Страх как пракультурный феномен. Страх перед начальством... Обычно думают, что начальства боятся из-за страха взысканий или увольнения. Удивительно, с какой готовностью люди удовлетворяются сугубо рациональными объяснилками — как будто нарочно стремятся скрыть подлинные мотивы, копошащиеся в отнюдь не рациональной области. Читатель, знакомый с нашим сайтом, видимо, уже понял, что за объяснениями мы сейчас потянем его в пракультуру. Так и есть, уважаемый читатель, так и есть...

Как известно, Кьеркегор ввел различение двух видов страха: как боязни конкретного объекта (явления) и как страха с внешней стороны беспричинного, «метафизического», идущего изнутри нас самих. Нас сейчас будет интересовать нечто «промежуточное»: страх, возникающий при явном действии на нас некой внешней силы, об источнике которой человек, однако, не имеет представления или знает очень мало, а следовательно, не может оградиться, как и от страха «метафизического». Такой промежуточного вида страх далее будем называть страхом-загадкой. Попытки распознавать и описывать его источник, мифологически, научно или как-то еще, снижают эмоциональный уровень страха, но далеко не полностью. Возьмем, например, грозу. В многобожных народных религиях она объясняется гневом бога-громовника (громовержца), в народном христианстве — действиями Ильи Пророка, в науке — электризацией туч. И все же расколотое молниями и грохочущее небо редко кого оставляет спокойным. Однако «терапевтический» эффект от такого рода объяснений есть: они переводят таинственное, грозное, опасное явление из категории страха-загадки в категорию страха-боязни, что позволяет изыскивать конкретные способы защиты (физической, магической, молитвенной).

Очень давно было замечено, что открытие мира божеств и духов как-то связано со страхом. На наш взгляд, в данном случае это именно страх-загадка, который мы здесь рассматриваем. Наряду с боязнью чего-либо явного, конкретного, скажем, разбушевавшихся стихий, змей, пауков, хищников или враждебных иноплеменников, страх перед божествами и духами, — как психосоматическое явление, — принадлежит пракультуре. Возможно, что так называемый «метафизический» страх, занимающий столь важное место в экзистенциализме и психоанализе, представляет собою общий тревожный настрой, порожденный избытком страхов-загадок.

Смутная догадка о существовании богов и духов после их наименования и образного представления ослабляет загадочность, придавая страху в какой-то степени ситуативный характер, близкий к страху-боязни. Загадка при этом как бы теряет остроту, но отчасти все же остается, так как полная разгаданность какого-либо явления наступает лишь в том случае, если человек удачно примеряет его на себя, распознает на своем опыте. Но как бы воображение с элементами фантазии ни очеловечивало божества, сделать это до конца редко удается, так как возможности божества не сравнимы с человеческими. Если божество и представляют зрительно, уподобляя человеку, то, как правило, вносят в такой образ какие-либо преувеличения; иногда вочеловечение происходит путем вселения божества в человека. Так что божества всегда больше или меньше возбуждают страх-загадку (речь здесь идет о многобожных культах; христианство — более сложный случай).

Основываясь на вышесказанном, можно будет перейти к тому страху, который нередко испытывают перед всяческим, особливо высоким, начальством. Как всегда, придется начать издалека. Во главе самой древней кровнородственной общины стояла женщина, у кого-то возбуждавшая страсть и у всех возбуждавшая страх ( см. «Значение в истории человечества ювенофилии как пракультурной страсти»). Это была женщина не только самая крепкая, сексуально опытная, большеглазая, успешно родящая, но и обладавшая повелительным словом, жестом и парапсихической силой, перед которой не могла устоять и природа ( во всяком случае, в это веровали). В старину эту силу называли колдовством, наваждением. Ее первичный источник был неясен, скорее всего, его полагали в божествах. В самом деле, колдовские способности у женщин очевидно гармонировали со свойствами древнейших божеств — хтонических «великих матерей», насылавших доброе и злое, дождь и зной, изобилие и голод, возможность чего в какой-то мере приписывали и главенствующим женщинам. Тем самым усматривалась сугубая («эксклюзивная») связь последних с богинями. Кроме того, они могли вызывать из земли мертвых, беседовать с предками, что проистекало из благоволения к ним «великих матерей», теснейшим образом связанных с землей и со сферой умерших — подробнее о «великих матерях-богинях» см. у Мирчи Элиаде («Азиатская алхимия». Раздел 2; 1—3).

После крушения матриархата роды, общины, племена возглавили мужчины (старейшины, цари), которые тоже должны были иметь колдовские способности и наводить страх, — иначе они не смогли бы ни победить, ни приобрести сакральный статус, свойственный матерям-возглавительницам. Установление патриархата сопровождалось огромными изменениями в религиозно-культурной области. В частности, первенствующая роль «великих богинь» неизбежно перешла к мужским божествам, покровительствовавшим мужчинам и присвоившим, можно даже сказать отвоевавшим, способности «великих богинь» (особенно наглядно это видно из мифов о борьбе Аполлона и Зевса с детьми Геи — см., к примеру, нашу заметку «Брала ли пифия взятки?»).

Изложенное выше косвенно отражено в Библии и в иудейской демонологии, где некоторые женские персонажи как бы сохраняют силу матерей-возглавительниц. Прежде всего это эпизод с Аэндорской волшебницей (1 Книга царств, 28). Первый израильский царь, Саул, упросил знаменитую волшебницу призвать умершего пророка Самуила, дабы тот дал ему спасительный совет. Здесь любопытно, что дар пророчества, на фоне израильских пророков-мужчин, уже не мог быть приписан самой волшебнице, хотя мы понимаем, что на самом деле это по-прежнему ее прерогатива, а свидетельством ее силы служит то, что Самуила она вызвала помимо его воли (28; 15). Интересно и то, что Саул изгнал из страны волшебников и гадателей, каковые в библейской культуре считались выразителями язычества, и сама деятельность такого рода была категорически осуждена. Таким образом, согласно новому воззрению, царю отнюдь не обязательно обладать магическим даром, а вполне достаточно слушать Бога и исполнять Его волю. Но всякий ли монарх услышит? Так что не удивительно, что много веков спустя сохраняется верование в то, что монарх может воздействовать на природу, особенно урожай, вылечивать больных и т. п., имея такую возможность только благодаря своему положению. (На наш взгляд, основной причиной падения намечавшейся династии Годуновых были неурожайные годы, а окончательная утеря сакрального статуса домом Романовых не в последнюю очередь была обусловлена неурожаем и голодом в Поволжье в конце 19 века).

Как воспоминание о матриархате могут быть истолкованы истории о знаменитых библейских женщинах (Руфь, Дебора, Далида, Юдифь и т. д.). Особое место в иудейской демонологии занимает Лилит, по преданию первая жена Адама. Согласно еврейской традиции, она выступает в роли суккуба: овладевает мужчинами против их воли с целью родить от них детей (Мифы народов мира. Т. 2. С. 55). Именно так могли поступать повелительницы родов, поэтому не исключено, что такая трактовка Лилит сформировалась под влиянием патриархальных ценностей, отвергавших матриархат. Культурную память о женском владычестве естественно усмотреть также в пифиях, троянской Кассандре, а в Новом Завете у пророчицы Анны. Однако в Новом Завете это единственный положительный персонаж такого рода, поскольку патриархальное в своей основе христианство заклеймило женщину «сосудом диавола», несоменно за ее древнюю связь с «великими матерями» и за колдовское умение «уловлять мужчин» (о связи предсказаний с поведением и судьбами людей см. в конце).

Итак, обратимся, наконец, к страху перед начальством. Монарх, даже самый «христианнейший», должен был воспринять от местных царьков, князей, вообще местных правителей (в России это были бояре и князья) магические дары. Такова «логика» культурной инерции, транслирующей пракультурные реалии и представления. Народ в Европе, России, в других странах когда-то в это неизменно веровал. Имея этот дар, монарх мог им наделять кого-то из приближенных (в определенных пределах), а его сродники, в первую очередь дети, этот дар просто-напросто наследовали (отсюда династическое правление). В возможности такой преемственности в старину мало кто сомневался. Яркое тому подтверждение — трансляция священства: в православии и католицизме епископом становятся в результате определенного обряда (таинства), совершаемого при участии епископов, и епископ же вправе передать дар священства иерею путем возложения рук — эта «эстафета» не прерывается от апостолов. Кроме того, что знатный, родовитый человек мог «позаимствовать» дар у монарха, он и сам отчасти имел его благодаря тому, что был владельцем земель и людей, и древнее представление о магической силе главы рода распространялось и на него. В это верили и русские цари, более всего опасавшиеся аристократии (о колдовстве бояр и князей было заведено немало дел). Отметим, что бояре были, как правило, потомками родоплеменной знати (6—9 вв.), то есть являлись прямыми преемниками магических даров, что и делало их опасными для царя. Начиная с Петра Первого дворянство можно было получить выслугой и занятием достаточно высокой государственной должности, но царь также мог по своей воле награждать этим званием или лишать его, а присвоение титулов графа и «светлейшего князя» было личной прерогативой царя. И не случайно было обращение к ним «ваше сиятельство» и «ваша светлость»: свечение вокруг головы (замещенное блеском короны) — явление известное, хотя нечастое, вспомним также о нимбах на иконах (в Архангельском соборе Московского Кремля нимбы у всех князей, изображенных на стенах). Выходило так, что «барин», тем паче офицер, помимо личного достоинства, нес на своей персоне некий отсвет царского величия, сакрального по своей природе (сакральный — отделенный от «профанного» и связанный с божественным миром), оскорбление офицера было равносильно оскорблению царя.

Но владели ли эти люди, да и сам царь магическими дарами в действительности? Как говорится, вопрос на засыпку. Если же иметь в виду только межчеловеческие отношения, то вопрос имеет смысл. Кажется, Лютер сказал «Во что веришь, то имеешь» — в сем афоризме как раз и заключен секрет трепета и страха перед начальством, — того страха, который порождает спектр всяких иных чувств, в том числе преданности, любви и готовности к подвигу и преступлению («Прикажите для вас какую-нибудь подлость сделать» — что-то в этом роде говорил один литературный персонаж). Оказывается, бывает вполне достаточно верования в исключительность начальства, чтобы почитать в нем носителя особых даров и неметь перед ним. На самом же деле таковые дары могут быть или не быть. Что же до происхождения самого верования, то оно поддерживается пракультурной памятью, которую сохраняет культура. Какую-то роль могут тут играть и простейшие соображения: ежели ты во главе — значит есть в тебе нечто сверхобычное, чего я не сподобился. Пробившиеся наверх или по удачливости ставшие каким-никаким начальством, вероятно, и в самом деле имеют что-то «энергетическое», превышающее рядовой уровень, — талант, ум, хитрость, наглость, угодливость, благоприобретенное или доставшееся в наследство от родителей. Однако могут и не иметь ничего из сего перечня — они поставлены на начальственное место чисто случайно или по воле вышестоящего, которому нужен под ним очень серенький человечек, дабы не превзошел его. В государственных иерархиях, уподобленных церковным, и поныне встречаются длинные цепочки последовательно-ступенчатого подчинения. Таковые цепочки как-то еще держатся, пока их первое звено имеет мощную харизму, как будто пронизывающую всю цепь. В нынешнюю эпоху мощные долгоживущие харизмы — явление редкое, присущее странам, где еще сильны пракультурные верования в их старинных модификациях.

Хотя страх перед начальством до сего времени не изжит большинством человечества, потускнение начальственного нимба началось давненько, особенно в западных странах. Во-первых, потому, что стали испаряться самые верования в сей нимб, даже у царственных особ, а натуральное, крайне редкое, свечение волос заместили пудреными париками. Во-вторых, и это более важно, само по себе гипнотическое внушение, иногда исходящее от властвующего, наткнулось на защитную культурную оболочку индивидуальности подчиненного, оболочку, сработанную культурой Нового времени (в Европе примерно с 16 в.). Немалую роль сыграли и революции, на мощном энергетическом фоне которых не блекнут разве что яркие нимбы вождей.

В кровнородственной общине, где люди подражают, сопереживают, плотно «прилегают» друг к другу и отождествляют себя с нею, возглавляющему ее гораздо проще было было навязать свою волю и заставить всех делать то, что ему нужно, и вдобавок в унисон трепетать. Харизматичным лидерам в наше время остается только побеждать на выборах или возглавлять хунты. Впрочем, есть еще сплоченные секты, уголовные группы и т. п., где непререкаема абсолютная власть главы, — все это является «культурным наследием» родовых общин, и их будущее не ясно.

В заключение кое-что о повелевающем поведении. Проявления способности повелевать имеют огромный диапазон. Повелевают отдельными людьми, толпами и многомиллионными массами, воспитание детей сверху донизу пронизано понуждением, отчасти люди умеет повелевать и животными. При этом в ход пускают окрик, специально подобранные слова и фразы, жесты, угрожающие позы, прямое насилие. Все это слишком хорошо известно. Ученая братия принялась за изучение повелевающего поведения довольно поздно. У нас за это прежде всего взялись психологи, прежде всех, кажется, Л. С. Выготский, ссылавшийся на более ранние работы Пьера Жане («Развитие высших психических функций». М., 1960). Развернутую теорию «палеопсихологии», центральное место в которой занимает повелительное поведение, в том числе путем внушения (суггестии), предложил Б. Ф. Поршнев («О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии». М., 1974). Нынче книжные прилавки завалены разными «методиками» воздействия на людей, а колдовство — одна из самых модных тем в популярной литературе и на экране. Принуждение стали рассматривать как чуть ли не главную задачу на всем протяжении истории. Еще Жане писал: «Слово было первоначально командой для других... за властью слова над психическими функциями стоит реальная власть начальника над подчиненными...» Поршнев утверждает, что «вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидами: чего не делать, что делать» (Указ. соч. С. 422). К этой проблематике примыкает телепатическая связь и прочие парапсихические явления. Если из того, что написано серьезными учеными, заслуживает доверия хотя бы одна треть, то вряд ли покажется экстравагантным изложенная в этой заметке гипотеза о выдающихся повелевающих способностях женщин-властительниц, а затем и вытеснивших их мужчин, и возможности трансляции этой способности по иерархии власти. В конце концов подтверждает эту гипотезу и множество непосредственно окружающих нас явлений подобного рода и личный опыт. При этом еще раз важно обратить внимание на то, что подчинение возникает не только в результате волевого воздействия «начальника», но и благодаря вере подчиняющегося — вере в то, что «начальник» вправе им командовать и располагает для этого особенной силой. Вера же эта, как мы отмечали, вырабатывалась еще на уровне пракультуры, а потом пестовалась культурой (сейчас культура уже радикально меняется, но указанная вера, как и все взращенное пракультурой, может удержаться или по-новому переодеться).

Еще немного о предсказаниях. Если их делает человек, обладающий большими повелевающими способностями, то само предсказание поступков, судьбы другого человека уже является повелением: человек совершает те или иные поступки, подчиняется «судьбе» и истолковывает свою прежнюю жизнь, подчиняясь предсказанию. Нельзя исключить и возможность влияния на природные процессы, особенно в органическом мире. При этом, правда, очень трудно отделить факты объективного влияния от фактов, специально отбираемых с целью подтвердить предсказание-повеление.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»