| //prakultura.ru | Первая страница | Карта сайта |
| Религиозно-культурные истоки европейского христианства / «Досточтимый Падре Мариано да Торино» / Искусство и культура в церкви на виа Венето в Риме / |
Незадолго до Госпожинок 1937 года я бродил солнечным днем по главной площади Рокка ди Папа; мне было 15 лет, я готовился к поступлению в лицей и никак не мог предположить, что в самое ближайшее время мне предстоит необыкновенная встреча, которая оставит неизгладимый след во всей моей жизни.
Действительно, вскоре я увидел, как неподалеку остановились два пульмана и площадь наводнилась молодыми людьми, приблизительно моего возраста: это были члены Католического Действия, прибывшие для осуществления духовных практик к салезианцам на Виллу Сора (Фраскати).
Поскольку я тоже принадлежал к Католическому Действию, — но в Триполи, где жила моя семья, — я захотел познакомиться с их руководителем и мне представили симпатичного улыбающегося молодого человека по имени Паоло (я счел его студентом университета, судя по его юному виду) — вот так и началась моя дружба с будущим Падре Мариано да Торино.
Счастье, что он тоже расположился в Рокка ди Папа и это дало нам возможность совершать совместные прогулки по Кастелли Романи и, следовательно, лучше узнать друг друга, прежде чем я вернулся в Триполи. Наша дружба продолжалась 35 лет, обильная воспоминаниями, встречами, и особенно — бесценной для меня перепиской, которую я бережно храню вот уже 70 лет. Начало ей положила открытка, посланная им мне 30 августа 1937 года из Лурда и содержащая несколько простых слов: «Я поминал тебя в молитве». Уже самые первые его письма, полученные мной в Триполи, открыли мне, что это мирянин, предуготованный к святости, высшее существо, которому я могу довериться как старшему брату, даже отцу, поскольку он был на 16 лет меня старше, хотя ничем этого не выказывал.
Он написал мне: «Ты должен стать первым учеником в классе»; это было его первым «чудом», так как на экзаменах на аттестат зрелости в 18 лет я с триумфом превзошел всех, дав лучшие в классе результаты в семь и восемь баллов, хотя три года тому назад едва перебивался между пятью и шестью.
Летом 1939 года он пригласил меня на обед в Монтепорцио и заехал за мной в Рокка ди Папа на своей «Балилла». На приборном щитке у него был образок Лурдской Мадонны, которой он дал обет не превышать скорости в 50 км/час. По дороге в Монтепорцио мы остановились близ скита Камальдоли и он с радостным увлечением поведал мне о духовно-созерцательной жизни этих монахов, столь далеких от мира, но столь близких к Богу.
Когда моя мать, в январе 1941 года, написала мне в Триполи, что Паоло вступил на духовную стезю, это известие подтвердило то, что скрывалось в постскриптуме его длинного письма ко мне от 24 октября 1940 года (за два месяца до принятия им послушания в монастыре капуцинов во Фьюджи): «Мне столь многое нужно от Господа! Я рассчитываю немножко и на тебя». И последняя его как мирянина открытка, которую он написал десятью днями позже, заключалась прощальным напутствием, сделанным им немногим менее чем за два месяца до начала его новой жизни: «Pace e bene», — тем самым напутствием, которое 15 лет спустя он будет неизменно повторять, обращаясь с экрана телевизора ко всем итальянцам.
Хотя, с одной стороны, я сознавал, что он сделал естественный выбор на пути снискания святости, с другой стороны, меня очень обеспокоило, что его новое положение может ослабить то чувство братской дружбы, которое нас соединяло, все более укрепляясь, последние четыре года, и которым я чрезвычайно дорожил. Его ответ на мои опасения, который он мне дал, уже будучи послушником во Фьюджи, рассеял все мои тревоги: «Как ты мог усомниться в нашей дружбе? Она благословенна Господом и не погибнет вовек». Это были те слова, которые я страстно желал услышать, поскольку они раскрывали передо мной новые горизонты моей жизни и вселяли в меня твердую уверенность, что я и впредь могу рассчитывать на его дружбу и на его молитвы.
Я помню, как мы встречались в Риме на площади перед Фонтаном Треви, когда он направлялся в Ангеликум с портфелем, который носил, будучи преподавателем в Лицее Мамиани, и как однажды он сказал мне, смеясь: «Подумай только, Джустино, еще пять лет назад я стоял за кафедрой, а теперь вот снова как ученик сижу за партой!» Ему было 40 лет, но годы его не тяготили: монастырская жизнь закалила его, он был счастлив на своем пути к святости.
И еще я вспоминаю радость от присутствия, вместе с моей семьей, на его первой Мессе, наши встречи в монастыре на виа Венето, недели Евангельских чтений, душепопечительные посещения больных, заключенных, а также скорбных духом в существовавшей в то время психиатрической больнице Санта Мария делла Пьета. Если я правильно помню, это было место его первого служения в качестве капеллана, и при встрече он предложил мне кусочек ветчины и стакан вина, дабы придать мне немного... храбрости.
Он рассказывал мне об этом служении с огромным воодушевлением и огромной радостью, поскольку в нем реализовывалось его желание делать добро несчастным, видевшим в нем брата и друга, который умел понять их нужды и старался помочь им с великим смирением и истинно францисканской терпеливостью.
Но более всего в тот раз меня растрогало, когда он сказал, что один из пациентов плюнул ему в лицо; рассказывая мне об этом, он весь светился: «Я принес жертву Мадонне». Он видел в этом не «издержки вредной профессии», но испытание смирения, жертву во имя любви. Конечно, только святой мог произнести такие слова, являющиеся мерилом его духовного величия.
И я не могу, в этом калейдоскопе воспоминаний, не отвести отдельного места рассказу об еще одном совершенном им чуде, когда, десять лет тому назад, я попросил его за одного моего приятеля, находившегося в опасном для жизни состоянии после сложнейшей операции на сердце. Когда его жена сказала мне, что лишь чудо могло бы спасти его, я тотчас подумал о Падре Мариано, о его заступничестве перед Мадонной, дабы вернуть этого человека его семье (до Рождества оставалось три месяца). Я послал болящему образок Слуги Божия вместе с лоскутком его рясы и убедил его молиться с верой, которая, несомненно, не может остаться посрамленной. И впрямь, ближе к середине декабря последовало неожиданное улучшение, совершенно непредвиденное, так что больной смог вернуться на Рождество домой, к свои близким. С тех пор прошло уже десять лет и мой приятель, хоть и с переменным успехом, живет обычной жизнью, какой может жить
Прежде чем завершить эти воспоминания о событиях давно минувших, но вечно живых в моем сердце, я с особым удовольствием хочу упомянуть о «свидетельстве о рождении» Падре Мариано как капуцина, которое я обнаружил в архивах монастыря во Фьюджи за датой 28 декабря 1940 года: «Этим вечером, в час „Аве Мария“26, прибыл для прохождения Святого Послушания проф. Паоло Роасенда из Турина, доктор филологических наук и преподаватель латинской и греческой словесности в Королевском Лицее Мамиани в Риме. Те же предметы он преподавал в Турине и Алатри».
Вот так, незаметно и тихо, холодным декабрьским днем мой друг Паоло достиг порога новой святости, более значимой и очевидной, нежели та, которую я и многие его друзья по Католическому Действию прозревали в нем, когда он носил еще имя Паоло Роасенда.
И потому тот далекий день 28 декабря 1940 года следует помянуть как важнейший поворотный момент его долгого пути, который, как я живо надеюсь, приведет его к беатификации и официально признанной Церковью святости. Пока же удовольствуемся радостным участием в празднествах по случаю столетия со дня его рождения, которые без сомнения послужат открытию и нынешним поколением высокой духовной значимости его личности, пониманию актуальности его евангельского послания и выдвижению его в качестве примера истинно христианской жизни в обществе, христианские ценности которого более уже не те, что 50 лет назад.
Это была историческая фигура, ознаменовавшая собою сложный переходный этап и преодолевшая его с величайшей силой духа, внутренней гармонией и смирением. Итальянцы, — особенно те, чьи волосы убелила седина, — вновь увидев Падре Мариано в телепрограммах по случаю его юбилея, узнают его милую незабываемую улыбку и, возможно, многие из них спросят себя: «Как, его еще до сих пор не сделали святым?»
Мое личное знакомство с Падре Мариано произошло в конце
С каким вниманием и какой радостью внимали мы по вторникам живительным словам этого пастыря! Да, именно живительным, ибо речь его была совершенной и по форме, отличаясь внутренней связностью, убедительностью и доверительной интонацией, и по содержанию, за которым угадывалось не только глубокое знание проблемы, но и сочувствующее понимание природы человека, необыкновенное духовное богатство и подлинно апостольский пыл.
Он быстро завоевал сердца всего нашего семейства, а я, начав в ту пору страдать от духовного недуга, не отпускавшего меня потом десятки лет, и не найдя в других служителях Церкви желаемого утешения, сказала себе однажды: «Победи свою робость, не страшись трудностей своей затеи — поговори об этом с П. Мариано». И вот, после предварительной переписки (в то время не существовало прямого телефонного сообщения между нашими городами, да я никогда бы и не осмелилась позвонить П. Мариано по телефону) было условлено о встрече 8 декабря после утренней Мессы, совершаемой П. Мариано на алтаре св. Феличе да Канталиче27.
Я хорошо помню волнение, которые испытала накануне: я провела ночь, не сомкнув глаз, в доме своих дядей, живших в районе, весьма удаленном от площади Барберини. С глубочайшим участием внимала я Мессе, пораженная трогательной и волнующей вовлеченностью в нее того, кто ее служил, особенно в момент освящения Св. Даров и Причастия. Во время исповеди и беседы я уверилась в том, что нахожусь перед исключительной личностью, пастырем, наделенным высоким божественным даром и в то же время жизнерадостным и кротким, настоящим францисканцем. П. Мариано был участлив и щедр на советы в области церковной практики и веры; я поняла, что если попрошу, он не откажется вновь встретиться со мной — так и было: из года в год, каждый раз, когда преподавательская работа мне позволяла, я спешила вернуться сюда, чтобы предаться радости, которую испытывала, беседуя с ним и исповедуясь ему как своему духовному отцу.
Иногда в разговоре всплывали воспоминания о его педагогической деятельности и лицо его озарялось изнутри... «Школа тогда была для меня всем», — сказал он мне однажды, и в тот момент я как никогда ощутила, что нахожусь с ним в духовной симфонии, так как то же самое испытывала и я.
Порой, мимолетно коснувшись проблем школьного образования, я чувствовала, как оживает в душе человека Божия его прежнее, первое призвание — учителя, жаждавшего передавать знания, обучая и вразумляя молодых. Я замечала его страстную увлеченность проблемами молодежи и методиками наиболее эффективного преподавания. Конечно, память то и дело возвращала его к опыту, приобретенному им в школьных аудиториях, но еще больше — к опыту тех «уроков», которые он распространял через статьи в многочисленных журналах для молодежи Католического Действия.
Сколько мудрости заключено в этих статьях! Да, это так, ибо проф. Роасенда в совершенстве владел искусством общения и умел делать простыми и доступными для собеседника самые возвышенные и сложные понятия.
Как-то раз мне пришла по почте одна из его публикаций с посвящением; я до сих пор храню ее, как реликвию, вместе с прочими памятными вещицами, полученными мной за долгие годы от П. Мариано, имевшего обыкновение что-нибудь дарить мне по завершении наших с ним бесед. В самом деле, я не всегда ходила к нему ради исповеди, гораздо чаще ради разговора с ним; он обычно принимал меня в комнатке рядом со входом в монастырь, либо в зале, выходившем во внутренний дворик.
В последние годы его жизни мне с большим трудом удавалось встречаться с ним, как из-за моей семейной ситуации, так и оттого, что он, как мне говорили, часто бывал занят делами где-то в другом месте. Можно вообразить, с какой болью узнала я из печати и телевидения об обострении его болезни и кончине.
В ту пору я была целиком поглощена собственными проблемами, но П. Мариано всегда жил в моем сердце и являлся для меня духовным ориентиром, хотя я и не сразу узнала о начавшемся процессе его беатификации. С понятным душевным волнением я поведаю здесь о двух событиях, свято хранимых в памяти, но до сего дня мною скрываемых, -событиях, когда заступничество П. Мариано обернулось спасением от смерти моей обожаемой матушки и моего дорогого, единственного брата.
Это случилось 20 июля 1974 года: из домашних я одна находилась в доме, ухаживая за моей мамой, которой было предписано сколько-то дней подряд ставить капельницу. В то утро во время обычной процедуры моя мама, до сих пор чувствовавшая себя вполне сносно, вдруг обмякла, закатила глаза, пугающе побледнев и обнаруживая явные признаки внезапной смерти. Медсестра, уверенная в летальном исходе и, должно быть, осознав неприятные для себя последствия случившегося, убежала из дому, оставив меня одну у постели матери. Меня охватил ужас... что делать? молясь в отчаянии Мадонне, чей образок находился в изголовье, я обратилась мыслями к П. Мариано: «Прошу тебя, смилуйся, возьми ее, но не сейчас...». Эта молниеносная смерть казалось мне убийством. Пришел врач, который, по-видимому, удостоверился в бесполезности каких-либо мер, но из жалости к моему состоянию промолчал. Такая ситуация оставалась неизменной около двадцати минут, как вдруг произошло... чудо: медленно-медленно моя мама открыла глаза, устремив взгляд на меня и доктора. Моя мольба была услышана и я смогла радоваться жизни рядом с мамой еще два года.
Много лет спустя, 4 июля 1995 года, мы с братом укладывали чемоданы, собираясь ехать в Рим. Как вдруг я слышу шум от падения: мой брат лежит на полу, навзничь, почти без сознания, не отвечая на мои слова. И вот мы мчимся под вой сирен в больницу: перелом затылочной кости, гематома; прогноз отложен на сорок дней, и мы возвращаемся домой. Лишь по прошествии этого времени должно было обнаружиться, не привела ли гематома к необратимым последствиям. Положение было ужасное: брат лежал в темноте, погруженный в своего рода забытье, время от времени выказывая признаки помраченного сознания; я осталась одна с огромной тревогой на душе. Еще раз обратилась я с призывом к П. Мариано, чтобы он заступился за моего брата перед Иисусом и Мадонной, которой я горячо дала обет, лишь бы мой брат был снова жив-здоров.
Сорок бесконечно тянущихся дней, наконец, прошли, и после самых тщательных обследований было установлено, что гематома полностью рассосалась. Жизнь вернулась в нормальное русло.
И за это я возношу благодарность П. Мариано, ибо убедилась в действенности его заступничества.
Несколько месяцев спустя в Риме, куда мы переселились, я случайно узнала, что уже давно завершилась епархиальная стадия процесса беатификации П. Мариано, и с искренним воодушевлением присоединилась к группе прихожан, которые вот уже 34 года подряд (на день написания воспоминаний — прим. пер.) собираются по вторникам в церкви Непорочного Зачатия для совместной молитвы за П. Мариано.
26 Кроме самостоятельного значения, молитва «Аве Мария» (лат. Ave Maria — Радуйся, Мария) входит в состав молитвы «Ангел Господень» (лат. Angelus Domini, или Angelus), состоящей из трех текстов, описывающих тайну Боговоплощения, трехкратно перемежаемых Ave Maria, и заключительных молитвенных обращений к Деве Марии и Богу-Отцу. Практика этого молитвенного чтения по вечерам при звоне колоколов впервые была установлена францисканцами в 1269 г. С XV века Angelus читается в монастырях и храмах трижды в день — на рассвете, в полдень и на закате и сопровождается звоном колокола, называемым Angelus или Ave Maria. По традиции папа римский читает молитву Angelus вместе с молящимися на площади Св. Петра в Ватикане каждое воскресенье в полдень, предваряя молитву проповедью.
27 Св. Феличе да Канталиче
| © 2000—2024 Л. Э. Ванд, А. С. Муратова |
|