Ограды

А. С. Муратова

Портрет старожила получился у нас очень привлекательным; посмотрим, нет ли у него «второго лица».

Если бы ограды не существовало, то и мирка бы не было. Как можно сохранить в целости, в традиционной воспроизводимости во времени какой-то мирок, если он открыт всем ветрам, если любой может в него проникнуть и кто угодно в любое время может из него выходить? Конечно, в таком случае его целостность, сохранность своеобразия невозможна.

Все своеобразное, индивидуальное (ибо каждый мирок по-своему индивидуален), но слабое требует какой-то огражденности, защиты, оно должно сопротивляться внешним посягательствам, иметь иммунитет, отмежевываться от того, что находится вовне.

Возьмем, к примеру, человека. Как ему сохранить самого себя? Он имеет защитное покрытие — кожу, способен сопротивляться какому-либо насилию со стороны чужого. Но у человека есть еще имунная система. Человеческая физиология так устроена, что против всевозможных микробов и воздействия вредных веществ вырабатывается своеобразная защита — борющиеся с ними антитела и т. п. Это совершенно необходимо, иначе человек просто не мог бы существовать.

Таким образом, ограда — тот естественный элемент структуры мирка, который необходим для его существования, коль скоро он сам по себе слаб.

Как же относится человек (мирок) к чему-то, находящемуся вне его, за оградой?

Есть разные градации, степени, оттенки в выражении нашего отношения к чему-то внешнему, что не является нами: «иное», «другое», «не наше», «чуждое», «чужое», «враждебное».

В большинстве случаев отношение к чему-то другому «не очень хорошее». Когда в старой Москве рядом жили, условно говоря, повара и трубочисты, то вряд ли они постоянно враждовали между собой, хотя нередко бывало и такое. Некое соперничество между отдельными поселениями было всегда и порой принимало форму явных столкновений — кулачных боев, кровавых побоищ. Это известно и о старой Москве и особенно о Древнем Новгороде. Новгород делился на две части — по обе стороны реки Волхов, и время от времени жители сходились на мосту с дрекольем и жестоко дрались друг с другом («стенка на стенку»; может быть, это было проявлением древнего духа соревновательности).

То есть, даже живя вместе, люди одной национальности и в целом одной культуры враждовали — не оттого что были неразвиты, глупы и злы: такая форма жизни задавалась культурой; ограды надо было символически, а порой и физически, поддерживать.

Но это еще не самые печальные последствия огражденности мирка.

Иногда к чужим — людям другой национальности, языка, веры, культуры — относились как к «не совсем людям» («варвары» — бормочущие, «немцы» — немые).

Для старожильской, «охранительной» культуры было характерно такое явление как рабство.

Если проследить происхождение слова «раб» в древних языках, то мы увидим, что оно синонимично понятию «не-живой», «мертвый». Мертвое — это нечто совершенно чужое живому человеку, с ним можно делать все что угодно, ибо оно не имеет своей воли, не оказывает сопротивления; этим мертвое и отличается от живого. А вот, скажем, с рекой, большим камнем, ветром нельзя совладать, следовательно, они в какой-то мере одушевлены. Совершая насилие над человеком, подчиняя и лишая его воли, — человека лишают жизни: в каком-то смысле это равноценно. Это может показаться странным, но следует иметь в виду, что понятие «мертвый» в древности было совершенно иным, нежели сегодня. Видимо, в современном значении оно никогда раньше не понималось. Сейчас «мертвый» — это антитеза «живому», прямая и единственная. Раньше оно не являлось столь резким противоположением; существовали разновидности, степени живого. В сущности, все было живым, но в разной мере; окончательно мертвого (в современном смысле) не существовало. Разумеется, это касалось всего того, что находится внутри собственной среды обитания, в пределах своего мирка. Почему «лучше убиту быть, чем плененну», отчего «заразилась» княгиня Евпраксия? Раб в плену и по смерти — в ином мире — сохранял свой статус. Умерев прежде порабощения, остаешься воином, свободным. Смерть смывает осквернение, но не с раба: раб — это мертвый; нельзя смыть смертью смерть.

Рассмотрим проявления оград (перегородок) между разными мирами.

Есть ограды между полами, т. е. между мужским и женским мирами.

Речь идет не о физиологических, а о культурных различиях — о тех нормах, правилах, запретах, которые накладывались традицией на взаимоотношения между мужским и женским мирами.

Сейчас эти ограды стираются, но в прежние времена они были весьма сильны. Часто говорят: в старину женщин принижали, угнетали, они были лишены многих прав, ими помыкали; например, побить женщину в крестьянской или рабочей среде считалось само собой разумеющимся «полезным вразумлением». Кое-кто и сейчас так считает. Чем это объясняется? Женский мир — чужой по отношению к миру мужскому. Противоречия интересов разных миров, приводящие к конфликтам, культура призвана регулировать, ограничивать через установление иерархии. Так, оппозиции миров строятся по принципу подчиненности: женский — мужскому, детский — взрослому, чужой — своему, незнатный — знатному, здешний мир — иному. Так устроена была культура, так в значительной степени она устроена и сейчас, но в смягченной форме.

Отношения между взрослыми и детьми совершенно неравноправны.

Обычно мотивируют это тем, что дети малы, неразумны, их многому надо учить взрослому, опытному человеку, этим и оправдывается их зависимое положение. В старину это дополнялось более важным представлением: ребенок — это вообще еще не человек.

Наконец, существует вражда между социально-экономическими слоями общества.

Между дворянством и крестьянством, рабочими и капиталистами существовали (а в последнем случае и существуют) конфликты — это хорошо известно. Было бы неправильно думать, что они происходят из каких-то естественных, само собой разумеющихся причин: «капиталист богатый, а рабочий бедный, тот отдыхает, а этот трудится; это несправедливо, поэтому второй борется с первым». Это не причина, а следствие. Проходили века, когда между богатыми и бедными никаких конфликтов и противоречий не было. Восстания Болотникова, Разина, Пугачева определялись не оппозицией «бедные — богатые», а оппозицией «окраина — центр», а также «черная — белая кость».

Если разделение между, скажем, аристократией и простым народом было жестко закреплено в культуре, если оно считалось и воспринималось как нечто «от века» существовавшее, законное, нормальное, естественное, то никакой вражды и недовольства этим устроенем и не могло возникать. Не могло быть и ощущения несправедливости — это понятие детерминировано культурой. Наличествовало отделение, но оно не переходило границы, не переливалось через край, не превращалось в форму кровавого противостояния.

Если в культуре представления о правомерности разделения стираются, то тогда и возникают вопросы: «почему он — богатый, а я бедный?» Человек начинает рассуждать, пытается найти объяснения тому, что перестало быть для него органичным. Придумываются разного рода «объяснительные» теории, что такое разделение «несправедливо», что «богатый присваивает себе мой труд» и т. п. Дело не в том, правильные они или нет. Просто само существование этих теорий является следствием вымывания из культуры представления о существовании разделений как некой незыблемой формы существования культуры, жизни, мироустройства. Это означает, что культура меняется, и нечто до сих пор естественное, привычное перестает ощущаться и осознаваться человеком как таковое. Тогда начинается кровавая вражда, крушение мирков и перегородок.