| //prakultura.ru | Первая страница | Карта сайта |
| Религиозно-культурные истоки европейского христианства / |
Пер. с итал. Анны Муратовой
Эта небольшая книга — о жизни и натуре одного из католических святых. Ее можно было бы отнести к житийному жанру, в котором не возбраняется соседствовать незамысловатому языку персонажей с традиционным повествованием.
Книга изобилует всевозможными свидетельствами современников святого, людей, чьи слова, часто без указания их имен, то и дело встречаются в тексте, взятые в кавычки. Эти свидетельства, собранные путем скрупулезных научных изысканий автора книги — архивиста Ордена Меньших Братьев капуцинов Римской провинции, представляются нам чрезвычайно важными.
И дело тут не только в том, что удостоверяя фактическую сторону повествования, они тем самым служат упрочению доверия к нему со стороны современного читателя. Главное здесь в том, что такой личностно-документальный подход характеризует католическую и — шире — европейскую культуру и ментальность в ее связи с человекоцентризмом, т. е. обращенностью к конкретному человеку, в известном смысле равному некой суммарной духовной общности, как к свободной в своем самостоянии личности, достойной сочувственного внимания.
Благодаря чуткому интересу к подробностям человеческого существования и бережному их собирательству, образ Феличе наполняется духом живой и неповторимой индивидуальности, не разрывающей, а, наоборот, сплачивающей Церковь.
Можно, в известной степени, согласиться с Вячеславом Ивановичем Ивановым, когда он говорит, что «Как бы ни были <...> его [святого] пути подвижничества совершенны, не они предмет почитания церковного, а он сам, его онтологическая „единственность“, его вечное бытие и действие в Церкви, и лишь через его мистическую личность — и земные одежды его, и великие и милые слова его, всегда, конечно, живоносные, но никак не принудительные и уж без сомнения не могущие задерживать развития новых форм религиозного действия».
Перевод на русский язык осуществлен по желанию автора жития — падре Ринальдо Кордовани, и по мере возможности автор перевода старался следовать духу и букве оригинала.
В тот день в Риме лило как из ведра. Подходы к улице Делла Валле превратились в топкое болото. Филиппо Нери продвигался вперед верхом на муле. Вдалеке он увидел своего друга капуцина брата Феличе, спокойно шагающего по грязи. Он был бос, как обычно, с сумой за плечами. Нагнав его, ученый флорентиец — завзятый насмешник — обратился к нему со словами: «Брат Феличе, а я еду верхом на муле!» Феличе, неграмотный сабинский крестьянин, тотчас отозвался: «А мне сдается, я вижу ученого осла, сидящего верхом на муле». Флорентиец ловко парировал: «А ты, мужичина, только и годишься на то, чтобы мне его взнуздать!» А Феличе ему невозмутимо в ответ: «Ну что ж, вот и красуйся теперь!»
Этот шутливый разговор, исполненный святой простоты, вели двое святых, двое закадычных друзей!
Еще один их собрат (Эгидий Ассизский — прим. пер.) тоже был скор на меткое и мудрое словцо. Как-то его спросили, что он думает по поводу только что прослушанной проповеди. И он произнес: «Те-те-те, меньше слов, да больше дел!»
Чувство юмора сопутствовало брату Феличе да Канталиче и в его недугах. Кто-то спросил, как ему удается, не жалуясь, переносить многочисленные болезни. Он ответил: «А я то поворчу, то попою». А тем, кто, глядя на его босые ноги, содрогался при виде растрескавшихся от стужи пяток, он говорил, что тоже хочет носить модные «башмаки в морщинку». А однажды сказал своему отцу Настоятелю: «Знаешь, отче, ко мне явились посланцы». Тот поинтересовался, что он имеет в виду. Ответ был таков: «Я чую, как они щиплют мне пальцы ног; думаю, это подагра, потому что мне тяжело ходить и я волочу ноги».
Это был человек простой и крепкой веры, умевший сообщать ее другим с живой и бесхитростной прямотой. Однажды, собирая пожертвования, он зашел в дом адвоката Бернардино Биша. В шкафах он увидел множество книг. В какой-то момент он сказал: «Взгляните, мессир Бернардино, — все эти книги написаны, чтобы понимать вот это», — и он указал на Распятие, которое держал в руках. И прибавил: «И кто понимает эту книгу, понимает и все остальные».
И это о нем, Феличе Порри да Канталиче, брат Анджело да Пенне, проживший с ним три десятка лет, сказал: «Он ел почти что одни только корки хлеба».
Брат Феличе Порри говорил о себе: «Я из того отпетого народца Канталиче». Это сабинский городок, в провинции Риети, о жителях которого на современном Феличе прямолинейном языке написано следующее: «Канталичане сердцем горды, духом крепки, душою свирепы, скоры на руку... бесстрашны, мстительны... Оставив плуг, они хватаются за кинжал и наоборот». Некий Тибурцио Фуско вторит сему, говоря, что в Канталиче часто возникали раздоры между жителями, которые «по природе своей полны отваги, жестоки и неумолимы к своим врагам». И, словно сказанного недостаточно, сурово добавляет: «Я знаю, что на сей земле, в Канталиче, не найти семьи, не замешанной в убийстве, кроме той, в которой родился брат Феличе».
Много веков назад нечто подобное говорили и о Назарете, как о том написано в Евангелии. Один из первых учеников Христа, Филипп, повстречал некоего Нафанаила и сказал ему: «Мы нашли Того, о Котором говорили Моисей и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета». Нафанаил же воскликнул: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1, 4—46).
...Так и из Канталиче — несмотря на всю его дурную славу — произошло на свет кое-что доброе: Феличе Порри, который, два десятка лет пробыв волопасом и пахарем, к 30-ти годам вошел в братство капуцинов. Когда он умер, 18 мая 1587 года, на его похоронах служилась не заупокойная месса, а повседневная литургия. Почему? Об этом написал его Настоятель, падре Санте да Рома, которому пономарь заметил, что «не подобает служить по нему [Феличе] мессу как по умершему, поскольку народ пришел почтить его как святого». И он «велел тогда, чтобы читались обычные мессы с вознесением молитв о душе брата Феличе».
Один старый монах сказал тогда, пораженный: «Кто бы поверил, ведь он казался таким простаком-деревенщиной. А после смерти собрал вокруг себя весь капитул Ордена, всех братьев в Риме!» (400 человек!).
В семействе Санте Порри было пятеро детей: сыновья Бьяджо, Карло, Феличе, Пьетро Марино и дочь Потенца. Их дом находился в верхней части города, называемой Рокка ди Сопра, и относился к приходу церкви Св. Андрея, где и крестили детей, ибо это была единственная в округе церковь с баптистерием. Семья была добропорядочной, жившей за счет собственного хозяйства. Особенно деятельно занимался им старший брат Бьяджо, ухаживая за скотом, быками и козами, которых он отвозил на продажу, в том числе в Рим. Порри из Канталиче владели несколькими сельскими угодьями, расположенными в разных местах, домашними животными и пахотными волами. Семья Феличе, по словам современника, имела «дома как в самом поселении, так и вне его», например в Колле Канале, и считалась «не самой богатой, но и не самой бедной» в этой местности.
Феличе («счастливый») был в семье третьим ребенком мужского пола, родившимся в 1515 году. В этом же году, во Флоренции, родился Филиппо Нери. Двое святых встретятся в Риме, где между ними завяжется радостная, святая дружба.
В нижнем Канталиче, в Рокка ди Сотто, стоял августинский монастырь. Маленький Феличе видел из своего дома крыши монастырских построек и колокольню церкви, посвященной Пресвятой Деве Марии Народа. Мальчик чувствовал расположение к его обитателям. Кто-то из монахов, среди которых был и его двоюродный брат, прочитал ему жития святых отцов-пустынников. Феличе был потрясен, узнав, что эти люди, избравшие отшельническую жизнь, не ели ни хлеба, ни мяса, а лишь фиги, финики и зелень. Когда он услыхал, что порой они за весь день съедали только три фиги, что показалось ему невозможным, он попросил объяснений у кузена-августинца, и тот ответил, что это были очень большие фиги. Мальчик простодушно принял это на веру. Он размышлял и у него появилось желание вести такую же подвижническую жизнь, как и святые отцы. Он поделился своими мыслями с кузеном-августинцем, который посоветовал ему подражать им, поступив в его монастырь. Феличе ответил: «Или я все сделаю взаправду, или нечего и браться».
Возможно, это была первая завязь его призвания стать капуцином. С годами она будет расти, а расцветет много лет спустя, начиная с 1543 года, когда он явится в уединенный монастырь к братьям-капуцинам в Читтадукале. Он знал, что там живут Меньшие Братья, ведущие обособленную жизнь, более известные как Братья капуцины, называемые так из-за прикрепленного к их рясе капюшона.
С малых лет Феличе помогал старшим в работах на земле и по уходу за скотом, что было тогда естественным в сельских местностях. Разумеется, он не ходил в школу и, как и остальные члены его семейства, никогда не думал о том, чтобы научиться читать или писать.
Дон Джованни Баттиста де Санти, родом из Канталиче, вспоминал, как участвовал в детских играх и потасовках вместе с Феличе, когда тот был волопасом, а синьор Ливио де Санти, его племянник и земляк, будучи 90 лет от роду, припоминал также, что «Феличе выполнял работу волопаса и, еще ребенком, ходил вместе с товарищами, тоже пастухами, за город на пастбище. Ночью, когда все спали, он потихоньку уходил подальше и молился на коленях у подножья дуба». Привычка, которую он сохранит и в зрелые годы.
В неполные десять лет его послали в ближайший городок Читтадукале, в семью местных землевладельцев Пики. Пики не были чужими в Канталиче, где тоже имели собственность в местечке Форка ди Капо д’Аква и в Колле ди Сональя. Не исключено поэтому, что две семьи — Порри и Пики — были знакомы, а их дети пастушествовали и играли вместе на лугах Канталиче. Маленький Феличе уехал в Читтадукале на заработки и там продолжал выполнять ту же работу, что и дома, принятый как родной в семье, которая его хорошо знала.
По мере того как он рос, ему доверяли все более сложную и ответственную работу, пока не поставили пахарем на волах. Теперь это был уже взрослый паренек, крепкий, славный, вызывавший симпатию и доверие. Синьора Антонелла Пики, оставшись вдовой после смерти мужа Родольфо, жила в родовом поместье вместе с дочерью Марией и племянником Марком Туллием. Феличе ночевал в их доме, в каморке под крышей. Обстановку составляло лишь самое необходимое. Кроме кровати, как мы можем себе представить, там почти ничего не было. В 1619 году тогдашний владелец поместья Фульвио Фальконе, внук синьоры Антонеллы, оставил такое описание: «Когда наступало время отходить ко сну, [Феличе] скрывался в комнатушку, отведенную ему в моем доме, и там подолгу молился перед образом Мадонны, окруженной четырьмя святыми. Эту картину на доске я благоговейно храню. Над кроватью висело свинцовое Распятие; оно тоже сохранилось, правда, с поврежденной рукой».
Марк Туллий, родившийся в 1527 году, когда Феличе было 12 лет и он уже два года жил в доме Пики, с детским любопытством и восхищением следил за работой молодого сноровистого землепашца. И ему не раз доводилось замечать, что их работник одновременно находится на мессе в церкви и занимается пахотой в поле. На все его настойчивые расспросы ответ был всегда один, что он никуда не отлучался с поля. Ответ, который приводил Марка в замешательство, тем более что иногда он заставал его там стоящим на коленях, обычно под дубом, и погруженным в молитву. А всем в округе было хорошо известно, что служащий Пики, пособлявший и соседям, каждое воскресенье бывает в церкви на мессе, где исповедуется и причащается.
Однажды, впрочем, Феличе провинился и ему пришлось просить прощения у своих хозяев. Он дал, без их разрешения, «поллитровку мускатного вина» и немного сена для коня своему земляку, приехавшему в Читтадукале на ярмарку. Феличе попросил хозяина вычесть сумму убытка из его жалованья, а оставшиеся деньги раздать нищим.
Неожиданно жизнь Феличе изменилась. Он был на пахотных землях неподалеку от Читтадукале, где возился с волами, усмиряя их и впрягая в плуг с острым лемехом. Ему приходилось это делать много раз, работая на Пики и помогая другим сельчанам. Он уже давно по всей округе прослыл самым опытным по этой части. В тот день синьор Бучарелло Пагано велел ему обуздать двух молодых бычков. Феличе — «крепыш», как его назвал наставник в послушании, увидевший его спустя некоторое время после описываемого события, — забрал бычков и сумел впрячь их в плуг, с которого пока, из предосторожности, снял лемех. Несколько дней он приучал бычков к упряжи. Потом приладил к плугу лемех и собрался приступить к пахоте.
Бычки были еще стреножены и Феличе пришлось зайти спереди, чтобы распутать веревку. В этот момент случилось непредвиденное. Бычки вдруг взъярились и опрокинули навзничь молодого пахаря, который в какой-то миг с ужасом увидел, как над его грудью пронесся сверкающий как меч лемех. Он вскочил на ноги, оглушенный. Вся его одежда была в клочьях и он оказался голым... На его мускулистой волосатой груди не было ни царапины.
Марк Туллий Пики, бывший свидетелем случившегося, позднее доверительно поведал своему сыну Лючо историю о том, как бычки швырнули Феличе на спину, изорвали ему штаны, куртку и рубаху, но самому не причинили ни малейшего вреда. Феличе тут же упал на колени и вскричал: «Боже милосердный! Боже милосердный!» Потом, как передает Лючо, «по приказу моего отца он вернулся домой с волами и снаряжением. Отдал все хозяину, следом попросил расчет и через несколько дней ушел в монахи».
Спустя неделю после того как он уволился у Пики, он решил отправиться к приору местного монастыря капуцинов. Его бывшие хозяева «со всеми чадами и домочадцами» захотели его проводить. Многие плакали. Феличе спросил, отчего они плачут. Они отвечали: оттого что им не найти больше такого хорошего и преданного работника, каким был он. Феличе улыбался; возможно для того чтобы самому скрыть слезы. Это происходило в 1543 году, в конце сентября или в первых числах октября, в самый разгар пахотного сезона, когда его помощь и умение пришлись бы как нельзя более кстати.
И вот он постучался в дверь монастыря и его встретил отец Настоятель. Когда Феличе попросил принять его в братство, тот привел его в церковь, указал на Распятие и произнес: «Видишь, юноша, как пострадал Христос за нас!» И тогда Феличе бросился на колени и разразился бурными рыданиями. Отец Настоятель понял его чувства и незаметно удалился.
Что произошло в эти часы между Распятым и Феличе — тайна и никто не вправе пытаться в нее проникнуть. Поучителен пример деликатного поведения приора, которому пришла мысль, что начало новой жизни молодого Франциска из Ассизи, когда тот молился в церкви Св. Дамиана, тоже было ознаменовано явлением Креста...
Сколько ночей напролет новый братец из Канталиче проведет отныне в церкви перед Распятием, перед Святыми Дарами или перед образом Мадонны, ревниво оберегая свободу излияния своих чувств! Его собратья вспоминают, как тщательно осматривал он по ночам церковь, дабы убедиться, что никто не будет подглядывать за ним во время молитвы.
...Вернувшись, отец Настоятель заключил Феличе в свои объятья и возблагодарил вместе с ним Господа. Он, как и все в округе, хорошо знал этого молодого, еще не достигшего 30-ти лет, человека, бывшего работника Пики. Согласно уставу капуцинов, Настоятель оставил его в монастыре на некоторое время, в течение которого наставлял основам их монашеского жития. Затем облек его в рясу и вручил ему рекомендательное письмо к римским приорам, полномочным рассматривать просьбы желающих вступить в Орден.
Феличе отправился в Рим, в монастырь на Монте Кавалло (на Квиринале), где нашел Провинциального викария Меньших Братьев, который, прочитав письмо Настоятеля из Читтадукале, послал Феличе во Фьюджи, городок в провинции Фрозиноне, в монастырь для послушников. Феличе провел там год под духовным руководством брата Бонифация, с октября 1543 года по октябрь 1544-го. Там ему исполнилось 29 лет. Однако по завершении испытания он не был допущен к обряду посвящения и принесению обетов, так как каждые шесть или семь дней его мучили приступы лихорадки. Тогда его отослали в монастырь в Монте Сан Джованни Кампано, где более мягкий климат способствовал его полному выздоровлению, так что в 1545 году, вероятно 18 мая, он получил наконец возможность принести монашеские обеты. Послушание брата Феличе длилось дольше обычного, так как пропущенные из-за болезни месяцы пришлось наверстать, дабы выдержать положенный годичный срок.
Известно, что капуцины — не затворники, которые проводят всю жизнь в стенах своего монастыря, но духовные братья и товарищи, живущие в общей обители, где встречаются, трудятся, молятся, и часто меняют место своего пребывания. Так и Феличе. В первые годы своей монашеской жизни он побывал в обителях Тиволи, Витербо (Паланцана), снова в Тиволи, пока наконец, в начале 1547 года, не осел в Риме, где оставался вплоть до своей смерти, случившейся 18 мая 1587 года.
Брат Феличе никогда не стремился стать священником, у него никогда не возникало желания учиться или хотя бы овладеть грамотой. Все, что слышал, он хранил в своей крепкой и здоровой памяти, где, как в хорошо подобранной библиотеке, находилось место и для множества латинских выражений, взятых из Священного Писания и из чина литургии, многократно повторяемых священниками или произносимых учеными людьми. Эти выражения были обычным предметом его молитвенных размышлений. Начиная с первых лет жизни в монастыре, он проводил свои дни в молитве, хозяйственных заботах и возделывании огорода. Время от времени он выходил на поиски хлеба, масла и вина в городе и окрестностях, всегда в компании с одним из своих собратьев, более опытным в этом деле.
Феличе вошел в братство капуцинов и теперь был одним из них, хотя и говорил, что сам он не монах, а просто живет с ними. Тому причиной было искреннее чувство недостоинства, ставшее для него источником мучительных переживаний с того дня, как он побывал на кладбище, где хоронили братьев. Оказавшись там, он остановился в раздумьи и произнес вслух: «Вы уже нашли свое место; теперь я должен найти свое».
Его каждодневная задача состояла именно в этом: сделаться настоящим, истинным монахом-христианином, сделаться им «взаправду», как сказал он когда-то, будучи ребенком, своему кузену-августинцу: «Или я все сделаю взаправду, или нечего и браться».
Меньшие Братья капуцины — францисканцы, так же как Меньшие Братья и Меньшие Братья Конвентуалы. Семья францисканцев — это семья меньших, ибо таковой хотел видеть ее основатель, Франциск Ассизский. В его времена общество состояло из майоров — больших, то есть людей, обладающих властью, и миноров — меньших, власти не имеющих. Франциск избрал для себя участь одного из этих последних и записал в Уставе Ордена, для кого его предназначает и кого считает своими собратьями: меньших, простой народ.
Братья капуцины ведут свое происхождение с начала XVI века, когда некоторые францисканцы обособились с намерением более строго и неукоснительно следовать Уставу. Их ряса имела — и имеет — пришитый к горловине капюшон (cappuccio — прим. пер.) с заостренным концом, служащий им также защитой в непогоду. Из-за этой формы одеяния их и прозвали в народе капуцинами. Феличе — их первый святой, считающийся духовным основоположником братства и почитаемый ими как высокий пример жизни во Христе. Характерной особенностью францисканцев, как и доминиканцев, является обыкновение проводить много времени в миру, собирая милостыню, отчего их называют «нищенствующими Орденами».
Франциск написал в своем Уставе, что братья должны зарабатывать на пропитание своим трудом, но в случае если у них не окажется и этого скудного «трудового куска хлеба», им следует идти за подаянием, положившись всецело на Провидение. Это было способом избежать всевозможных споров и ссор, легко вспыхивавших в ту бурную эпоху, способом послужить умиротворению, но также и возможностью ненавязчиво явить миру несправедливость, учиненную работодателем, не заплатившим работнику. Франциск Ассизский, видя кого-нибудь праздным, требовал, чтобы его называли нахлебником, ибо он жил за счет тех, кто работал. И капуцины, в особенности, блюли эту норму жизни, всегда памятуя, что они «поедают грехи народа». Это означало, что собранное Феличе подаяние, приносимое им к общему столу, было плодом людских благодеяний, совершаемых во искупление грехов, и братья видели свой долг в том, чтобы отплатить людям воздержанием, молитвой и безвозмездным духовным окормлением.
Что касается капуцинов из римского монастыря, с которыми жил Феличе, один историк того времени писал, что «поступали сюда мешки с хлебом и другие продукты поступали от трудов их». И капуцины говорили тогда: «Вот, в поте лица своего добываем мы хлеб свой».
Когда в 1547 году брат Феличе обосновался в Риме, у него появилась своя келейка в большом монастыре Сан Никола де Портиис, нареченном потом именем Св. Бонавентуры. Там было множество братьев разных национальностей, и нужды, испытываемые столь большой общиной, тоже были велики. Сильному и молодому новичку, прибывшему из Сабины, было поручено добывать для прокорма братии хлеб, вино и масло, но в первую очередь хлеб.
В течение сорока лет, по утрам, после совершения общей и индивидуальной молитвы, он выходил из ворот своего монастыря, расположенного на Квиринале, с мешком за плечами и иногда вдобавок с тыквенной калебасой для оливкового масла и вина. Дорога была для него то же, что для проповедника церковь. По пути он встречал людей разного возраста и состояния, заходил во дворцы богачей чтобы брать и в лачуги бедняков чтобы раздавать — большей частью хлеб, но также вино, масло и иное пропитание, а иногда и одежду. Не было ни одного дома с болящим, куда бы он не заходил, и не было лечебницы, в которой бы он не бывал, чтобы навестить и утешить, а порой выходить и вылечить недужных. Заключенные в тюрьмах тоже не оставлялись им без попечения, в особенности когда дело касалось закоренелых преступников.
Это о нем было написано: «Скромная обязанность сборщика пожертвований, выполняемая им ежедневно на улицах Рима, предоставляла ему уникальную возможность способствовать оживлению и обновлению религиозной-нравственной жизни в массах народа, населяющего Вечный город. Улица стала для Феличе особым, привилегированным полем деятельности, где он напрямую встречался с религиозным чувством народа, и служила амвоном, с которого он распространял самое безыскусное и самое проникновенное наставление». Этим наставлением было живое свидетельство веры и добрый пример.
Римский народ, с каждым днем все больше, становился для нищенствующего капуцина предметом его сердечной заботы, любви и молитвы. Братья много раз слышали, как из церкви, где, по обыкновению, он проводил долгие ночные часы, доносились его громкие крики: «Господи, молю Тебя за этот народ!» Он доносил до Бога крик бедняков, страдальцев, крик нищеты, материальной и духовной. Он выкрикивал имена жертвователей, кардиналов, Папы, всех людей, которых повстречал за день: «Господи помилуй, Господи помилуй! Боже мой, молю Тебя за этот народ, за этих благодетелей». Народ Рима был его народом, но чувствовалось, что устами Феличе возносится моление и о всей Церкви, и о христианских государях, и о его собратьях. Живущее втайне, сердце его было открыто всему миру.
Находясь в Риме, он не забыл Читтадукале. Этот городок занял прочное место в его сердце и в его молитвах. Там получил он первые уроки жизни, научился работать и молиться. Живя там, он сумел помочь семье своим заработком, там он снискал всеобщее расположение, был любим и уважаем. И там, в том доме была его первая келейка под потолком, где, проводя вечера, он старался подражать жизни святых подвижников. Дорогая ему память о городе, где он провел молодые годы волопасом и пахарем, выразилась в его заступничестве за его жителей в крайне затруднительных обстоятельствах.
Население Читтадукале взбунтовалось против предъявляемых епископом Помпилио Перотти требований, показавшихся ему грабительскими и несправедливыми, и попыталось поджечь епископский дворец. Епископ известил об этом власти Рима, которые наложили на город интердикт, т. е. запрет совершать богослужения, и предали его анафеме. Это была тяжелейшая кара, религиозная и экономическая одновременно. Едва Феличе, который к тому времени уже более 30-ти лет жил нищенствующим капуцином в Риме, услыхал об этом, он тотчас же встретился с кардиналом Александром Фарнезе и сам отправился во Фраскати, чтобы лично предстать перед находившимся там Папой Григорием XIII, у которого сумел добиться прощения и отмены санкций, наложенных на любимый город его юности. Затем он немедленно двинулся в Читтадукале, стремясь первым передать жителям счастливую весть о полученном помиловании. Во время встречи с Папой во Фраскати он не преминул упомянуть и о своем родном городе, Канталиче, для которого испросил особую индульгенцию. Это произошло в конце апреля 1580 года.
Возможно, что и эту добрую новость он захотел самолично сообщить землякам. Он остановился погостить у невестки, жены брата Карло, в их доме в Колле Канале, на своем родном хуторе. Пока хозяйка готовила ужин, он попросил ее принести ему немного бобов. Женщина заметила на это, что сейчас не сезон и бобы еще в цвету. Но Феличе так настаивал, что она послушно пошла в огород, а обратно вернулась с передником, полным прекрасных спелых бобов. Семья была потрясена, но никто не осмелился объявить это чудом.
Кажется, это если не единственный, то один из тех редчайших случаев, когда Феличе посетил свой родной город после того как стал капуцином. Согласно некоторым историкам, чудо с бобами следует отнести ко времени предыдущего визита Феличе в Канталиче, почти 30-летней давности. Как бы то ни было, сам он обычно говорил, что гораздо важнее молиться за родню и земляков, нежели навещать их: «Молись Богу за них, - был его совет, — так ты им принесешь больше пользы». И все же думается, что ему наверняка хотелось бы и поприветствовать своих старых хозяев в Читтадукале, и помолиться в церквушке капуцинского монастыря, на коленях перед тем самым Крестом...
Он всегда поддерживал связь со своими близкими. Брат Карло много раз приезжал к нему в Рим, а когда умер, Феличе позаботился о его похоронах и погребении. О другом его брате, Пьетро Марино, известно только, что в 1555 года он был убит риетинцами в войне Риети с Канталиче, оставив вдову Лючию с четырьмя детьми на руках, которых Феличе наверняка не забыл. Старший из братьев, Бьяджо, часто бывал в Риме по делам, связанным с продажей домашнего скота. В эти дни он заходил к брату в монастырь на Монте Кавалло и они вместе трапезничали. Братья были очень похожи — и манерой разговаривать, и характерами, и пренебрежением к внешнему виду и удобствам. Однажды Бьяджо обмолвился, что провел ночь на Коровьем поле (Императорские Форумы) вместе с быками, привезенными им на продажу. Феличе попенял ему, почему он не зашел к нему в монастырь. В ответ Бьяджо отрезал, что ему решительно все равно, где спать.
Размышляя о жизненном пути Феличе, как не предположить, что оба эти места — и город детства, с его нежными привязанностями, и город, где прошла его молодость, — навеки запечатлелись в его душе и чувство к ним вылилось у него в молитвенный возглас: «Господи, молю Тебя за этот народ!»...
Начиная с 1573 года, у него появилась привычка благодарить людей, подававших ему милостыню, латинским выражением «Deo gtatias!» (Спаси Господи!), заимствованным им у ученейшего монаха, испанца брата Люпо, в миру носившего имя Альфонсо да Медина Сидония. Феличе повторял это выражение постоянно, всякий раз когда испытывал благодарность к кому-либо, за все и везде, так что в конце концов его стали называть братом «Спаси Господи». Брат Люпо был его закадычнейшим другом, который однажды, в ночь на Рождество, спрятался за амвоном, чтобы подсмотреть, что делает Феличе в церкви по ночам. И это он, брат Люпо, увидел его с Младенцем Иисусом на руках. Так и будут впредь изображать Феличе: коленопреклоненным перед Божией Матерью, вручающей Феличе — воистину «счастливому»! — маленького Иисуса. И тот же брат Люпо уговорил Феличе отказаться от взятого им на себя монашеского подвига истязания плоти.
Всем братьям в монастыре Монте Кавалло было известно, что каждый раз по окончании утренней мессы Феличе произносил «Спаси Господи» и «испускал слезу». В эту большую римскую обитель стекалось множество прибывавших из разных краев монахов, прослышавших о праведности Феличе и искавших общения с ним. Но он, «склонив голову и разведя широко руки, будто собираясь их обнять, улыбаясь бормотал „Спаси Господи, спаси Господи“ и поспешно удалялся».
Выйдя из монастыря, он обычно встречал по дороге немцев-семинаристов, обучавшихся в Римском Коллегиуме, который был основан у подножья Капитолийского холма св. Игнатием Лойолой в 1551 году и занимал разные здания, располагавшиеся со временем все ближе к монастырю капуцинов. Алессио да Сецце вспоминал, что Феличе, завидев студентов, останавливал их — порой несколько десятков — и просил, чтобы они все вместе повторяли за ним: «Спаси Господи!» И те подхватывали с живым увлечением. Молодые люди пристрастились к этой привычке и, едва завидев издалека Феличе, хором весело приветствовали его: «Спаси Господи!» И Феличе «с большой радостию откликался „Спаси Господи!“ и на глазах у него выступали слезы умиления».
Когда кто-то принимался хвалить его или хорошо отзывался о нем, он говорил «Спаси Господи» и тут же уходил. Так же он поступал, когда слышал или видел что-то, что ему не нравилось. Теперь уже все знали этот найденный Феличе способ отступления и тоже научились произносить в ответ «Спаси Господи!». Как-то он зашел в дом донны Феличе Колонна и застал там яростную перепалку, затеянную прислугой. «Спаси Господи!» - закричал с порога брат Феличе. Все в один голос откликнулись: «Спаси Господи!» И ссора, хотя, может, еще продолжая волновать кровь, как по волшебству прекратилась.
Если, вернувшись со сборов в монастырь в обеденный час, он заставал братьев за трапезой, он входил к ним с радостным восклицанием: «Спаси Господи! Повторяйте все — спаси Господи!» «И говорил это с таким восторгом и ликованием, что казалось, будто он вернулся со свадьбы, и этими словами, сумой за плечами и источаемой им духовной радостью давал превеликий урок братьям и побуждал их славить Господа».
По некоторым сведениям, он окончил свои земные дни, вскричав трижды, раз от разу все громче: «Спаси Господи!» Потом закрыл глаза и мирно почил.
Когда Феличе приехал в Вечный город, прошло не так уж много лет после события, названного Разграблением Рима (Sacco di Roma), т. е. после того как ландскнехты — германские наемники императора Карла V — вторглись в 1527 году в Рим и почти девять месяцев подряд разоряли и грабили его, что повлекло за собою и другое бедствие — чуму. Если за год до этого в городе насчитывалось 55 тысяч обитателей, то в 1530 году было зафиксировано лишь 32 тысячи. Однако Феличе застал «самый прекрасный в мире город» совершенно ожившим благодаря энергичным усилиям Папы Павла III (1534-1549). В ту пору там было уже 75 тысяч жителей. Правда, несколькими годами позже, в понтификат Павла IV (1555-1559), население сократилось до 45 тысяч. Затем, вновь, его численность неуклонно возрастала, пока не достигла 85 тысяч в 1565 году и почти ста тысяч к концу XVI века.
Завершение крупных войн наплодило большое число оставшихся не у дел наемных солдат, бродивших по городам и весям в поисках того, кто предложит им службу и возможность нажиться за счет побежденных. Город к тому же наводняли толпы паломников, смешивавшихся с бродягами. Были там и цыгане, традиционно осуществлявшие свое «право» попрошайничать, не работая и не имея жилья, и всякие лихие людишки, шатавшиеся по предместьям Рима, а также в изрядном количестве проститутки, платившие налоги со своего ремесла наравне с остальными гражданами. Неудивительно после всего этого, что, к примеру, в 1570 году было отмечено в среднем до 15 арестов в день.
Сикст V (1585-1590), духовный друг Феличе, наложил свою суровую длань на подвластный ему буйный город. Дело дошло до того, что он запретил просить подаяние кому бы то ни было, за исключением монахов доминиканского и францисканского Орденов; наряду с этим он со всей беспощадностью обрушился на преступников. В ту пору родилось даже присловье: «Больше голов на мосту, чем дынь на базаре», так как Папа Сикст велел рубить разбойникам головы и выставлять их на обозрение вдоль моста Св. Ангела.
Таков был город братца-сабинянина, ставшего римским горожанином и прожившего в Риме 40 лет, — город, растущий вместе с ним.
За четыре года до приезда Феличе в Рим Павел III Фарнезе, бывший преемником Климента VII, — Папы, одобрившего в 1528 году в Витербо учреждение Ордена капуцинов, — вознамерился вовсе их запретить в отместку за то, что Генеральный викарий Ордена, Бернардино Окино из Сиены, в 1542 году примкнул к протестантам. Виттория Колонна, маркиза ди Пескара, горячо преданная капуцинам, убедила Папу хорошенько обдумать свое решение, ведь среди капуцинов случались и праведники.
Заметим, что Феличе в ту пору еще даже не был монахом!
За долгие годы, что он прожил в Риме, он как будто не проявил никакого интереса ни к этому событию, ни к созыву в 1545 году знаменательного Тридентского собора, ни к приглашенным Папой в Рим знаменитым художникам, вроде Микеланджело. Вероятно, эта сторона жизни ренессансного Рима не заботила Феличе, всецело поглощенного каждодневными встречами с нуждами простого народа.
Он даже вряд ли обратил особое внимание на огромные преобразования, произошедшие на Квиринальском холме, чуть повыше того места, где он жил в монастыре Монте Кавалло (названном так по существующей до сих пор поблизости скульптурной композиции, изображающей Диоскуров, сдерживающих коней — cavalli). В 1550 году кардинал Ипполит д’Эстэ, владелец знаменитой виллы в Тиволи, повелел превратить земли, занятые под виноградники, в виртуозно распланированные сады, украшенные фонтанами, изысканными водометными затеями и античными скульптурами. Папа Григорий XIII (1572-1585) к концу своего правления построил, по проекту архитектора Октавиано Маскарино, элегантное палаццо с двумя лоджиями по фасаду, соединенными изнутри великолепной спиралевидной лестницей, и т. н. «башенкой» — бельведером, венчающим здание. Следующий понтифик, Сикст V (1585-1590), внес в постройку свои изменения и сделал из виллы Монте Кавалло летнюю резиденцию пап. Таковой она и оставалась до тех пор, пока, со взятием Рима в 1870 году, не стала резиденцией президента итальянской Республики.
Думается, что Феличе не придал значения и указу Павла IV, распорядившегося заключить евреев в Гетто, если правдиво предание о том, что еврею, попросившему у Феличе кусок хлеба во имя Мадонны, он возразил: «Проси его во имя Иисуса Христа», на что тот, естественно, ответил отказом; правда, как добрый христианин, Феличе все же дал ему хлеба.
Феличе общался более всего с самыми уязвимыми и обездоленными людьми в Риме эпохи позднего Возрождения — той грозной и смутной поры, когда самой ходовой была молитва: «Избави нас, Господи, от мора, глада, огня, меча и иноплеменныя брани!»
Среди семи понтификов, сменивших друг друга на Святом Престоле за то время, что Феличе прожил в Риме, следует вспомнить Пия V, провозглашенного святым в 1712 году. Это благодаря ему была создана Священная лига католических государств, разбившая турок в битве при Лепанто 7 октября 1571 года; духовное окормление своих воинов Папа поручил капуцинам.
Некий торговец по имени Раймондо Маццолени рассказывал, что, будучи в воскресенье накануне победы христиан над турками в капуцинском монастыре и беседуя с братом Феличе о предпринятой Папой военной экспедиции, поделился с ним своими волнениями: «Будем надеяться, что с Божьей помощью мы получим добрые известия о нашей армаде!» И Феличе ответил: «Не переживай. Будут хорошие вести! И не просто хорошие, а распрекрасные!»
Говорят, что и Папа тотчас же узнал — тоже не обычным путем — об исходе сражения: во время разговора с кардиналами он вдруг неожиданно поднялся с места, пристально вглядываясь в небо за окном, и затем произнес: «Довольно рассуждать. Идем и возблагодарим Господа: христианский флот одержал победу».
Вряд ли Феличе было известно, что святой Папа-доминиканец Пий V запретил в 1570 году богословские диспуты о признании Непорочного Зачатия Девы Марии. Феличе не любил ученых разговоров, ему достаточно было молиться Непорочной Деве, называемый им одной из шести букв, — белой, — которые он знал. Он именно так и говорил: «Я знаю шесть букв: пять красных и одну белую». Пятью красными были пять ран Христовых.
Более близким Феличе был Папа Сикст V, «жестоковыйный Папа», как его описал римский поэт Джоаккино Белли в остроязычном сонете:
Среди занимавших престол Наместника Божьего
Свет отродясь не видал такого министра —
Папу жестоковыйного и толстокожего,
Папу-безумца, подобного Пятому Сиксту.
Его тоже звали Феличе. Прежде чем стать Папой Сикстом V, он был францисканским монахом, на пять лет моложе брата Феличе. Предпосылки более чем достаточные, чтобы этим двум людям войти в доверительные отношения. В своем сонете Белли, между прочим, упоминает известное событие: Папа как-то услыхал, что в некоем владении обнаружился кровоточивый Крест, собирающий вокруг себя множество народу, и пожелал взглянуть на него своими глазами. Прибыв на место и узнав, что хозяин земли хорошо нажился на «чуде», он взял топор и произнес, обращаясь к Распятию: «Как Христа, я Тебя почитаю, как дерево — разрубаю». С этими словами он со всей силы обрушил топор на стоящий перед ним Крест, расколовшийся от удара пополам. И все увидели находившуюся внутри него пропитанную кровью губку... Папа не спустил обмана даже Кресту!
Падре Феличе Перетти, будучи кардиналом, каждый раз, когда встречал Феличе да Канталиче на улицах Рима, поручал себя его молитвам и просил у него немного хлеба. В тот день, когда он отправлялся на конклав, созванный для избрания нового Папы, следующего за Григорием XIII, он увидел Феличе, велел остановить карету и подозвал его. «Молите Бога за меня», — попросил кардинал. И Феличе, непроизвольно обращаясь к нему на «ты» и затем исправившись, заметил ему: «Хочешь стать Папой, да? Вы им будете, но только будьте хорошим Папой».
Известно, что Папа Сикст часто совершал прогулки по городу, порою инкогнито, чтобы составить себе представление о положении населения, а также чтобы следить за многочисленными строительными работами, затеянными им с целью сделать Рим более удобным для жилья и прекрасным на вид. Во время одной из таких прогулок он оказался поблизости от монастыря Пресв. Троицы на Горах. По словам одного очевидца, он увидал Феличе, «подозвал его к себе и попросил у него хлеба Христа ради; видя, что тот принялся выбирать ему кусок получше, Папа велел дать ему первый попавшийся. Как на грех, подвернулся подгорелый и плохо пропеченый хлебец, который Феличе и протянул Папе со словами: «Ну что ж, святой отец, побудьте-ка и Вы снова братом!»
В монашеской общине встречалось немало образованных людей, каковыми были проповедники и преподаватели богословия. А Феличе хватало знания всего шести букв. Распятый с Его пятью ранами и Мадонна составляли всю его премудрость — ту премудрость, что открывает двери рая. Папе Сиксту это было хорошо известно. И потому, узнав о его смерти, он тотчас приказал падре Санте Тезауро да Рома, приору, подготовить отчет о жизни Феличе и сотворенных им чудесах и представить ему сей документ до начала погребения. Падре Санте пришлось проделать все, включая опрос свидетелей, «в экстренном режиме», за два дня — накануне и в самый день похорон, состоявшихся 21 мая (Феличе скончался 18-го). Одного за другим отряжал он прелатов собирать сведения о жизни, чудесах и духовных подвигах Феличе. Он утверждал, что и сам мог бы рассказать о 18-ти случаях чудотворения и что желал бы канонизировать своего друга-капуцина как можно скорее.
Брат Франческо да Корильяно сообщает, что ему довелось видеть выходящего из своего дворца на Квиринале Папу Сикста в сопровождении двенадцати кардиналов и огромной свиты, направлявшихся в ближайшую церковь капуцинов. Сотворив молитву перед Св. Дарами, Папа подошел и преклонил колена перед прахом Феличе, перенесенным по его воле с общего кладбища в капеллу Распятия. «И там пребывал он в молитве, — добавляет брат Франческо, — столько времени, что можно было по крайней мере три раза подряд прочесть „Господи помилуй“ (Пс. 50 — прим. пер.)». И эту картину можно было видеть не раз, ибо «Папа Сикст очень чтил брата Феличе».
На улицах Рима Феличе встречал не только церковных владык или простых людей в их повседневной жизни, но и святых, каковым был например, Папа Пий V. В ту пору были в Риме и другие святые. Назовем прежде всего троих: Игнатия Лойолу, Камилло де Леллиса и, в особенности, лучшего друга Феличе — Филиппо Нери, прозванного «Добрым Пиппо». С Игнатием, в прошлом испанским воином, основателем Ордена иезуитов, Феличе вряд ли доводилось общаться. Игнатий оказался в Риме в 1538 году, чтобы получить у Папы санкцию на учреждение своего Ордена, чьим Главой он вскоре стал; в Риме он и умер в 1556 году. Камилло был духовным чадом Филиппо Нери и часто бывал в монастыре на Монте Кавалло. Не раз он приводил с собою паренька, Джакомо Крешенци, который позднее вспоминал, что «Феличе угощал нас овощами и давал нам благие наставления».
Филиппо — провозглашенный святым в 1622 году — и Феличе были ровесниками, оба родились в 1515 году, хотя происходили из столь разных мест, как Флоренция и Канталиче, из столь непохожих семей, как Нери и Порри, и столь далеких друг от друга социальных слоев, как ученое сословие и крестьянское. И все же в Риме между ними образовалась глубокая, сердечная близость, искрящаяся радостью, — близость поистине впечатляющая.
Однажды Феличе увидел Филиппо, спускавшегося с Квиринала и направлявшегося к его обители. Доменико Мильяччи был очевидцем следующего зрелища: «Феличе, завидев его [Филиппо] издалека, бросился бежать ему навстречу, — дорога шла в гору, — а нагнав, упал перед ним на землю и принялся целовать ему руки. Филиппо, склонившись, крепко обнял его, и так, в неподвижности, пребывали они какое-то время, пока не расстались, не проронив ни слова».
Подобные сцены повторялись не раз. К примеру, Джованни Баттиста Бониперти рассказывал, что застал похожую у церкви Св. Иеронима, где жил тогда Филиппо. Феличе «стал на колени, прося благословения у падре Филиппо, который из чувства смирения и сознания собственного недостоинства не захотел его дать и сам встал на колени. И дивно было видеть этих двух святых, обнимающих друг друга и взаимно коленопреклоненных».
Феличе не раз навещал Филиппо у Св. Иеронима. Бернардино да Фоссомброне, его компаньон по сбору пожертвований, вспоминал, как эти двое «пускались в моем присутствии в поучительные и душеполезные беседы, имея, насколько я замечал, огромную обоюдную симпатию, с особенным чувством заключали друг друга в обьятия и смиренно самоумалялись друг перед другом: истинным раем было видеть их». Феличе был частым гостем в Оратории Св. Иеронима, куда его приглашал Филиппо, чтобы тот попел там свои духовные песенки. Но и Филиппо многократно наведывался в монастырь на Монте Кавалло, дабы побеседовать с Феличе и другими братьями.
Поэтому не стало неожиданностью решение Филиппо вступить, как «духовное чадо», в братство капуцинов. Падре Джироламо да Монтефьоре, тогдашний Глава Ордена, 25 августа 1576 года послал Филиппо извещение, в котором писал: «Рассмотрев Вашу настоятельную просьбу принять Вас в качестве духовного чада в лоно нашей Общины, я, будучи наслышан о присущем Вам благочестии и творимых Вами благодеяниях, счел возможным отнестись благосклонно к сему достойному и благоразумному пожеланию». Так Филиппо стал причастным ко всем духовным благам братства, как и Феличе. Тем больше стало у них оснований чувствовать себя друзьями и собратьями.
Как-то раз они оба оказались в доме Камилло Панфили, у постели его сына Алессандро, страдавшего от жара и удушья. Мальчик выздоровел после того, как, по призыву Феличе, все присутствующие прочли «Отче наш» и «Богородицу». Порой им доводилось пособлять одному и тому же больному, но по отдельности, как это произошло, к примеру, в случае с синьорой маркизой Порцией Орсини дель Ангуиллара, излеченной от колик Феличе, осенившим ее одежды крестным знамением, и духовно окормленной Филиппо в ее смертный час. Из чего следует, что «мир тесен» и как ни велик был город, пути двух друзей-святых часто пересекались в домах бедняков и страдальцев. Для обоих привычным делом было периодически навещать больных в римских лечебницах, особенно в больницах Св. Духа в Саксонском подворье, Св. Иоанна в Латеране и Св. Иакова для неизлечимо больных, где Феличе исцелил одного калеку, начертав на его ноге крест.
Филиппо знал, что над своим другом-капуцином он может весело подтрунить и даже отчебучить какую-нибудь озорную шутку. Он проделал их немало и память о них до сих пор жива. Как-то раз, увидев Феличе, он приветствовал его таким образом: «Эй, побродяжка, сегодня утром я желаю поглядеть, как вы умеете смиряться». С этими словами он водрузил Феличе на голову свою священническую шляпу и велел ему в таком неподобающем виде ходить по городу. Люди переговаривались между собой: «Нынче брат Феличе, должно быть, занемог или совсем выжил из ума от старости!» Филиппо нагнал друга на Поле цветов: «Хорошенький пример подал ты сегодня всему городу! Я велю твоим настоятелям наложить на тебя славную епитемью». Феличе ответствовал: «И я охотно приму ее из любви к Господу».
Захотел по-своему позабавиться на его счет и старый кардинал Сфорца. Брат Алессио да Сецце рассказывает, что однажды отправился с Феличе собирать розы за городскими воротами Порта Пиа. На обратной дороге им повстречалась карета кардинала, который велел им приблизиться, выдернул из букета, собранного братом Алессио, розу, воткнул ее за ухо брату Феличе и впридачу дал ему персик, велев ему так и идти, с розой за ухом и нюхая персик, вплоть до дверей монастыря. Брат Алессио заключает свой рассказ так: «Дойдя до монастыря, я вынул у него из-за уха цветок и взял из рук персик, сказав: Вы насладились подвигом смирения, а я теперь буду наслаждаться персиком».
Но самым известным является эпизод с флягой и шляпой, имевший место у Старого Монетного двора, как о том рассказал его очевидец Руфино да Сиена. Брат Феличе, повстречав Филиппо, поинтересовался у него, не хочет ли он пить и тот «ответил утвердительно». Тогда Феличе сказал: «Ну-ка поглядим, каково твое смирение». И протянул ему флягу с вином из пожертвований. Филиппо принялся пить. Вокруг собралась толпа полюбоваться, как один святой поит вином другого. А Филиппо продолжал пить. Допив до дна, он промолвил, обращаясь к Феличе: «Теперь твой черед». На улице Банков он зашел в лавку, вернулся с красной кардинальской шляпой в руках и напялил ее на голову Феличе, который, как ни в чем ни бывало, продолжил свой путь. А рядом с ним — Филиппо и свита из зевак, кричавших: «Феличе надел шляпу!» И так до тех пор, пока шутник-флорентиец не соизволил снять ее с него со словами: «О брат Феличе, вы прямо-таки кардинал в этой красной шляпе!» На что Феличе заметил: «Коли она мне так идет, оставь — она мне прибавит веса; а если нет — возьми ее себе, она тебе больше подходит, ведь ты ученый».
Скорее всего, последним по времени был следующий розыгрыш, в который оказался вовлечен еще один святой, — пользующийся огромным почитанием св. Карло Борромео, кардинал и епископ Милана, человек великой учености. Он составил свод правил для священников своей епархии и привез его Филиппо Нери, чтобы тот проверил текст и, если надо, внес в него исправления. Кардинал прибыл в экипаже и пригласил Филиппо подняться к нему и по пути переговорить о деле. Филиппо принял приглашение с условием, что сам будет править лошадьми. Перед воротами монастыря капуцинов он остановил экипаж и вызвал Феличе. Когда тот подошел, Филиппо вручил ему текст правил и велел его прочитать и исправить. Ах, он не умеет читать? — так пусть ему прочитают его другие братья и запишут с его слов замечания на отдельном листочке. Это был приказ, не терпящий никаких возражений. Так и было сделано. Поправки Феличе были все безоговорочно приняты кардиналом, восхищенным тем, что такой необразованный человек как Феличе сумел заметить то, что оказалось не под силу его ученым советникам.
Люди того времени знали, что Феличе и Филиппо — это, по словам современника, «две святые души, два ярчайших светоча Рима, освещавшие его святостью своей жизни и своим высоким примером».
За те сорок лет, что Феличе прожил в Риме, город не раз страдал от бескормицы: так было, например, в 1550, 1568, 1569, 1579, 1582, 1583 годах. Брат Феличе «говорил, что во время голода, когда хлеб был лишь у немногих, ему подносили его в изрядном количестве и он вдоволь наделял им неимущих».
С 1547 по 1575 годы (в дальнейшем он принимал лишь вино и масло) он только и делал, что добывал хлеб. Он брал его у тех, кто имел его в избытке и раздавал тем, кому его не хватало.
Он мечтал, что, став монахом, никогда не будет больше есть хлеб, подобно великим отцам пустыни. А вместо этого, как он говаривал, — «погляди, что сотворил наш великий Господь: я и не думал больше есть хлеб, а Он сделал меня хозяином всего хлеба в Риме». И прибавлял, что ему кажется, будто он никогда не делал ничего другого, кроме как таскал хлеб на спине.
Драгоценный груз, особенно в неурожайные годы. Он рачительно следил, чтобы не транжирить его попусту. Подбирал корки, оставленные после еды другими братьями. Никто никогда не видел, чтобы он отрезал ломоть хлеба для себя самого. Кто-то спросил его, почему он так делает и отчего ест так мало, и он ответил: «Мне и так хорошо, не бери в голову, как и я не беру».
Он делился хлебом со всеми нуждающимися, даже с птицами. Действительно, рассказывают, что однажды, когда он, бережно отщипывая кусочки, поедал в монастырском саду свой скудный хлебец, он заметил распевающих на ветвях птиц. Тогда он аккуратно собрал крошки и насыпал их себе на голову и на бороду. Вообразите картинку: какой поднялся щебет и трепетанье вокруг лица Феличе... счастливого, как и эти крылатые создания Божии! И птички приохотились к такой трапезе: каждый раз, завидев в саду Феличе, тотчас слетались к нему.
Бьяджо ди Фонте вспоминал, что когда он был ребенком, Феличе часто приходил к ним в дом навестить его маму Лукрецию, оставшуюся вдовой с семью детьми. Войдя, он ласково заговаривал с ней: «Ну, что поделываешь, кумушка?»И затем, зная, как сильно они нуждаются, брал мальчика с собой в монастырь и давал ему из запасов хлеба и сыра, чтобы тот отнес домой.
Во время своих ежедневных хождений по Риму зашел он как-то за подаянием к одному кардиналу. Служанка вышла к нему, говоря, что в доме совсем нет хлеба. Феличе, пройдя внутрь, открыл ларь для муки и, вынув оттуда прекрасную пышную булку, показал ее служанке, заметив: «А это разве не хлеб?» Служанка бросилась к ларю и найдя его полным булок, принялась кричать о свершившемся чуде. Но Феличе уже скрылся, бегом (захватил ли он с собой ту булку?..)
Случилось ему быть у Олимпии Орсини — она и поведала эту историю — в ту пору, когда она, беременная на последнем месяце, страдала от лихорадки и кровотечения. Она уже давно ничего не ела и родные опасались за ее жизнь. Феличе достал из своей заплечной сумы ломоть домашнего хлеба и кусок копченого мяса и предложил их женщине со словами: «Давайте-ка подзаправимся вместе». И женщина принялась есть, да так много и с таким аппетитом, что сама испугалась, как бы ей не сделалось дурно. Ничуть ни бывало. С этого дня к ней постепенно стал возвращаться аппетит и дитя в ее утробе было спасено. Подобные вещи происходили и с другими женщинами, благополучно разрешавшимися от бремени после того, как поели хлеба, полученного из зерна, очищенного им когда-то от плесени.
Дело было так. Однажды, рассказывает Ливия Карпи, Феличе оказался в поисках подаяния у нее дома. Во дворе он увидел груды связанных в снопы колосьев, все в спелых зернах, покрывшихся от сырости плесенью. Вместе со своим товарищем он взялся за них и, «побуждаемый жалостью, начал их ворошить и переворачивать», чтобы они просохли. Свою работу братья сопровождали молитвой, повторяя беспрестанно: «Благословен буди, Господи» и «Слава Тебе, Господи». Так трудились они около часу. Хозяйка велела смолоть из зерна муку и из нее получился добрый хлеб для ее семьи да впридачу еще и бублики для подруг. Эти-то бублики и творили чудеса с будущими мамами.
За хлеб же приходилось ему порой и претерпевать оскорбления. Один прелат, вместо милостыни, дал ему отповедь: «Вы, брат Феличе, ханжа, бродите по Риму и обираете его». А Феличе в ответ — ни гу-гу, тих и благостен.
Джакомо Крешенци рассказывал, что познакомился с Феличе, будучи ребенком, когда тот приходил к ним домой за подаянием и иногда беседовал с ним. Он описывал его как человека, исполненного огромной любви к людям, с охотой раздающего им хлеб и вино, как он видел на примере своей матери Констанцы, прикованной тяжелой болезнью к постели. «С любовью и сердечной веселостию он дал ей немного вина из фляги, которую носил с собой, и оно ободрило ее до такой степени, что она с того момента начала приходить в себя и поправляться, на что прежде было мало надежды».
Его вино творило чудеса, как это произошло в больницах Св. Духа и Св. Иоанна в Латеране. В последнюю он как-то зашел, когда там соборовали умирающего. Заметив, что бедняга делает глотательные движения, словно томясь от жажды, он дал ему, по обыкновению, глоток воды, но больной тут же исторгнул ее обратно. Тогда он достал свою фляжку с вином: глоток, другой... и вот уже больной ему улыбнулся и наконец встал, исцеленный, со словами благодарности на устах. Этим же натуральным средством Феличе излечил нескольких знатных дам.
Ему не случалось превращать воду в вино, подобно Иисусу в Кане Галилейской, но извлечь в изобилии доброе вино из почти пустой бочки ему довелось. Об этом поведала со всеми подробностями Лавиния Карпи. Вот как это было. Пришел к ней Феличе за вином. Служанка взяла его флягу и пошла к бочке, которая выдала тоненькую убывающую струйку. При виде этого «Феличе поднялся со стула и направился к бочке. Опустившись на колени, он взял флягу и сказал служанке: „Посторонитесь-ка и дайте-ка мне“. И тотчас вино полилось мощной неудержимой струей, словно бочка была доверху полна. Наполнив флягу, он сам закупорил бочку». Сам он вином лишь полоскал рот, как это обычно делают крестьяне. Так и рассказывал Алессандро да Бергамо: «За два или три дня до его кончины я принес ему вина прополоскать рот».
Феличе, как и другие капуцины-ходоки, имел небольшой участок земли под огород, где он выращивал лекарственные растения, которые относил потом своим кормильцам и окормляемым им беднякам. Джакомо Крешенци вспоминал, что когда он был маленьким, его учитель, Камилло де Леллис, часто приводил его в огород к Феличе, который обязательно давал ему с собою сколько-то овощей, приправленных благочестивым поучением или одним из сочиненных и распеваемых им духовных стишков. Как-то вечером, продолжает Джакомо, «когда он нарезал цикорий для меня и моих братьев, некий священник попросил от лица одной знатной дамы уделить и ей немного для здоровья во славу Божию. Феличе обернулся и произнес: «Скажи ей так: я не дам ей ничего, пока она не исправится!» Священник остался недоволен такими словами и попробовал настаивать, но не смог добиться от него даже листика.
Как уже говорилось, вряд ли нашелся бы в Риме, в больнице или в собственном жилище, недугующий, которого бы не посетил Феличе. С собою он обычно приносил травки из своего огорода, хлеб, масло, вино и одежду в случае необходимости, и оставался поговорить с больным и поухаживать за ним. Он имел обыкновение крестить больную часть тела одним из тех крестиков, которые он вырезал в монастыре в часы отдыха, выбирая древесину попрочнее, вроде самшита и мирта. И чудеса процветали обильно.
Его наставления были всегда желанными и конкретными, сдобренными песенками его собственного сочинения, простыми и полными чувства. Брат Алессио да Сецце, его напарник, отмечал, что «когда он навещал кого-нибудь, кто пребывал в болезни или горе, его сочувствие к ним было столь велико, что вырастало до сострадательной любви. Он приглашал их спеть вместе с ним хорошенький куплетец:
Тем, кто в сердце Крест хранит,
Иисус Христос благоволит.
Двери Рая открывает,
Вечной славою венчает.
И сам бывал растроган до слез.
Брат Бартоломео да Палестрина однажды выговорил ему, дескать, негоже собирать для больных сладости, коли для этого есть отдельный сборщик. Феличе возразил обидчиво, что если он не хочет быть его спутником, пусть доложит об этом отцам настоятелям. «И с тех пор, — признается брат Бартоломео, — он больше не был со мной столь близок, как прежде».
Множество свидетелей вспоминают, что когда Феличе посещал больных, он никогда не приходил к ним с пустыми руками. Помимо самодельных крестиков, лекарственных трав и хлеба, он приносил яйца, мясо и даже «померанцы и розовую воду». Померанец, или горький цитрус, сегодня широко используется гомеопатией для лечения сердечно-сосудистых заболеваний, а розовая вода — это сироп из фруктов с различными пряностями. «Весело и радушно встречал он болящих и всегда был ласков к другим, но не к себе самому». Одного юношу, признанного медиками неизлечимым, он угостил айвой со словами: «На, держи эту айву, понюхай, как пахнет, и проси Господа, чтобы Он избавил тебя от хворобы». Так и произошло.
И не было беды, о которой бы он не узнал. Один человек, чья жена три дня мучилась схватками и никак не могла разродиться, обратился с горячей мольбой к Феличе. Несчастный муж так отчаивался, что Феличе согласился наложить свою руку на роженицу, отчего та тут же произвела на свет здоровенького мальчонку. Все вокруг заговорили о чуде, но Феличе сказал просто: «Знать, пришло ее время!» «И таких чудес совершил он немало, — сообщает современник, — спасая от опасности рожениц, давая им крестики, или, по их просьбе, опоясывая их снятой с его рясы веревкой, отчего облегчались тут же».
Слух о нем дошел до всех женщин, бывших в тягости. Они звали к себе Феличе, который крестил их лоно, и благополучно разрешались от бремени. Также и бесплодные по молитвам Феличе обзаводились детьми. Одна знатная дама, которой долгое время не удавалось забеременеть, вверила себя молитвам брата Феличе и вскорости родила троих сыновей. Спустя какое-то время, когда он, вместе с другим монахом, зашел в ее дом за подаянием, она подвела его к мальчикам и так представила их: «Вот, брат Феличе, полюбуйся на своих детей». Пришлось ему объяснить своему собрату, что то были плоды его молитвы.
Не обделял он своим участием и молитвами и заключенных, так же, как и его друг Филиппо Нери. Бартоломео Катена, свирепый атаман разбойников, — в числе его жертв были и два монаха-капуцина, убитые им близ Веллетри, — был схвачен и брошен в темницу, где, в ожидании казни, отверг одного за другим двух священников из Филиппова братства, пришедших отпустить ему грехи. Наконец, вызвался к нему брат Феличе, который, «придя в тюрьму и поговорив с тем арестантом, обратил его, так что тот в добром расположении духа и с радостным рвением принял все, что предписывает Святая Церковь».
Как видно, Феличе умел привнести мирную радость даже в тюрьму, коль скоро, по выражению синьоры Виттории Нари, чьим частым гостем он был, «самые стены радовались, когда он входил».
Как-то раз брат Феличе открыл брату Марко да Сант’Анджело одну вещь о себе, почти что секрет: «Готовясь встретить Рождество, я прошу у Бога лишь одного — позволить мне узреть в яслях Младенца Христа, и когда я вижу женщин на сносях, мне кажется, я вижу Богородицу». Если в доме, куда он заходил, были малые дети, он брал их на руки и, как считал один его собрат, «они напоминали ему о Христе, когда Тот был совсем маленьким».
Он любил делать ясли к Рождеству и потом, «когда смотрел на малыша, лежащего в кормушке для скота, разражался обильнейшими слезами из-за благоговения и сердечной умиленности». Ребятишек — и не только — он обучил рождественской песенке, которую сам сложил:
Et Verbum caro factum est.
Бдите, пастыри, и срящите,
Иисуса Христа обрящите
Во яслях, с волом, ослятею,
С Иосифом и Матерью.
О Иисусе сладчайший,
Воплощенное Слово
Во утробе кротчайшей
Матери Христовой.
Одной из наиболее любимых им римских церквей была церковь Пресвятой Девы Марии Великой, где хранится частица яслей, в которые был положен Матерью новорожденный Иисус. Она тем более была им любима, что именно Сикст V, его друг и францисканец, позаботился о придании наибольшего благолепия капелле, содержащей святыню.
Феличе научил людей и еще одной рождественской песенке:
Нынче наш Господь родился,
Плотью кротцею облекся,
Царских почестей отрекся
И смиренно умалился.
Всеблагое зрите Слово
В яслях, в сене, а не злате —
Славьте Господа живого,
Славьте милого Дитятю!
Так однажды, в рождественскую ночь, видели его в церкви стоящим на коленях перед Божьей Матерью, протягивающей ему своего Младенца, который, очутившись на руках у брата Феличе, принялся безмятежно играть, ласково теребя своими ручонками его бороду. Эта сцена и запечатлелась в иконографии святого. И отныне невозможно представить себе брата Феличе иначе, как с ластящимся к нему Младенцем на руках.
Об этом чудесном событии поведал нам брат Маттео да Поста, услыхавший о нем от брата Люпо, который в канун Рождества решился подглядеть, что делает брат Феличе в церкви во время своих еженощных бдений. Он спрятался за амвоном, откуда видел, как Феличе вошел и, по своему обыкновению, перво-наперво хорошенько обследовал все углы и закоулки чтобы убедиться, что там никого нет. Затем он принялся молиться перед главным алтарем с изображенной над ним Мадонной с Младенцем. И вот, брат Люпо «увидел некую Жену в белом сияющем одеянии, которая поднесла свое Дитя брату Феличе. И тот держал сего Младенца в своих объятиях весь „Отче наш“ и „Богородицу“, благоговейно созерцая Его. Затем сия Жена приняла у него из рук Младенца и с Ним исчезла из виду».
Многие вспоминали, с каким нежным участием относился Феличе к материнству и сколькими чудесами почтил римских женщин при жизни и после своей смерти, вплоть до того, что однажды воскресил дитя, которое мать случайно «заспала» во сне. Феличе отправился к ней в дом, взял безжизненного младенца на руки и, лаская его, начертал на его лбу и груди крестное знамение. И ребенок начал зевать, открыл глазки и «принялся смеяться». Тогда Феличе передал его матери, говоря, что малыш пробудился ото сна и теперь «надо бы дать ему титьку». Наверное, искорки того смеха так и остались в глазах у Феличе.
Алессио да Сецце, многолетний спутник Феличе в его хождениях, рассказывал: «Матушек и детишек он всегда спрашивал, читали ли они Розарий. Порой он собирал вокруг себя полтора-два десятка малышей и говорил им: «Благослови вас Господь, почитайте-ка молитвы». А иногда, собрав еще больше ребятишек, просил: «Давайте споем вместе. Повторяйте за мною: „Легка, Иисусе, Твоя рука: / Возьми мое сердце и не выпускай“».
Жена Бернардино Котта, Констанца, часто прибегала за помощью к брату Феличе. Как-то она смертельно занемогла и попросила Феличе помолиться вместе с ней. Он опустился на колени, они произнесли «Отче наш» и «Богородицу» и потом Феличе дотронулся до ее лба и молвил: «Ну, доченька, больше у тебя ничего не болит». И женщина сразу почувствовала облегчение. После родов она страдала от сильных болей и Феличе излечил ее, по обыкновению, молитвой и крестным знамением, приговаривая: «Констанца, Констанца, больше у тебя ничего не болит». И никогда не упускал случая приласкать ее детишек. Когда умер ее муж, он вселил в нее спокойствие, говоря, что почивший пребывает в раю.
Он вернул зрение родившемуся слепым ребенку и исцелил другого, ослепшего после оспы. Особенную заботу он проявлял о вдовицах с детьми на руках, как, например, о жене некоего лекаря, который «оставил ее одну с многочисленными чадами».
Тем, кто жаловался на семейные неурядицы, он обычно приводил в пример истории из обильной злоключениями супружеской жизни короля Филиппа II Испанского, прибавляя, что надобно быть готовыми «к страданиям, ибо земные союзы начинаются с радости и заканчиваются печалью, а союзы с Богом начинаются с лишений и приводят к радости». И объяснял, что если женщина становится монахиней, люди обычно считают, что она обрекает себя на мучения, тогда как, напротив, «мало-помалу она начинает получать от этой жизни большое утешение и радость. Та же, что выходит замуж, веселится на свадьбе, но затем наступают семейные тяготы — докучливые мужья, строптивые дети и прочие горести и невзгоды».
Как человек, исполненный истинного францисканского духа и, к тому же, родившийся и работавший на земле и привыкший к сельскому окружению, Феличе проявлял интерес и немалую симпатию к животным, в особенности к домашним — овцам, лошадям, ослам, но также к воробушкам и даже, как увидим, к шелковичным червям. И самого себя он сравнивал с терпеливой рабочей скотинкой — вьючным ослом братьев-монахов, постоянно таскавшим на себе свою ношу. Главе Ордена, уговаривавшему его немного отдохнуть, он отвечал: «Покуда осел жив, он должен носить поклажу». Он говорил о себе, что он «братец осел», и тело свое обыкновенно называл «ослятею». В этих словах сквозил его здоровый и добродушный крестьянский юмор.
Любопытный эпизод был запечатлен Доротеей Пирани. Пришел к ней за пожертвованиями Феличе и, застав ее в печали, поинтересовался, что случилось. Доротея ответила, что у нее от чумы пало 600 овец. И получила от Феличе следующий необычный совет: «Возьми у нас в монастыре воду, в которой мыли ноги пришлые братья, окропи, помолясь, той водою овец, и увидишь — больше ни одна из них не околеет». Так и произошло: «Никогда впредь ни одну из овец не поразила эта болезнь».
А что же шелковичные черви? Некая синьора Маддалена разводила их у себя дома в огромном количестве. Как-то зарядил дождь и она не могла вовремя выйти и нарвать листья тутового дерева, необходимые им для прокорма. Тут явился Феличе. Хозяйка пожаловалась ему, что боится, как бы ее шелкопряды все не передохли. Феличе попросил наполнить вином две тыквенные калебасы, которые принес с собою, и вышел. Лил дождь, но он вернулся с мешком, набитым листьями шелковицы, и эти листья, с которых текла вода, начал раскладывать гусеницам, приговаривая: «Сан Франческо, сан Франческо». Увидав, что он делает, Маддалена побледнела от негодования и, не выдержав, разразилась криком: «Брат Феличе, что вы вытворяете, вы мне их всех погубите!» Ей было хорошо известно, что гусеницы тут же умрут, отведав мокрого корма. А Феличе как ни в чем не бывало продолжал, со своей приговоркой, распределять листья. Опорожнив суму, он забрал свои тыквы с вином и ушел. Можно представить себе, в какую ярость привело вернувшегося вечером мужа хозяйки случившееся событие! И, однако, едва наутро Маддалена проведала свое хозяйство, как прибежала к мужу с известием, что все помещение забито долгожданными коконами.
А история с конем, чье копыто застряло в решетке и который так брыкался, что никто не мог приблизиться, чтобы вызволить его? Подошел Феличе, набросил коню на голову плащ, ухватил его за ногу и освободил ее. Затем, не мешкая, подобрал свой плащ и пошел прочь. Услыхав за своей спиной хозяина, восклицавшего «Феличе спас мне коня!», он обернулся и крикнул: «Какой там Феличе! Это был Господь Бог и святой Антоний!»
Феличе надел рясу капуцина в монастыре Читтадукале, спустя почти неделю с того дня, как чудесным образом избежал смерти. Он был уже в зрелых летах — завершал второй десяток — и настроен серьезно. Телосложением он был землепашец, невысок ростом, ладно скроен и крепко сшит. В старости имел красивую белую бороду, недлинную и округлую, «как у святого Петра». Сохранился его портрет, сделанный «рисовальщиком, подвизавшимся в больнице Св. Иакова для неизлечимо больных». Даже будучи в преклонном возрасте, он отличался большой жизненной силой. Он страдал от множества болезней — «от резей, бывало, извивался как змея» — и хронических недугов, усугубившихся с годами. Вскрытие, произведенное после его смерти, показало, что его печень и легкие были полностью разрушены. Его обычной пищей был черствый хлеб, а лекарствам он предпочитал народные средства, вроде оливкового масла и вина. Спал он очень мало и большую часть ночи проводил на коленях, облокотившись на дощатую кровать; когда же на несколько часов ложился, подушкой ему служил мешок, набитый виноградной лозой, или вязанка сухого фенхеля.
Когда кто-нибудь стремился поцеловать ему руку, он тут же вместо нее протягивал веревочный пояс или полу своей рясы из грубого шероховатого сукна, которое не желал сменить ни на что другое, выражая тем самым, что не ему, а братству следует воздавать почести. Он хотел, чтобы все его собратья достигли святости жизни и никогда не избегал возможности увещевать их, указывая им на их изъяны. С присущей ему смиренностью он обычно говорил, что только живет вместе с братьями, но сам он еще не монах: монашеская святость являлась для него предметом страстного стремления. И так велико было это стремление, что смерть он, по его словам, принимал с охотою, ибо не видел, чтобы капуцины были столь тверды в вере и нищи духом, как он того желал.
В 1575-1580 годах монастырская церквушка была перестроена и увеличена в размерах. Феличе эти преобразования не пришлись по душе. Один его знакомец сообщает, что долгое время он не хотел входить в новое помещение, а «слушал мессу, находясь за главным алтарем, оставшимся от прежней церкви, которой, как он говорил, по нашей бедности нам вполне хватало, а в Риме и без того достаточно больших церквей».
Он был человеком немногословным, но умел выразить свое отношение братьям, замеченным им в чем-то неблаговидном. В таких случаях он обычно начинал со слов: «Хочу тебя малость поправить...» К примеру, ему не нравилось, когда братья засиживались подолгу у очага, праздно переговариваясь. Сам он, чтобы согреться, предпочитал прохаживаться по саду. Однажды он заметил, что братья несколько дольше обычного провели время за трапезой. Он встал и направился к двери со словами: «Как хорошо размять ноги после еды!» А собрату, усевшемуся на скамью верхом, попенял на недостойную его положения позу. Он часто говаривал, что их монашеский вертоград — это церковь, которая, ежели она добротно украшена и возделана, приносит добрые плоды; иначе говоря, молиться в церкви надлежит «торжественно и неустанно». Захворавших товарищей он навещал каждый день, служа им всем, чем мог. Он охотно прислушивался к наставлениям и советам своих собратьев и помогал им на кухне или в огороде, веселя их своими песенками...
Когда-то он заявил о своем будущем служении: «Или я все сделаю взаправду, или нечего и браться». И он действительно это сделал. Евангелие, Устав св. Франциска, монашеские установления являлись опорами его духовной жизни. Любовь, безыскусная расположенность ко всему живому и вовлеченность в конкретику повседневности, заполненной докучливыми и подчас изнурительными заботами, характеризовали мир его взаимоотношений с окружающим. Молчание и молитва, покаяние и размышление — вот живительные родники его существования. Думается, именно поэтому он часто посещал картезианских монахов-отшельников, обитавших в окрестностях Порта Пиа, рядом с термами Диоклетиана. И, вероятно, этот же духовный настрой был причиной, побудившей его лично ободрить Валерия (Лелио) Делла Валле, который, от имени Братства Святейшего Распятия церкви Св. Марцелла, затеял возведение монастыря для монахинь-капуцинок на Монте Кавалло. Феличе сказал ему: «Лелио, ты зря тревожишься. Ничего не бойся. Продолжай то, что начал, и, поскольку это дело благое и угодное Богу, оно принесет добрые плоды». Так монастырь во имя Пресвятого Тела Христова был построен и первые четыре монахини, прибывшие из Неаполя, стали с 20 апреля 1576 года его насельницами.
Прежде всего он был величайшим молитвенником, молившимся усерднейше, ночи напролет. В это время он предпочитал быть один. И каждый вечер, когда его собратья ложились спать, в церкви повторялась одна и та же сцена. Он тщательно осматривал каждый угол, чтобы убедиться, что там никого нет. И только потом, успокоившись, давал волю своему чувству и свободному изъявлению всей силы своей веры. Братья часто подглядывали за ним и слышали, как он поет, кричит, плачет; видели его полуголого, распростертого на полу, и приподнятого на локоть над землею силою мистических экстазов, нещадно бичующего себя, бегающего по церкви и неожиданно цепенеющего и стоящего неподвижно часами, с Младенцем Иисусом на руках...
Он поведал втайне своему другу, что ему никогда не удается дочитать до конца Розарий, потому что он останавливается и созерцает Божественные таинства, в особенности связанные с младенчеством и Страстями Спасителя. Он говорил, что Богу желаннее, чтобы любовь к Нему была в сердце, а не на многоглаголивых устах.
Он удивлялся, видя в церкви братьев, которые помногу читали, но никогда не прерывались, дабы поразмышлять, как он, над той или иной фразой. Эти выражения, заимствованные им из чужих речей или книг, он называл «вытяжками». Целые ночи он отводил для молитвы, размышления и духовного созерцания. Читать он не умел, зато обладал отменной памятью. Он помнил имена всех своих благодетелей и поминал их в молитвах. Глубже всего он хранил в памяти фразы из Священного Писания, услышанные им от братьев-проповедников, и эти изречения он непрестанно повторял, подолгу раздумывая над ними.
Одним из выражений, наиболее часто упоминаемых им в молитве, вставляемых в разговоре и включенных им в его стишки, было выражение «Et Verbum caro factum est» («И Слово стало плотию»: Ин. 1, 14 — прим. пер.). Рассказывают, что он плакал над ним, глубоко умиленный сокровенным созерцанием воплощения Сына Божия, нерасторжимо связанного у него с благоговейнейшим почитанием Божией Матери. Потому-то устройство яслей было для него не простодушной забавой, но страстью — сердечной потребностью.
В ночь на Рождество, — рассказывал Руфино да Сиена, — он обычно бывал занят, мастеря ясли для братьев. Как только все, вместе с ризничим, удалялись на покой, он принимался за работу, сотворяя сцену Рождества Христова «с хорошеньким живым младенчиком, которого брат Феличе каждый год брал у одной синьоры. Так что когда братья собирались на хоре для полночной молитвы, их ожидали там чудная картина рождественских яслей и брат Феличе, благоговейно застывший перед ней на коленях. И так делал он каждый год, с великой набожностию и тихой радостью, так что все окружающие преисполнялись расточаемым им чувством».
Не исключено, что мать, с безграничным доверием предоставлявшая Феличе на Рождество своего малыша, была одной из тех дам, которые, по слухам, когда он заходил к ним и потчевал их своими импровизированными песенками, аккомпанировали ему на клавесине.
Приобщаясь Святых Тайн, он плакал, и слезы его были столь обильны, что орошали руки священника, подносящего ему облатку.
Он сподобился видения, раскрывшего самую его суть, — кем был в действительности брат Феличе Порри из Канталиче. В ту ночь он, как обычно, был один в церкви. Явились ему три девы. Он вскричал: «О Господи, что это?» В ответ они молвили: «Не пугайся, брат Феличе, мы твои верные подруги: целомудрие, бедность и послушание». Одна из дев была почти полностью облачена в черное и посетовала, что в братьях капуцинах поубавилось усердия к исполнению обетов и если не принять к тому мер, скоро все ее одеяние станет черным. На следующий же день Феличе сообщил о видении Главе Ордена и тот немедленно отдал нужные распоряжения.
Вот как о нем, «неотесанном простолюдине», отозвался 21 июля 1587 года его наставник в послушании, теперь уже 90-летний немощный старец: «Он был весь исполнен христианской любви, не только по отношению к братьям, но также и ко многим бедным и заблудшим людям. Всем он был другом: монахам-бенедиктинцам, что живут в монастыре над нами, монахам Пресвятой Девы Марии Ангелов у Термини, монахам-августинцам и отцам-доминиканцам Пресвятой Девы Марии над Минервой».
Феличе чувствовал приближение смерти. Своему другу, с которым он ходил на сборы вина, он как-то раз сказал: «Больше я не пойду с тобой за вином, поищи себе другого товарища».
Спустя несколько дней он тяжко занемог. Болезнь вынудила его уложить свое тело на кровать с матрасом. Он прокомментировал это так: «Пал осел, ему уже не подняться. Воздадим же ему последние почести: он верно мне послужил». Ослом была его плоть. Так и святой Франциск, умирая, просил прощения у своего тела — тоже нареченного им «братцем ослом» — за то, что был с ним суров и безжалостен.
Первой его заботой было передать отцу Настоятелю то, чем он обладал, свое имущество. Его составляли нож, пилочка, служившие ему для вырезывания крестиков в подарок друзьям, и очки, не открывавшие ему книжную премудрость, а лишь пособлявшие окончательной отделке тех же самшитовых крестиков.
Его спросили, каково ему лежать на матрасе. Он, которому матрас был в диковинку, проворчал: «А что вы хотите, чтобы я чувствовал?Мне кажется, будто я на огне лежу. Никакого отдыха!» Несколько раз его находили распростертым на полу рядом с кроватью (видно, он тоже хотел умереть «на голой земле», как и его Франциск!). Ходивший за ним брат велел ему оставаться из послушания на матрасе. Спустя какое-то время он услышал, как Феличе громко произнес: «Скоро, скоро уже околеет! Хочу лежать здесь!» Понятно, к кому он обращался, но и сам он вскоре пояснил: «Лиходей меня искушает, но я ему сказал: ты мне не судья. Иисус Христос мой Судия, ты же проклят вовек. А я верую во единую святую соборную и апостольскую Церковь».
Было 30 апреля 1587 года, когда он вынужден был улечься в постель. 18 мая, ближе к полудню, брат Урбано да Прато, ухаживающий за ним, стал очевидцем, как он несколько раз издал «О, о, о!», воздев кверху руки. «И так оставался в течение трех или четырех „Господи помилуй“». На вопрошание брата Урбано он ответил, что явилась к нему Богородица со всеми своими ангелами. Потом попросил затворить дверь и оставить его одного.
Сколько ночей подряд приходил Феличе в церковь к Мадонне, подолгу молясь перед Ее образом! А теперь Она пришла к нему. Прост и ласков был этот материнский жест со стороны Той, что когда-то, далекой ночью, протянула ему на руках свое Дитя.
Вечером того же дня он исповедался, принял последнее причастие и елеопомазание и предал дух свой Господу со словами любимой песенки на устах: «Легка, Иисусе, Твоя рука: / Возьми мое сердце и не выпускай». Было семь часов пополудни понедельника по Пятидесятнице, 18 мая 1587 года.
Его тотчас же признали святым. Поток людей к телу Феличе быд столь неожиданно и неимоверно велик, что братьям, чтобы попасть в монастырь, приходилось перелезать через стену. Было шесть часов вечера 21 мая, когда наконец, спустя три дня, решились приступить к погребению. Тело Феличе уложили в свинцовый гроб, вставленный внутрь еще одного, деревянного, и захоронили на монастырском кладбище, в крипте под церковью. При этом все участвующие в погребении с немалым изумлением заметили, что на ногах Феличе больше нет его знаменитых «башмаков с морщинками» — его старые натруженные пятки, от холода все в грубых трещинах, которые он обыкновенно зашивал бечевкой, теперь, после его смерти, разгладились. Месса, которую служили по усопшему, не была, как полагается, заупокойной, ибо народ признал и почитал его уже как святого.
Как только Папа Сикст V узнал о смерти Феличе, он приказал отцу Настоятелю, Санте Тезауро да Рома, чтобы тот немедленно собрал все факты и свидетельства о жизни и чудесах, сотворенных его покойным другом.
В феврале 1588 года, опять-таки по распоряжению Сикста V, тело Феличе было перенесено в церковь, в капеллу Распятия, и помещено в мраморный саркофаг. Теперь он покоился здесь, под Крестом, спутником его дней, проведенных у Пики и в монастыре Читтадукале, внутри роскошной гробницы. Странная вещь для капуцина и для того кроткого бедняка, каким был брат Феличе Порри из Канталиче. А между тем, он сам выбрал для себя эту гробницу.
Однажды, когда он был в доме Алессандро Поджи, он увидел там три великолепных старинных саркофага. Он обратился к хозяину: «Хочу у тебя кое-чего попросить, хотя, думаю, тебя это здорово удивит». И впрямь, тот пришел в сильное замешательство, когда Феличе указал ему на один из мраморных саркофагов. Это было неслыханное для монаха желание и менее всего его можно было ожидать от Феличе, который к тому же добавил: «Знаешь ли, я присмотрел его для себя. Прости уж, коли тебя это сильно задело». И, заполучив саркофаг, велел отправить его к себе в монастырь.
Сразу же после его смерти масса людей излечилась от болезней с помощью вещиц и частичек мощей брата Феличе. Творимые им чудеса проявились и за пределами столицы, поскольку монахи, собравшиеся на Генеральный капитул в Риме и присутствовавшие на похоронах Феличе, разнесли затем весть о святом капуцине из Рима по городам и весям.
Папа Урбан VIII провозгласил Феличе блаженным 1 октября 1625 года, а Климент XI причислил его к лику святых 22 мая 1712 года. Наверное, Сикст V хотел бы сделать все это сам, но не успел: он скончался в 1590 году, через три года после смерти Феличе.
Братья заметили, как некая Феличе Рипа, мирянка францисканского Ордена, глубоко почитавшая Феличе при жизни, подолгу простаивала по утрам у ограды капеллы Распятия. И что хотела, то в конце концов и получила: разрешение войти внутрь и приблизиться к могиле Феличе. «Не знаю, — пишет брат Руфино да Сиена, — как пришла ей в голову эта мысль — проделать отверстие в гробнице, и как ей, сопровождаемой к тому же двумя другими женщинами, удалось однажды, с помощью какого-то инструмента, просверлить камень, но тут же начала исходить из отверстия некая густая влага, наподобие масла, которую братья, едва завидев, принялись собирать». Осаждаемый ежедневно людьми, выпрашивающими реликвии св. Феличе, отец Настоятель, Гаспаре да Павия, подумал, что может ублаготворить их, помазывая этим маслом. Ввиду огромного притока паломников и жаждущих исцеления, остальные братья тоже стали прибегать к этому средству и чудеса множились. Узнал об этом и Сикст V, который тотчас же дал указание кардиналу Рустикуччи доставить ему сию «влагу». Кардинал самолично прибыл в монастырь и набрал масла, оставив лишь «самую малость» отцу Настоятелю. «И это-то масло, — завершает свой рассказ брат Руфино, — разошлось по разным концам земли и сотворило великие чудеса во всяком месте, особливо же в Риме».
Перед могилой св. Феличе да Канталиче в церкви капуцинов на виа Венето, приютившей его останки в 1631 году, горит масляная лампадка. Это святое и благословенное масло стало источником многих чудес. Крестное знамение, с верою сотворенное на теле недугующего — как это когда-то делал Феличе — и с верою же принятое, часто приносит больному облегчение и возвращает здоровье. Повсюду крестят этим маслицем и детишек, столь дорогих сердцу святого брата Феличе. Как дорог был для него и тот Младенец, которого Пречистая Матерь доверчиво положила на его грубые мужицкие руки, принявшие Его как ласковая люлька. И Младенец — счастливый! — тут же потянулся ручонкой к его густой колючей бороде.
| © 2000—2024 Л. Э. Ванд, А. С. Муратова |
|