Крылатая свобода

Знать не значит обязательно осознавать и мыслить. «Рыба не думает, — она знает», — какое-то седьмое чувство подсказало Андрею Платонову. Многие люди, как и платоновская рыба, не умеют думать, но они знают, и их знание может быть очень обширным и глубинным, правда, не столько лично-опытным, сколько родовым и общечеловеческим. Существует знание первоосновное, самое прочное, сросшееся с органикой и действующее исподволь, не спросясь у приобретенного опыта. Оно свойственно не только людям, рыбам и бактериям — оно есть в любой материальной реальности, в любой вещи. Конечно, знание знанию рознь, но первоосновное знание — достояние всех и всяческих реальностей, хотя у каждого ее типа оно свое. О механических законах удара два сталкивающихся бильярдных шара знали раньше Ньютона и больше него. Но, пожалуй, это почти все, что они знают. Животные лучше Дарвина знают, как им выживать, но они вряд ли знают про то ненужное для этого, что составляет львиную долю знания у людей.

Всякое вещество двойственно: оно подчинено куче требовательных законов, физических, химических, а если оно живое, вдобавок и биологических, и невесть каких еще. Но всякое вещество есть вместе с тем некий дух, обременивший себя законами и материальными качествами. И — самое главное — этот же дух предельно вольно живет в родном ему спиритуальном мире, где дышит и самоволит, как ему заблагорассудится. В нашем утесненном мире, где господствуют силы, физические и моральные, овеществленный дух подвергает себя насилию, но зато на своей исконной родине он безгранично свободен и никому не собирается эту свободу отдавать или передоверять. А поскольку свобода в спиритуальном мире действительно без конца и без края и притом никто из обитателей этого мира ею не обделен, там царит запрет на всякое насилие, без всяких изъятий. Ибо любое насилие стесняет чью-либо свободу.

Так вот: первоосновное знание, присущее веществу, как раз и есть его знание о своем первородстве — о своем рождении из духа. Это знание прежде всего есть памятный след свободы: даже заковав себя материальностью, вещество каким-то образом помнит, чем оно является на самом деле, а если память об этом угасает, то из спиритуального мира всегда последует ободряющая весточка. Парадокс, впрочем, в том, что свобода вещества, его активность заключается именно в его способности к силовым действиям.

В человеке духовно-вещественная двойственность сугубая: во-первых, как у всякой вещи, во-вторых, связанная с тем, что его приветили духи совершенно вольные. Поэтому человек знает о свободе — о том, что это такое, — не в дремотной догадке, как бильярдный шар, а, как говорится, из первых рук, — изнутри своей души, раскрепощенной вольными духами.

Даже очень серьезные люди любят изрекать: свобода предполагает ответственность. Но ответственность никак не связана со свободой, она сама по себе, и зависит от социально-политической машины, диктующей что «положено» и «не положено». Социальное устройство больше или меньше скопировано с физического мира, движущегося по заданным траекториям, влекомого и перекрываемого неумолимыми силами. «Солнце не перейдет своей меры, иначе его бы настигли Эринии, помощницы Правды» (Гераклит), — именно по такому подобию испокон века устроена и жизнь людей, только вместо мстящих богинь в ход пущены мифология верности и долга, подражание, страх и полицейская дубинка.

«То, что не действует, не существует» — Лейбниц. Свобода обнаруживается в действии, насильственном или виртуально-ненасильственном, таком, что оно осуществляется по взаимному согласию сторон — действующей и испытывающей действие; можно сказать, что причиной действия являются в этом случае обе стороны. Свобода — это сущность всякого существования. Дух и свобода не субстанция и ее атрибут, а в действительности одно и то же, и только ограниченность языковых смыслов вынуждает нас разделять их на субстанцию и атрибут. К чему бы мы ни обратились, оно так или иначе живое, пусть самую малость, и его корень — свобода. Тем, что мы есть, мы обязаны ей, ибо материальный мир, Вселенная и все, что в ней вместе с нами, сотворены вольным волением духов. Они не смогли бы этого осуществить, не обладай они неограниченной свободой, вплоть до ее самоограничения, приведшего к превращению обуздавшего себя духа в антидух, в материальную форму.