Повторенье — мать ученья: что такое пракультура и культура? Выделение из культурной истории пракультуры — это не интеллектуальный изыск или сугубо теоретическая конструкция. В меняющихся жизненных ситуациях и в исторической круговерти нельзя не заметить сходных, перекликающихся устремлений, поползновений, порывов — то и дело преобразующихся, но в чем-то весьма устойчивых «векторов» в культуре, в менталитете, в душевной жизни. Особенно явственно они дают о себе знать, можно сказать, бесстыдно высовываются в периоды ослабления, распада культуры, и вместе с нею казавшихся незыблемыми моральных императивов. Эти «векторы» и есть то, что мы назвали пракультурой. Они могут порождать соответствующие их направленности переменчивые цели, интересы, верования, а ближе всего они подходят под общее понятие установки, как повелительного указания свыше; с известной натяжкой их также допустимо трактовать в рамках социологических теорий установки (Дж. Г. Мид, Г. Олпорт, Т. Адорно, Д. Кретч).

Возможно, что пракультура как-то связана с биологическими инстинктами, но связь эта очень далекая, многократно культурно опосредованная, как бы ни пытались доказать обратное любители всяческих параллелей между дикими животными и человеком (у нас самый известный среди них, вероятно, Конрад Лоренц). Пракультура — это уже какая-то культура, хотя не выделанная, не развитая. Это, если можно так сказать, простейшая, фундаментальная «естественная» культура. Она первоначальна, но совсем не обязательно в историческом плане, и если ее именовать первобытной, то не столько в историческом, сколько в сущностном значении. Представление о пракультуре не строго определенная данность, а подобно тому, что Макс Вебер обозначал как «идеальный тип», то есть нечто эвристическое и понятийно-образное, своего рода «исследовательская утопия», передающая только «культурный смысл». По аналогии с известным парадоксом о мифе (Саллюстий), пракультура — это то, чего (в чистом виде) никогда не было, но то, что всегда есть. Никогда не было потому, что самая ранняя культура, которую мы отчасти знаем, это так называемая традиционная культура, которая уже стремится ввести пракультурные страсти в достаточно безопасные русла — традиции.

Существование человека как культурного существа, именно как человека начинается с пракультуры. Она всегда проглядывает в младенце, малом ребенке, а еще ярче в идеологии целых народов и государств. Как во всякую культуру, в нее встроены «клапаны», а лучше сказать, она сама как бы является системой «клапанов», которые ограничивают, направляют, используют хаотическую, спонтанную витальную энергию. По мере усложнения культуры упомянутая энергия используется все более разнообразно, «клапаны» превращаются в развитую «кровеносную систему». Но подобно суживающимся к старости кровеносным сосудам, костенеют и сжимаются проводники, по которым поступает витальная энергия, и в результате энергетического голодания культура умирает. От этого склеротического процесса избавлена только пракультура, которая способна постоянно воспроизводить себя, как это происходит у простейших жизненных форм. Когда культура оскудевает, перестает действовать, жизнь упрощается, сообщество становится инфантильным и жестоким, и место останков гибнущей культуры занимает пракультура, играя роль своего рода «аварийного выхода». Если же разрушение продолжается, то установки пракультуры приобретают силу страстей, и человеческому сообществу и отдельному человеку, с которым это происходит, угрожает энергетический взрыв не лучше ядерного. К счастью, ввергнутые в безумие сообщества и отдельные люди не могут долго существовать в таком виде и покидают историю.

Наиболее заметные пракультурные установки: стремление к превосходству, к изоляции, к единению с окружающим (с людьми, природными объектами, созданным искусственным миром, со сверхестественными сущностями; религия, секс, питание, труд — частные выражения стремления к единению). Немалое значение имеет также порыв к освобождению от любых ограничений, в том числе культурных и социальных. Заметнее всего он проявляет себя в противостоянии властям, поскольку подчинение служит самым эффективным средством ограничения витальной энергии. Порыв к освобождению является следствием неутилизируемого напора витальной энергии.

Тысячелетиями господствовали представления о том, что источники витальной энергии принадлежат предкам и божествам, вообще потустороннему миру, который пересекался и с миром природы. Монотеистические религии передали эти источники в ведение исключительно Бога — Творца мироздания. При этом обычная пища лишь дополняет витальную энергию иномирного происхождения (отсюда понятия пищи плотской и духовной). В 20 веке разрабатываются теории происхождения витальной энергии в рамках физико-химических процессов (В. И. Вернадский, Илья Пригожин, Эрвин Шредингер, Лесли Уайт и др.).

Характерный признак достаточно развитой культуры — «четкость установлений» (Ортега-и-Гассет). В европейском культурном ареале именно эта «четкость» стала терять очертания с конца 18 века (в России более со второй половины 19 в.). Процесс культурного обессиливания и разрушения относится и к «благородному сословию», и к «народной („фольклорной”) культуре». Началось это, вероятнее всего, с культуры «благородного сословия»: людьми проницательными она уже воспринималась как манерная, обветшалая, бессмысленная, пропахшая запахами тлена и многовековой пыли. Культуру замещает опустошающий сознание автоматизм. В России светское общество обругивают «чернью», «жадною толпой» и т. п. уже в 30-е годы (например, у Лермонтова), а потом с еще большей силой обличения и даже презрения это представлено у Ф. Достоевского и Л. Толстого. Возникает движение «народников»: образованные люди «идут в народ», то ли желая учить его, то ли самим у него учиться. Более очевидного доказательства умирания «благородной культуры» отнюдь не требуется... Тот же запашок улавливает и «народ», во всяком случае, его активный слой, и, конечно же, это подвигает его добить ослабевшего врага, которого «народ» всегда считал чужекровным. Добить и занять его место... При этом «народ» как будто не замечает, что его собственная культура — обычаи, нравы, мораль и т. д. — тоже изрядно закоснели, едва влияют на жизнь, особенно молодых поколений. Так на историческую арену выступила масса, не желающая знать и в большинстве не способная усваивать «благородную культуру» и к тому же растерявшая свою собственную. И тогда из разломанных культурных клеток вырвались на волю энергетические сгущения и страсти, с трудом сдерживаемые пракультурой.

Ортега-и-Гассет удачно назвал описанный катаклизм «восстанием масс». Испанский мыслитель с плохо скрываемым ужасом, а иногда непроизвольным восторгом писал в конце 20-х годов 20 века: «Следуя идеологии... в истории видят только политику или культуру, не замечая, что это лишь поверхность, а глубинная реальность истории — прежде всего биологическая мощь, нечто от энергии космической: чистейшая жизненная сила, если не тождественная, то родственная той, что движет моря, плодит земную тварь, раскрывает цветы и зажигает звезды». Как это остановить, как обуздать? В то время уже появляются тоталитарные государства — СССР и Италия, а Германия на очереди. Но, по мнению Ортеги, такое государство не спасет положения, поскольку оно «всего лишь машина, исправность и состояние которой зависит от живой силы окружения, в конце концов государство, высосав из общества все соки, выдохнется, зачахнет и умрет самой мертвой из смертей — ржавой смертью механизма». Как же он оказался пророчески прав! Но это уже другая тема... Одним из средств подавления «восставших масс» в нашу эпоху оказалась все более эффективная массовая культура, приглушившая и обустроившая пракультуру. Поэтому сейчас тревожные сигналы о нарастающей агрессивности и парадоксально сочетаемом с нею стремлении к изоляции идут не с Запада, где господствует массовая культура, а из стран «третьего мира», где эрозии подвергаются в известной мере традиционные народные культуры. Успеет ли их сменить массовая культура до того, как произойдет взрыв? — кто знает...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»