и Салтыкова не от свинства или глупости, а оттого, что лужа — предмет совершенно естественный.

...Однако есть такая область искусственного, которая занимает очень почетное место в русской ментальности, культуре, народной жизни. Речь идет о созданном, изготовленном, но когда-то, в старину, в давние времена — и чем старше, тем лучше. Иногда это может быть привезенное издалека, где-то добытое или некогда заимствованное. Скажем, старый обычай, устоявшиеся формы общежития и власти, предметы, доставшиеся от предков. В социальных слоях, где высшей ценностью наделяется то, что называется современным, круг чтимого искусственного иной и он гораздо шире, но у нас не идет речь об этих слоях. Итак, естественным полагается не только сугубо природное, но и сугубо искусственное, но давно существующее, укорененное в традиции.

И все же: искусственное у нас почти всегда норовит выглядеть естественным, а впрочем, не только у нас. Государственные и общественные нормы и законы — бесспорно область искусственного. Но закон и право почти у всех исторических народов восходят к повелениям божественного свойства. Например, в Библии законы дает Бог. Но божества и Бог явились людям в предельно далеком прошлом, они природны или доприродны. Усилия европейских мыслителей в 17—19 веках направлены на доказательство естественности равенства людей, собственности, прав человека и его свободы, вообще правового общества. В России до сих пор многие утверждают, что монархия является наиболее естесвенным образом правления. Абсолютно искусственный коммунистический идеал представлялся осуществлением естественной справедливости. Идея коллективизма вырастала из якобы исконной общинности и т. д. и т. п.

Первофеномен естественного, прежде всего как природного, пронизывает и русскую философию — в социальном, политическом, эстетическом, собственно философском аспекте. Власть почвы, народничество, критика рационализма, так называемых отвлеченных начал — обычные черты нашей философии.

Священное в русском варианте почти всегда претендует на естественность: «священная кровь», «священная земля». Это также обряд, обычай, икона, коль скоро они старинные. Церковь сакральна в мнении народа даже не потому, что она обращается к извечно сакральному — к иному миру, Богу и Его святым, а потому, что она исконная, тысячелетняя и т. п.

Антицерковный бунт Толстого, как и его бунт против искусства, возник из восприятия им церковных обрядов как только искусственных — придуманных. Для Толстого естественное было связано только с природным, а не с древним.

Любопытно, что старые обычаи были тесно связаны не только с очень древними, дохристианскими мифологемами, но и прямо включали природные элементы и антиискусственность, например, праздничные гулянья.

Интересно, что нынче меняется понятие старинности. Временной промежуток резко уменьшился, например, старинной становится икона 19 века. Это понятно — все слишком быстро меняется. Люди стали мыслить не многовековыми отрезками, а десятилетиями.

Не случайна нынешняя консервативная позиция священноначалия: сохранить календарь, язык, догматику, даже древнецерковный образ жизни. Священное должно быть старинным, т. е. естественным.

Раскол 17 века был переломным в культурной сфере: староверы были в первую очередь возмущены тем, что обряд и текст можно менять в угоду каким-то целям, что они могут быть средством чего-то, что их можно придумать (именно так они и считали). Иными словами, это было первое самое крупное столкновение естественного с искусственным.

Экспансию искусственного российское государство начало примерно с 17 века, это направление было поддержано дворянством и, в еще большей степени, разночинством в 19 веке. Затем проводником искусственного стал большевизм, потом его кряхтящие наследники, а нынче это снова главная линия государства.