| //prakultura.ru | Первая страница | Карта сайта |
| Религиозно-культурные истоки европейского христианства / «Досточтимый Падре Мариано да Торино» / Досточтимый Падре Мариано да Торино. Жизнь по Евангелию / |
Читателя может и не заинтересовать это предисловие, но мне, написавшему эти строки, важно было сделать небольшое предварительное пояснение.
Я много читаю, но очень мало пишу. Я никогда не вел дневник. Однако, с еще большей охотой, нежели доктринальную литературу или знаменитые романы, я читаю автобиографические записки, пусть даже невысокого литературного достоинства.
Таковы и эти страницы, которые я написал. Надеюсь, они окажутся полезными для тех, кто ценит человеческие свидетельства. Они написаны не столько из уступки братскому пожеланию, сколько ради того чтобы еще раз — и всегда будет мало! — выразить мою признательность Непорочной Деве за милость, совершенно мной незаслуженную, которую Она исходатайствовала для меня у Господа, милость, составляющую всю радость моего существования: призвание стать францисканцем и священнослужителем.
Я родился 22 мая 1906 года. Таким образом, сейчас, когда я это пишу, я имею за плечами 48 лет (точнее было бы сказать, что я их больше не имею). Еще в 34 года, если бы кто-то мне сказал: «Недалек день, когда ты станешь священником», я улыбнулся бы или покачал головою. «Нет, этого не будет никогда», — так я, двадцатилетний, ответил, с некой толикой пренебрежения, одному своему дорогому другу, священнику, который мне это... предсказал.
Священник? Я уважал их, но не видел для себя ни малейшей привлекательности в их жизни. Что должно было произойти в моей душе, чтобы в какой-то момент я возжаждал, со всею силой и решимостью, не довольствуясь жизнью простого верующего, пастырского служения? Если Господь, как я надеюсь, по Своему милосердию распахнет предо мною однажды двери рая, то — я знаю — именно Непорочная Дева, преисполнив сладчайшим изумлением мою душу, покажет ей, какими путями Она вела ее, а порой побуждала идти, прежде чем та ясно увидела волю Божию.
Я родился в Турине, городе Св. Даров7 и Божией Матери Утешительницы8, дона Боско9 и Коттоленго10. Я родился в активно верующей христианской семье, но должен был долго и напряженно строить, ценою собственных страданий и неоскудевающего милосердия Божьего, свой духовный мир.
Я учился в государственных учебных заведениях, начиная с начальной школы (где даже как-то схлопотал временное отстранение от занятий за участие в... дружеском побоище камнями, затеянном как раз перед зданием школы), затем в гимназии-лицее, и кончая Университетом. Итак, 16 лет я жил в атмосфере итальянской государственной системы образования 30-летней давности: атмосфере не вполне по духу христианской. Какова школа сегодня, я не знаю. В то время среди учащихся, наряду с прилежными и разумными, были ленивые и испорченные, морально развращенные и развращающие других уже с гимназической скамьи; среди учителей, помимо образцовых профессионалов и добропорядочных христиан, попадались никуда не годные и равнодушные к вере, чтобы не сказать атеисты; встречались и масоны, которые с явным удовольствием подтачивали основание нашей веры, и без того уже слабой и скудеющей в те годы, когда итальянская педагогическая система (после начальной школы) не давала своим питомцам никакого религиозного наставления. В лицее, таким образом, не было недостатка в горячих дискуссиях с преподавателем философии, апологетом Сократа, о Лурдских чудесах (он обещал поверить в них, лишь увидев собственными глазами, как отсутствующая у человека конечность мгновенно восстановилась), а также по поводу «притязания» христианства возвысить женщину (он отрицал саму эту возможность, указывая на неизживаемость проституции).
Приносили ли добро эти дискуссии? Пробуждали ли хоть малую искру веры в том, в ком она почти угасла? Не знаю; но хорошо помню вот что: стоило кому-то из нас провозгласить себя в аудитории defensor fidei (защитником веры — прим. пер.), для того чтобы учтиво пикироваться с преподавателем, как он тут же получал со стороны даже самых... отвлеченных, а также наделенных ложным стыдом одноклассников расположение и поддержку: в своем желании противостоять преподавателю все были заодно.
Это были годы Тренто и Триеста, Фьюме11, д’аннунцианцев, сквадристов и марша на Рим: имя, чаще всего звучавшее в аудиториях под бесконечные аплодисменты, уж конечно было не именем Божиим, а именем родины. (Мне всегда казалось, что самый верный способ утратить любовь к родине — постоянно твердить о ней). В учебном сообществе царила (и царит до сих пор?) священная аура либерально настроенного большинства, практически не занимавшегося подлинным воспитанием молодого человека, т. е. его духовным развитием. Было много образования и очень мало воспитания. То, что в те годы мне удалось сохранить и даже еще более укрепить мою веру, я всецело считаю даром Непорочной Девы, поскольку именно тогда мне посчастливилось войти в круг христианской молодежи — в Общину Непорочной Девы, организованную в Турине Отцами Иезуитами для учащихся государственных учебных заведений и руководимую неутомимым Падре Пессо, ныне находящимся уже в преклонных летах. В то время я не мог, конечно, оценить этот исключительный дар Божий; сегодня я могу это сделать. Сегодня я убежден, что без этих религиозных занятий, преподаваемых с глубоким знанием дела и чутким пониманием наших действительных нужд славными Отцами Иезуитами по выходным дням, в перерыве между футбольным матчем и партией в теннис, — без этих занятий я, как и многие другие, сбился бы с пути. Община дала мне необходимые ориентиры, и я смог сблизиться с молодыми людьми, образцово проявляющими себя в играх, любительских театральных постановках, добрых делах; смог завязать душеполезные знакомства. В Общине я приобрел и житейскую закалку, так что храню об этой, и по сию пору существующей, «кузнице добра» самые благодарные воспоминания.
Меня очень привлекала педагогическая деятельность: вот почему в Университете я, не раздумывая, выбрал филологический факультет. Среди всех преподавателей выделялся своей нравственной прямолинейностью и глубочайшей эрудицией Гаэтано Де Санктис12, читавший древнюю историю. Хотя я и не чувствовал в себе особенных склонностей к изучению истории, я избрал его своим руководителем: его лекции действительно давали некий живительный заряд; я до сих пор помню радость, испытываемую мной от ежедневных встреч с ним и обогащающих открытий, помню исследовательский пыл, чувство, которое в нас, 20-летних, сумел вселить этот удивительный знаток древнего мира. Я получил диплом об окончании Университета, выдержал конкурс и в 21 год приступил к преподаванию греческой и латинской словесности в лицее в Тольмино.
Сегодня я спрашиваю себя: достаточно ли было получить диплом и победить на конкурсе, для того чтобы преподавать в лицее? Не думаю; это одна из ошибок (тогдашняя или нынешняя тоже?) итальянского государственного общедоступного образования — отсутствие необходимого испытания и добротного контроля над молодыми неопытными преподавателями. С каким благими намерениями и рвением совершаются огромные педагогические ошибки не имеющими достаточного навыка людьми!
После Тольмино следующими этапами были: Пинероло, Алатри, Рим. В течение 12 лет, с неослабевающим энтузиазмом и лишь мало-помалу нарастающей опытностью, я старался объяснять и комментировать своим многочисленным ученикам тексты Ливия и Цицерона, Горация и Вергилия, Гомера, Эсхила, Платона. Должен, однако, со всей откровенностью заметить, что античный мир, пусть и изобилующий (кто может это отрицать?) величайшими ценностями, постепенно, чем больше я в него углублялся, стал казаться мне столь одряхлевшим и бесконечно далеким от победоносно превосходящего его христианского мира, что в процессе преподавания меня не раз охватывало чувство некоторой неловкости. «Почему, — задавал я себе вопрос, — абсолютная истина, непосредственно явленная человеку Богом, не может занять здесь, в школе, место относительных (опутанных бесчисленными заблуждениями) истин, мучительно добываемых человечеством на протяжении веков до пришествия Христова?» Время от времени я пытался сообщить то, что чувствовал, своим ученикам — на уроках или в виде заметок (публикуемых на страницах еженедельника учащейся молодежи Католического Действия), а также комментариев к классикам для учащихся лицеев. Подчиняясь настоятельному требованию моей души — души ученого-исследователя и христианина, я накапливал наблюдения и собирал различные материалы для пересмотра и оценки греко-латинского дохристианского мира с точки зрения христианина XX века. Основные тезисы моего подхода были изложены в двух учебных комментариях — к Посланиям Горация и 2-й книге Тускуланских бесед Цицерона. Эти попытки осмысления были весьма скромными, но обнаруживали мой тогдашний душевный настрой: обратить все ко Христу и объединить все во Христе, сохраняя, разумеется, уважение к складу мышления тех, кто Его не познал.
Однако вся эта работа, как учебная, так и внешкольная, не давала мне полного удовлетворения. Преподавание по-прежнему нравилось мне, но не утоляло все более явственно растущую во мне потребность. Это была потребность в апостолате.
Чудодейственное слово! Кто зажег во мне это пламя? (Я не могу подыскать более подходящего слова, чем «пламя», еще и потому, что его употреблял Иисус). Я бы не сумел точно ответить на этот вопрос. Книги? общение с опытными проповедниками? религиозная печать, собрания, встречи, учебные недели... да, все понемножку сказалось, но прежде и более всего — таинственная благодать. Я вспоминаю лицейские годы, когда я — с развевающимся на груди белым шелковым галстуком — прохаживался по многолюдным улицам моего Турина в поисках... достойных противников, чтобы вызвать их на дискуссию, или хотя бы какого-нибудь антиклерикального лозунга, чтобы публично растерзать его и покрыть громким возгласом: «Да здравствует Папа!» Эти демонстрации вряд ли были уместны и продуктивны во внешнем плане, но они раздували уже горящий у меня внутри огонь смутно осознаваемого стремления к апостолату. Потом, много-много позже, я понял, что есть лишь один настоящий, действенный апостолат, и он не афиширует себя: это апостолат, основанный на своем личном примере, прежде всего просто как человека (учащегося, рабочего, специалиста, отца семейства и т. п.), потом как христианина. В те годы я еще верил в ценность уличных демонстраций и всяких «ура!» Беда, если апостольское служение материализуется в таких формах! Беда, если Католическое Действие станет бюрократической машиной и захочет делать добро, действуя больше призывами, нежели собственным примером!
Я очень любил (и люблю до сих пор, хотя больше не связываю с этим движением свою деятельность) Католическое Действие. Значок КД в петлице не раз служил мне защитой от зла и призывом к добру. Я любил Католическое Действие за бесценное сокровище, дарованное мне им: его апостольское рвение. В мое время сетовали, что в условиях фашистской диктатуры не дозволялось ничего иного, кроме как помышлять о душе; и все же, в конечном счете, забота Католического Действия исключительно о духовном попечении кажется мне поистине провиденциальным ограничением его деятельности. Думаю, что апостольская активность этой огромной организации мирян, желающих сотрудничать с духовным пастырем, дабы распространять Царствие Божие, и обязанных подчиняться инициативам и действиям этого пастыря, находилась под постоянным контролем руководителей этой организации, с тем чтобы КД действительно не занималось ничем иным, кроме католического действия. С тем чтобы жгучие проблемы современности не позволили упустить из виду единственную насущную проблему, дающую этой организации право на существование и деятельность: проблему постижения Вечности, т. е. Бога. Никогда не озабочивайтесь численностью и мерой: апостолат не сводится к количественным характеристикам. Апостолат что закваска: ее всегда будет немного. Тем не менее, немногие, но особого замеса люди делают больше, чем миллионы обыкновенных людей.
Позиция мирянина, отказавшегося от создания семьи и все же остающегося в мире, дабы посвятить себя апостолату, — это позиция, несомненно, достойная и восхваляемая Церковью. Бесспорно, заботы о семье не позволяют человеку полностью отдаться общественному служению, в отличие от принявшего целибат. Еще более неоспоримо, что ценность целомудрия и безбрачия как добродетели неизмеримо выше ценности брака. Но если к тому нет совершенно особого призвания, являющегося величайшей редкостью, то человеку, чья душа жаждет апостолата, лучше избрать один из двух традиционных путей: создание семьи либо священство. Часто приходится слышать фразу, сквозящую ересью, если ее принимать всерьез: дескать, мирянин может сделать больше, чем священник. Верно как раз обратное: в сфере апостолата один благочестивый священник может сделать неизмеримо больше добра, нежели благочестивый мирянин. Ибо и по своей природе, и по Божественному определению сфера апостолата открыта в первую очередь и главным образом духовному лицу. Я говорю это со всем уважением и искренним восхищением, испытываемыми мной к прекрасным, достойнейшим людям, посвятившим себя апостолату и оставшимся в миру. Я описал все это, чтобы читатель смог представить, каковым было состояние моей души в то время.
Итак, что же мне было делать? Душа моя жадно искала... Следовать общему пути? Создать семью, с тем чтобы показать на деле, что самым достойным апостолатом является воспитание семьи в христианском духе? Какое-то время я склонялся именно к этому. Вот тогда и произошел еще один — на сей раз решающий — случай вмешательства в мою жизнь Непорочной Девы Марии. Именно в то время, как я уже несколько месяцев подряд направлял свои устремления к кажущейся мне вполне благой цели, Непорочная Дева, к которой однажды, в минуту душевной непогоды, грозящей замутить мои новые горизонты, я настойчиво воззвал, внезапно произвела на меня явственное физическое воздействие. Я почувствовал, как некая таинственная рука остановила меня, будто бы переходящего огромную площадь, и принудила — против воли — вернуться на свою стезю. Я вдруг ощутил никогда прежде мной не испытываемое, нестерпимое отвращение к обычной жизни в миру и одновременно с этим непреодолимое желание духовного служения, до той поры мною отвергаемого. Именно так все и произошло: однажды в сентябре 1940 года (уже бушевала война) я почувствовал, что в глубине моей души созрело окончательное решение стать монахом и священником. Куда же податься? Какой монашеский орден избрать? Это было не суть важно. Главное, решение было принято. И оно было бесповоротным: по прошествии 14 лет я могу, благодарение Богу, свидетельствовать, что ни единого мгновения не пожалел об этом, но ощущал лишь покой и радостную уверенность, все более крепнувшую со временем.
Я чувствовал, что это Непорочная Дева вдохнула в мою душу животворное решение и потому был уверен, что все смогу осуществить с Ее помощью. В моем-то возрасте? Мне уже стукнуло 34 года. С моей профессией, бывшей до сей поры основанием моей жизни? Я преподавал тогда в Лицее Мамиани в Риме. С моим отнюдь не могучим здоровьем? Со священными для меня привязанностями, удерживающими меня в миру? Я понимал, что должен болезненно разорвать связи и предать ожидания моих дорогих родителей (в ту пору уже стареньких), моей любимой сестры, с которой у меня всегда была живейшая общность мыслей, чувств, взглядов, всяческих начинаний... Один лишь Господь знает, какой борьбы стоило мне спастись... бегством от сладчайших семейных уз.
Но куда идти? В какую дверь стучаться? И тут вновь вмешалось чудо. Я давно был знаком с иезуитами, доминиканцами, салезианцами9, джузеппинцами13... У меня были дружеские отношения с редемптористами14, миссионерскими священниками... Я знал и о капуцинах, с некоторыми из них мне в жизни доводилось пересекаться. Это происходило случайно, и могу признаться, что они вовсе не вызывали во мне симпатии. Несмотря на то, что я уже несколько лет состоял в Третьем Ордене15 францисканцев, я был терциарием постольку-поскольку, весьма поверхностно придерживаясь правила чрезвычайной простоты жизни и евангельского совершенства, правила, необходимого для тех, кто хочет жить в миру в согласии с францисканской духовностью.
Это было чудом. Едва я принял решение избрать духовную стезю, как тут же подумал: стану капуцином. Кто такие капуцины? Где их найти? Примут ли они меня? Как-то раз, поджидая одного моего друга в прихожей его дома, я принялся искать в книжном шкафу, что бы почитать; мне попалась в руки биография Игнацио да Лакони16. Я взял книгу и, не теряя больше времени на ожидание, вернулся к себе домой. Я прочитал эту удивительную историю жизни простого братца-капуцина, прислужника в монастыре, неграмотного. Прочитанное удвоило мою решимость стать капуцином. Я искал, нашел, был принят. Сегодня я капуцин.
Срок послушания во Фьюджи пролетел в мгновение ока: я нашел это испытание более мягким, чем мне его расписывали. Была ли то добрая воля или предусмотрительная снисходительность отца Наставника, испугавшегося при моем неожиданном появлении, что не оберется хлопот, имея дело с вражеским шпионом? Но как же блаженна жизнь капуцина, упраздняющая множество повседневных забот: можно обходиться без бритвы, без носков, без шляпы! Я чувствовал себя совершенно вольготно: обнаружилось, что, похоже, я прирожденный... капуцин.
За послушничеством последовали несколько месяцев изучения философии, знания которой мне недоставало; этот курс, хотя и ускоренный, был необходим для того, чтобы приступить к теологии. Потом в течение пяти лет я посещал в Риме Ангеликум17, наслаждаясь лекциями выдающихся специалистов, но с третьего года обучения, перешагнув уже за установленный возраст, я мог быть рукоположен во священники.
Начиная с того памятного дня 29 июля 1945 года, я сподобился великой чести и невыразимой радости служить св. Мессу. Quid retribuam Domino pro omnibus quae retribuit mihi? («Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?» (Пс. 115) — прим. пер.) Я очень хорошо знаю, что никогда не буду достоен служить св. Мессу, — коль скоро недостойными христианами считали себя и люди неизмеримо большей святости, нежели я, от Франциска Ассизского до канцлера Дольфуса18, — и знаю также, что не смог бы удостоиться большей высоты служения, чем освящение Пресвятых Даров. Да, я могу отпускать грехи (когда я впервые принимал исповедь, то был так взволнован, что мне почудилось, будто весь мир навалился на мои бедные плечи), могу крестить, совершать венчания, елеопомазывать больных и умирающих... но даже если бы я обратил в христианство целый мир, то и тогда не сделал бы ничего более великого и важного, чем празднование св. Мессы. Месса — это всё. Даже словесный апостолат, к коему меня уже давно предрасполагали отцы-настоятели, ничего не стоит в сравнении со св. Мессой, которую я могу творить ежедневно. Мое пастырское слово сможет открыть — в той мере, в какой оно не искажает и не затемняет слово Иисуса — свет истины многим душам, и даже — благодаря радио и телевидению — миллионам человеческих душ; но лишь евхаристическая служба, совершаемая мною, пусть и, по грехам моим, не с должным чувством и усердием, приобщает души верующих благодатному Искуплению.
Не Божественное слово Иисуса спасает мир от грехов, но Его смерть на Кресте, мистически воплощаемая в каждой св. Мессе. Месса стоит жертвы; ради возможности служить Мессу не жалко и всей жизни. Я думаю, что священнику следует упростить свою жизнь, сделав ее средоточием Мессу: истинный его апостолат состоит в том, чтобы всей своей жизнью, день за днем преображаемой Мессой, помочь верующим понять Мессу и полюбить ее. Когда я еще был мирянином, я опасался священников, комкающих обедню ради того, чтобы бежать по другим делам; сегодня мне жаль их. Я глубоко убежден, что «градусник» приходской духовной жизни, состоящий из некоего сверхъестественного ртутного столбика, измеряет две величины: милосердие и любовь, с которой духовенство этого прихода совершает св. Мессу. Духовное возрождение христианской общины не имеет иных истоков, чем все более глубинное постижение и все более живоносное приобщение, хотя бы в праздничные дни, всех верующих бескровной Жертве Христовой.
Вот почему весь свой словесный апостолат (если Господь продлит мои лета, то, возможно, сколько-то из них я посвящу перу, вернувшись к апостолату в письменной форме) я стараюсь сконцентрировать и свести — как в церкви, так и на трибуне, как на радио, так и на телевидении — к двум живым реальностям: Марии и Иисусу.
Я взял себе имя Мариано, дабы почтить (хотя бы таким образом!) Ту, которой я стольким обязан. Мне радостно думать, что каждый раз, когда произносят мое скромное имя, в нем отзывается звук и Ее имени. У Млекопитательницы моей души (от чьей сладости я сколько-то вкушаю, находя ее и в нежной душе моей земной матери) я всегда прошу одного — научить меня говорить об Иисусе, а не читать проповеди.
Не слишком ли мы усложнили дело апостолата? Неужели для того, чтобы сделать немножко добра, необходима масса технических средств, печатной продукции, организационных механизмов? Я в это не верю. Господь ведь так прост! Достаточно сделаться человеком для человека, так же как Он сделался человеком для нас. Возможно, наши слова утратили разящую остроту, будучи чрезмерно задрапированы в шелка, — им далеко до обнаженного евангельского откровения.
Говорить людям об Иисусе и только о Нем. Вот почему в миссионерских поездках и выступлениях перед народом, давно практикуемых мною совместно с моими достойными собратьями, мы, не пренебрегая при этом современными средствами коммуникации (печать, репродуктор, киносъемка), настойчиво проводим одну лишь тему: Иисус и Иисус Распятый. Люди устают долго слушать, даже самого выдающегося оратора. Но они никогда не устают слушать историю Иисуса — вчера, сегодня, из века в век. В Нем сосредоточено все.
Поэтому во время моих миссионерских выступлений я изо всех сил стараюсь внедрить в жизнь так называемую «Неделю Евангелия», имеющую единственную цель: сделать так, чтобы Книга Евангелия с честью вошла в каждый христианский дом (на сегодняшний день она есть едва лишь у 30% семей), благоговейно хранилась в почетном месте и часто читалась совместно всем семейством. Никакие новенны19, трехдневные предпраздничные молитвы, церковные панегирики не стоят чтения Евангелия, находящего путь к сердцу каждого христианина. Проповедники сменяют один другого, Евангелие остается. Я надеюсь узнать, прежде чем умру, что «Евангельская неделя» утвердилась во всех городах Италии. Это самая основная форма апостолата и в то же время самая простая, не требующая особого труда, но наиболее эффективная.
Мне часто приходится слышать от многих людей, дескать, проповедники нынче не в почете. Кроме того, я вижу, что церкви практически не посещаются 70% населения Италии (сколько бы мы ни тешили себя иллюзиями и не уверяли в обратном, видя их переполненными в воскресные и праздничные дни). Каждому проповеднику известно, что даже во время миссионерских выступлений послушать его приходят не более 30% прихожан. Чья тут вина? Часто проповеди устраивают в неудобное время для тех, кто ведет мирскую жизнь и должен выполнять свои служебные и семейные обязанности. Почему бы не перенести проповеди на вечерние часы, чтобы все желающие смогли свободно их посещать? (это написано до Второго Ватиканского собора — прим. пер.). Почему так редко выходят с проповедями на открытый воздух, на стадионы, в парки для удобства тех, кто ни за что не хочет бывать в церкви? И почему, что важнее всего, столь мало внимания уделяют в проповедях самому главному — личности Иисуса? Христианство это не только и не столько учение (пусть даже самое высокое в силу своего Божественного происхождения), сколько Личность: сущность христианства заключена в самом Иисусе Христе. Проповедь, в бытующей форме, не может быть «сущностной» и подлинно христианской, ибо в ней слишком мало говорится о личности Иисуса. Разговаривайте, а не читайте проповеди. Думаю, что так поступал и Иисус, который говорил с людьми, а не вещал, громогласно и бесплодно, чем нынче грешат многие служители Божии.
Попутно с разъяснением Евангелия следовало бы настоятельно объяснять и Мессу, с тем чтобы ее понимали все лучше и лучше; вместо ненужных наставлений и праздничных новенн было бы полезнее преподавать, соответствующим образом, катехизис для взрослых (но не совмещая это с Мессой). Зло не в том, чтобы делать зло; зло в том, чтобы не делать достаточно добра, препятствующего произрастанию зла. Существует единственный способ борьбы со злом: делать добро, но делать как следует.
Эти откровения являются результатом моих размышлений на протяжении десятилетия пастырской жизни, начатой в то время, когда я из собственного опыта уже многое знал об умонастроениях современного мне человека. И если что-то сейчас и доставляет мне страдание, так это видеть, сколько пастырских усилий еще растрачивается впустую, не принося плодов, будучи неправильно ориентированы или недостаточно продуманы.
Я хотел бы поделиться одним своим впечатлением: священник сегодня зачастую не имеет отчетливого представления об окружающем его мире. Ему, несущему апостолат в мир и желающему с ним сблизиться, не хватает истинного, глубокого и сердечного понимания современного человека, понимания, которое почерпывается не из журналов и «недель пастырского информирования»20, но рождается из горячей молитвы и личного общения. Тот, кто «проповедует», в действительности имеет очень малую связь с людьми: его рассуждения дидактичны, поверхностны, неубедительны, не созвучны подлинным настроениям сегодняшнего человека. Не слишком ли рано поступают в семинарию и проходят послушание? Не знаю (лично я бы не возражал против военной службы, обязательной и для духовенства). Не большее ли значение придают церковно-учительной литературе, нежели жизненному опыту? (три года служения больничным капелланом дали мне на годы вперед больше живого опыта, чем все нравоучительные писания). Я полагаю, что непревзойденным образцом пастыря был Кюре из Арса21, отвлекавшийся от служения Христу лишь ради обхода всех своих прихожан, одного за другим. Думаю, что каждый священник, пекущийся о душах людских, не меньшее время, чем пребыванию в приходском помещении, должен ежедневно отводить систематическому и постоянному посещению своей паствы.
Я благодарю Провидение за то, что его решительный призыв настиг меня уже в зрелом возрасте. Случись это раньше, не знаю, вкусил бы я столько благодати от священства и был бы готов к церковному апостолату. Накопленный в миру опыт принес мне огромную пользу. Когда мне говорят: «Падре, вы нас понимаете...», мне хочется ответить этим людям: «Это не моя заслуга, а дар... опыта». Когда мне пишут: «Похоже, что вы, Падре, пожили на свете...», я усмехаюсь себе в усы и... благодарю Провидение.
Мой путь был — я бы солгал, скажи я иначе — легким. Возможно, Господь приберег для меня более тяжелые испытания на будущее, видя мою слабость и неготовность к серьезной борьбе. Все это время я неизменно ощущал по-матерински заботливую руку Девы Марии, направляющую мои стопы.
Препятствия? Я встречал их множество, и встречаю их постоянно. Не столько в монастыре, среди разных по характеру братьев, или в миру, в его изощренных и всегда многообразных искушениях, сколько внутри себя, в своем собственном, все время проявляющемся себялюбии.
Тот новый человек, о чьем зарождении возвестил мой Наставник в послушании, облачая меня впервые (я носил тогда брюки и рубашку) во францисканскую рясу, пока еще не появился на свет. Я все еще нахожусь на этапе ученичества: на испытательном сроке.
Каждый день прибавляет мне седой волос и все более укрепляет во мне убеждение в том, что единственное настоящее препятствие добру, — добру, которое при моем пастырском посредничестве мог бы содеять Господь, — это я сам: мое ненавистнейшее Я. Люди? Я все более уверяюсь в том, что все люди — будь они желтые, красные, черные или белые — более несчастны, нежели виновны. Все они стали бы лучше, если бы я сам был лучше. И потому я прошу тех, кто прочтет эти непритязательные откровения, помолиться Богородице за мою бедную душу. Не будем же никогда отдаляться от Марии: причина всех наших бед в том, что мы недостаточно верим в материнскую любовь к нам Непорочной Девы.
Падре Мариано да Торино
7 Имеется в виду знаменитое чудо со Св. Дарами, случившееся в Турине 6 июня 1453 г., в праздник Свв. Тела и Крови Христовых, во время войны с французами, когда Св. Дары, находившиеся в чаше, похищенной солдатами-мародерами, поднялись прилюдно в воздух, распространяя сияние, и затем святыня, по молитве прибывшего на место чуда епископа, была принята неповрежденной в подставленную им чашу. В память об этом событии Турин был наречен «городом Св. Даров», а на месте совершившегося евхаристического чуда была воздвигнута церковь Corpus Domini.
8 Церковь Божией Матери Утешительницы (Santuario della Consolata, Chiesa di Santa Maria della Consolazione) — шедевр барочного искусства и одна из самых чтимых церквей Турина. Известна с X века, когда она была посвящена св. Андрею; с конца XVI века, в связи с распространившимся почитанием Божией Матери Утешительницы, базилика включает в себя капеллу с чтимой иконой.
9 Джованни Боско
10 Джузеппе Бенедетто Коттоленго
11 Тренто, Триест, Фьюме — речь идет о событиях
12 Гаэтано Де Санктис
Будучи убежденным католиком, Г. Де Санктис проводил в своих научных трудах креационистскую и провиденциалистскую концепцию истории. Книги Де Санктиса содержат «специфичные интерпретации древнеримской истории, выдержанные в духе традиционных католических воззрений, дополненных размышлениями о судьбах европейской цивилизации, как итог развития и расцвета „трех начал“ — греческого, римского и христианского» (Лукиянов Ю. В. Католическая интерпретация истории древнего Рима. 2007).
13 Джузеппинцы (иосифиты) — общее название монашеских конгрегаций, посвященных св. Иосифу. В данном случае речь, вероятно, идет о конгрегации Св. Иосифа, основанной в Турине в 1873 г. священником Леонардо Муриальдо
14 Редемптористы — члены Конгрегации Святейшего Искупителя, основанной в 1732 г. для проповеди Благой Вести среди самых бедных слоев населения Неаполя и его окрестностей епископом, теологом и Доктором Церкви, писателем, поэтом, художником и музыкантом Альфонсо де Лигуори
15 Третий Орден (первой считается мужская ветвь ордена, второй — женская) был создан Франциском Ассизским. Третьи Ордена предназначаются для людей (терциариев), не приносящих монашеских обетов, но желающих жить в миру по особым правилам в соответствии с духовностью данного ордена.
В апостольском обращении папы Иоанна Павла II Vita consecrata (1996 г.) подчеркивалось, что терциарии призваны распространять духовность ордена за пределами самого монашеского института и способствовать сотрудничеству мирян и духовенства в осуществлении христианской миссии.
16 Игнацио да Лакони
17 Ангеликум — папский университет св. Фомы Аквинского, один из главных в католическом мире, учебное и исследовательское учреждение Ордена доминиканцев. Назван в честь своего патрона, именуемого «Ангельским Доктором» (Doctor Angelicus).
18 Энгельберт Дольфус
19 Новенна (лат. novena — девять) — традиционная католическая молитвенная практика, заключающаяся в чтении определенных молитв ежедневно на протяжении девяти дней. Наиболее распространено чтение новенн ко дню поминовения усопших, новенн перед торжественным праздником, новенн Богородице и различным святым, а также по случаю испрашивания особой милости. Прототипом новенны Церковь считает девять дней, которые, согласно Евангелию от Луки, апостолы провели в Иерусалиме, пребывая в молитве в ожидании сошествия Св. Духа.
20 Центр Пастырской Ориентации (COP), созданный в 1951 г. и состоящий из духовенства и мирян, теологов и ученых в области социологии и культуры, содействует солидаризации церковных и светских институтов в исследовании, развитии и активизации различных форм пастырской деятельности в итальянских приходах и епархиях. СОР издает профессиональный журнал и проводит ежегодные семинары и симпозиумы в рамках т. н. «национальных недель пастырского информирования», где изучается современный опыт социально-культурно-религиозной и пастырско-миссионерской практики и вырабатываются совместные стратегии.
21 Жан Баттист Мари Вианней
| © 2000—2024 Л. Э. Ванд, А. С. Муратова |
|