Воля — Сознание — Самосознание

Напомним, как мы понимаем духовную природу человека. Речь идет о духах — волевых невещественных существах, вступающих в разные отнощения между собою и с вещественными элементами. С телом человека (органы, ткани, кровь, нервы и т. д.) связано великое множество духов, которые делают тело живым. Эти духи уместно называть связанными, потому что их тяготение к вещественным субстанциям подобно почти непреодолимой инстинктивной привязанности людей к чему-то любимому, родному. Они довольно долго, часто до телесной смерти человека, а то сколько-то времени и после нее, опекают облюбованное пристанище — тот или иной фрагмент плоти, которая является вещественной ипостасью нашей природы. По смерти индивида эти духи частично переселяются в других индивидов, частично еще куда-то, и не исключено, что некоторые теряют волю и овеществляются.

Любой такой дух, несмотря на привязанность, обладает свойством как бы растягиваться, простирать самоё себя, свои «щупальцы» за пределы обжитой им обители, не покидая ее, — кто не столь далеко, а кто подалее — во внешнее пространство. Среди этих духов есть сравнительно небольшая группа, в определенной степени диктующая свою волю остальным, тем самым ограничивающая их волю. У человека, как и у многих животных, такая доминирующая группа в основном сконцентрирована в головном мозге.

Существуют также гораздо более свободные духи, живущие в нашей душе исключительно по своей воле, что, вероятно, отличает человека от животных. Жизнь человека в значительной степени предопределяется деятельностью свободных духов, обычно самых сильных и способных простирать себя очень далеко, к тому же продолжительность их жизни намного превосходит время жизни конкретного человека; возможно, эти духи бессмертны.

Местопребыванием общей воли и частных воль является не только душа, но и телесные органы. Ибо везде, где есть дух, есть и воля. Шопенгауэр, фактически исповедовавший панпсихизм, вполне логично выводил из этого фундаментальное значение воли абсолютно во всем, в том числе в «неживой природе». Несколько обобщая З. Фрейда, К.-Г. Юнг полагал, что среди «бессознательных содержаний» есть «автономные комплексы», не подчиняющиеся сознательной воле, которой противостоит «скрытая инстинктивная энергия», по сути та же воля (понятие инстинктивной воли вошло в научный обиход в 19 веке). О столкновениях воль душевной и телесной трактует большинство религий, в первую очередь православие и католичество. Вспомним также древнейшие учения о слеплении человека из самостоятельных своевольных частей. Все это можно интерпретировать как проявления духов.

Человек осознает себя человеком, главным образом, благодаря свободным духам, так как его сознание, его волевые векторы, его поразительные возможности обязаны своим существованием по преимуществу именно этим духам. В душевных процессах свободные духи доминируют благодаря присущей им витальной силе, привлекающей и побеждающей других духов. В зависимости от индивидуальных качеств духовного багажа в конкретном человеке формируется душевное устроение с разными свойствами. Решающую роль в этом играет направленность и активность свободных духов, деятельность которых с переменным успехом приводит к большей или меньшей интеграции духов, как тех, что связаны с человеческой плотью, так и поступающих извне.

Душевная жизнь движется бранью и примирением, симпатией и антипатией, поражениями и победами в сообществе духов. Эти волнения, то приглушенные, то бурные, никогда не прекращаются, так как указанное сообщество почти постоянно возбуждается изменениями, вносимыми духами окружающего, его вызовами, течением внутренней жизни и вторжениями ранее вытесненных духов.

О соотношении воли и сознания идут споры по меньшей мере полтора века. И то, и другое нередко выступает как главное в человеке: «Мыслю, следовательно существую» (Рене Декарт); «Хочу, следовательно существую» (Альфред Фулье). Мы полагаем, что происходящее в душе осознается, когда действуют достаточно энергичные волевые импульсы, загоняющие непокорных духов в волевую магистраль или же изгоняющие их. Текущие образы, мысли, ощущения, чувства, составляющие душевную деятельность, выражают бытие тех или иных духов. К примеру, если я вижу стул, то это означает, что проникающий через мои рецепторы дух того, что я называю стулом, стал элементом моей души в виде зрительного образа, находящегося под контролем воли, то есть сознания. Видимый нами стул есть явленное нам восприятие определенного духа. Но к чему нам этот стул, на который мы даже не собираемся садиться? Почему наше сознание так изобилует впечатлениями из внешнего мира? Почему эти впечатления бывают столь настойчивы, столь четки? Скорее всего, это заимствовано у животных. У них восприятие окружающего почти перечеркивает внутреннюю жизнь, — потому что именно в окружающем таятся опасности и то, что потребно биологическому существу, каковым мы отчасти тоже являемся. Впрочем, большинство внешних восприятий, как не несущих значимой информации, выбрасывается в корзину несобственного Я и забывается.

Как бы ни было разнообразно в душе ее духовное богатство, в конечном счете всё это духи и к тому же с множеством сродственных черт. А как давно было подмечено, — подобное стремится друг к другу, даже слюбливается, и тогда щадит различия. Если бы этого не происходило, не существовало бы целостных, целесообразно устроенных живых организмов.

В человеческой душе упомянутое стремление обладает повышенной интенсивностью — его носителями являются свободные духи. Этому способствует и то, что почти любое душевное действие уже представляет собою целостный комплекс разных элементов. Анализируя состояния сознания, В. Дильтей отмечает, что «почти всякое из них, как это можно доказать, включает в себя одновременно представление, чувство и волю». Он же указывает на то, что понимание чего-либо наступает лишь в том случае, если это «что-либо» становится неотделимой частью некой целостности. Отсюда выходит, что чем выше целостность души, тем лучше и больше она понимает, неважно что. В этой связи можно даже предположить, что высокоразвитый разум возник в результате роста слаженности душевной деятельности, и это несмотря на вовлечение в нее огромного множества усвоенных и выработанных ощущений, восприятий, мыслей, чувств и т. д. В этом плане интересно также следующее высказывание Дильтея: «Понятие целесообразности первоначально дано нам в переживании собственной душевной структуры, и если мы и приписываем целесообразность организму или миру, то мы лишь переносим на них понятие, взятое из внутреннего переживания». Заметим, впрочем, что высокая слаженность и целесообразность души свойственны не всем людям, от чего различны и их умственные способности.

Свободные духи, соперничая друг с другом, неизменно стараются доминировать в душе, — их воля ориентирована на превосходство, достигнув которого они становятся действительно свободными, лучше сказать, вольными. В борьбе за доминирование участвуют также связанные духи, духи несобственного Я и внешнего мира. Но если им удастся выбиться наверх, то обычно ненадолго. Приобщая вышедших из подчинения и новых духов к душевно-духовной доминанте, свободные духи тем самым интегрируют психику, то есть увеличивают ее согласованность, непроизвольно устремляют ее к цельности. Что, впрочем, достигается далеко не всегда, — поэтому отнюдь не все люди обладают цельным характером и выверенной линией поведения. В этой связи уместно обратить внимание на то, что собирание души как результат борений духов продиктовано только их стремлением к превосходству, а происходящая при этом интеграция (собирание) выходит сама собою, оказывается фактическим следствием такого стремления. Когда говорится об интеграции, росте согласованности и цельности душевного содержания собственного Я, то за этими метафорическими понятиями стоит лишь отождествление воли духов с волею наиболее сильных из них.

Волевые импульсы напрягаются прежде всего в условиях заостренного конфликта, — когда случайно забредший или нарочито вторгшийся дух оказывает упрямое сопротивление хозяевам души, когда он не склонен поступаться своей натурой, не намерен подчинять ее. Схватка может окончиться и вытеснением строптивого духа в несобственное Я («бессознательное»). Подобный конфликт добавляет резкости сознанию, его свечение может становиться настолько ярким, что оно превращается в самосознание.

Осознание душевной жизни, ее волевых импульсов и всевозможных содержаний свидетельствует о движении к цельности, о «борьбе за цельность» и дает картину сражения. Воля и сознание присущи душе благодаря тому, что они являются свойствами духов.

Поскольку жизнь души — это деятельность духов, никакое самосознание, никакая рефлексия не смогут раскрыть в феноменах воли и сознания как таковых что-то сверх того, что мы непосредственно ощущаем как волю и сознание: духи не выдают самих себя. Вместе с тем, самосознание рассказывает нам, куда направлена воля, кто и как с нею борется, и его результативность «пропорциональна» ясности сознания.

Источниками новых духов чаще всего бывают другие люди, объекты материальной культуры и природы, умершие, а также существа духовно более мощные в сравнении с людьми — их принято называть божествами. Одни духи заползают в человека тихой сапой, и мы до поры не замечаем их присутствия в душе; другие, тоже не обнаруживая себя, проникают в нас через экстероцепторы, прикрывшись вещественными «флюидами» (свет, звук, запах и т. п.) или пользуются еще какими-то лазейками — это общая черта: не выдавать свою, родственную нашей душе, духовную природу, видимо чтобы обмануть инстинкт самосохранения самости.

Самосознание способствует обретению и сохранению цельности. Это своего рода чистильщик души, вроде приходящей уборщицы, с особой тщательностью наводящий в ней порядок, к тому же избавляющий ее от случайного, устаревшего, противящегося доминанте, высшую волю которой самосознание выражает. Сознание высвечивает главным образом «предметы», «мыслеобразы», ощущения, а самосознание интересуется в основном волевыми импульсами. О связи воли с самосознанием философам и психологам известно давно; Шопенгауэр, к примеру, считал, что самосознание вообще интересуется лишь «хотениями». Известно также о связи самосознания с абстрагирующими инстанциями разума; Л. С. Выгодский видел в самосознании некий шаг к обобщению; априорные познавательные формы, — возможно самое эффектное у Канта, — кенигсбергский мыслитель открывал через свое самосознание и видел в них инструмент любого интеллекта. Кант, в частности, открыл априорный характер времени и пространства. В самом деле, заглянув в осознаваемую область души, мы тут же заметим, что эта область как бы движется, переходит от одних психофактов и состояний к другим. «Как бы» потому, что она, может, и неподвижна, а движутся через нее психофакты — так это или не так, это позволяет говорить о скорости такого движения и, следовательно, о времени и пространстве. Что, опираясь на их субъективные смыслы, дает возможность изучать эмпирическое движение, время и пространство, уже не без влияния на их осмысление наличной культуры, практических нужд и т. п. К проблеме самосознания и его роли в истории человечества мы еще вернемся.

Воля, присущая духу, это действие заранее не заданное целью. Ибо воля первична, и когда говорят, что направление воли обусловлено целью, телегу ставят впереди лошади. В самом общем виде действия воли сводятся к отождествлению с некоторыми другими духами и вещественными объектами. Допустим, вам открывается, что вас манит какое-нибудь дело, какая-нибудь вещь, какой-нибудь человек, — такова воля некоего живущего в вас сильного духа. Этот дух воздействует на психику таким образом, чтобы ее содержание подсобило его отождествлению с духами, как-то связанными с некоторым делом, некоторой вещью, некоторым человеком. Или, допустим, ваш доминантный дух жаждет превосходства над другим человеком, — тогда он попытается проникнуть в душу другого человека, протянуть к нему «щупальцы», чтобы держать в подчинении, то есть принудить к отождествлению.

Дисциплинируя содержание психики, заставляя ее признать свое верховенство, духовная доминанта привлекает и внешних духов, иногда даже духов несобственного Я, если они могут ей помочь в обуздании «трудновоспитуемых» содержаний. Скажем, вашему ищущему превосходства весьма сильному духу, по своей натуре склонному к созерцательному существованию, противятся духи, протянувшиеся к вам от окружающих вас социально активных людей. Вашему духу необходимо одержать верх над противниками, но у него недостаточно сил для этого, и тогда, ежели он не промах, он устремится к поискам духов сходного нрава, дабы отождествиться с ними и, поднабравшись дополнительных сил, навалиться на супротивников. Победа над ними означает принуждение к отождествлению или же изгнание их в несобственное Я.

Откуда появляются желания? На наш взгляд, было бы опрометчиво приравнивать желание к воле (что, между прочем, делает Шопенгауэр). Воля — это направленность действия, нашей духовной активности. Желание — это более или менее смутное чувство или представление о каком-либо объекте или внутреннем состоянии, с которыми связаны наши цели, надежды, мечты. Воля, по тому, как она ощущается, относится к категории действия; желание — к категории результата. Но случается и то, что их сближает: бывает, что воля выглядит как желание, что происходит когда воля упирается в препятствие, — тогда сей казус мы осознаем как желание — именно желание преодолеть препятствие. Иногда бывает и наоборот: желание запускает мотор воли, — это когда желание выражает физиологическую потребность.

Более всего самосознание спасительно, когда душа поражена нестроениями, разболтанностью, противоречивостью содержаний. Переменчивость воли швыряет человека из одной крайности в другую. В ситуации нестроения сознание расплывчато, вполне определенная воля отсутствует, интегративная способность души заторможена. В душе такого человека могут быть весьма сильные амбициозные, но не ладящие между собою духи. Тогда для него не все потеряно, если какой-то из этих духов, хотя бы на время, возьмет верх, — тогда этот человек сможет избавиться от душевного хаоса с помощью самосознания. Обнаруживающее причины нестроений и помогающее их устранению, оно возникает не обязательно в словесно-понятийной форме; на первых этапах оно блуждает по наитию туманных догадок, эмоций, невербальных мотивов — эту стадию уместно назвать интуитивной, но, коль скоро разум достаточно развит, она пролагает путь разумному постижению. До этого дело часто так и не доходит — таков удел большинства. Способностью самосознания никто не обделен напрочь, — но его приемы и результативность очень различны.

В каком-то смысле самосознание можно отнести к разновидности волевых процессов и вместе с тем оно служит формой сознания. Эта взаимность воли, самосознания и сознания мешает их различению, но в рамках традиционной терминологии с этим ничего не поделаешь (небезынтересная попытка отчасти распутать сей клубок была предпринята Шопенгауэром: см. его сочинение «О свободе воли»).

Из предыдущего видно, что интеграция души, то есть ее поступательное движение к цельности со все более определенной доминирующей волей, представляет собою естественный процесс, совершающийся благодаря борьбе духов за первенство, преимущественно свободных духов. Именно свободные духи — наиболее энергичные — в ходе становления души и душевной жизни способны объединять множество духов из разных источников, будь то природные объекты, артефакты, другие люди и животные, ушедшие поколения и божества. Такая «всеядность», широта и одновременно большая волевая энергия, — если они сочетаются, — наделила человечество недоступной животному планетарной мощью. Однако из этого ни в коем случае не следует, что человечество руководствуется добрыми, благими, высоконравственными намерениями. Человек может обладать впечатляющим духовным богатством и решительной волей и быть преисполненным всяческого зла, а может быть, и всяческого добра. Во всяком случае, эта проблема нуждается в отдельном исследовании.

Самосознание обличает волевые импульсы духов, не желающих смириться перед доминантой. Но если она действует успешно, человек в какой-то мере отказывается от самого себя — прежнего. Это прежнее могло иметь фундаментальное значение в мировоззрении, нравственности, повелевало всей прежней жизнью. Если такой человек занимает высокое положение в обществе, если пользуется почетом, авторитетом, властью, ему подражает и за ним следует множество людей. И тогда не миновать обществу «подрыва основ». Подобная ситуация может складываться в любой области: в науке, искусстве, философии, технике, политике и т. д. Самосознание и призыв познать себя — разные вещи, но иногда их используют как синонимы. Знаток философских ловушек Владимир Бибихин предостерегает: «...Похоже, что нигде человек не может вернее убежать от самого себя, чем занявшись самопознанием». Еще хлеще у Фридриха Ницше: «Познавший себя — собственный палач».

Потрясения, радикальные обновления, революции и бунты с повышенной частотою стали происходить с 16 века. По мере расширения коммуникативных средств душевные перевороты у исторических деятелей приобретают все более глобальное значение. О роли «героев» в истории известно давно, при этом многие из них кончали тем, что «сжигали то, чему раньше поклонялись». Лев Толстой, с его отрицанием собственного творчества, с его метаниями между семейным и общественным долгом, и Достоевский, желавший безоговорочной веры во Христа и влекомый тайнами душевного подполья, невольно оказались катализаторами разрушения русского мира, в чем заключалась и их собственная трагедия — трагедия саморазрушения. Несчастный Гоголь, старавшийся сначала помирить любовь к Риму с любовью к Отечеству, кончил тем, что отторгал от души то одно, то другое, — и все это в гроб загнавших его муках. А мало ли наших соотечественников вот уже лет двести разрывается между европеизмом и русскостью, — а Россию из-за этого трясет и трясет. Великое разочарование заставило Пушкина и Лермонтова взяться за дуэльные пистолеты. Не случайно так мало прожили А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, В. Г. Белинский, И. В. Киреевский, В. С. Соловьев — душевный разрыв, а его испытал каждый из них, обезоруживал и бренное тело. Наконец, что приключилось с Лениным, когда в разгаре ужасающего развала и голода 20-х годов рухнула его вера во всесилие власти и он почуял гибельность сроднившихся с его страстной натурой коммунистических идей? — страшная болезнь пожрала его мозг и тело... Сказалось ли это на психике и взглядах его многочисленных приверженцев? — несомненно, и, думается, именно это обстоятельство послужило причиной последовавших расколов и брожений прежде всего в самой партии, а затем и вся страна стала лакомой приманкой для злобных духов. Страну придавила диктатура. На ее вершине воцарился человек, для которого идеология и люди были только средством утверждения его абсолютной и беспощадной власти. Подкрепленные идеологически и практически жажда насилия, презрение к личности, ненависть ко всему, что казалось инаким, заражали массы и уже трудно было понять, в ком этого больше, — в чекисте или уголовнике, в крестьянском пареньке или в осовеченном интеллигенте. Последний ярчайший пример катаклизма, детонатором которого стал отказ от всего прежнего двух вознесенных судьбою исторических деятелей, — крушение советизма при Горбачеве и Ельцине. Даже если поступки этих людей вынуждались обстоятельствами, без душевных кризисов тут не обошлось, правда, в гораздо меньшей мере у Горбачева, политические воззрения которого, как нам кажется, отнюдь не главное в его душевной доминанте, — они служат скорее привычным способом самопрезентации, и не выражают подлинной сущности его натуры. Но Горбачев был политическим властителем, и потому, по законам советской ментальности, «властителем дум» изрядного числа людей, которых крутой политический перелом резанул по живому: ко всему прочему «перестройка» была эпохой внезапных смертей. Саморазрушения, увы, не избежали и такие люди, как А. Д. Сахаров, В. Т. Шаламов, Анатолий Марченко, Андрей Синявский, Юлий Даниэль, Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Владимир Высоцкий — все они, каждый по-своему, противостояли бесчеловечности режима, но сидевшее в них его жало они вырывали с кровью...

Не является ли самосознание первичным двигателем истории, ну хотя бы в течение прошедших пяти веков?..