Внешний мир в психике и культуре. Есть масса совпадений и схожестей между психикой и культурой. Причина, видимо, не только в их сущностной близости, но и в одной и той же эпистемной подоплеке их рассмотрения. Корни этой подоплеки в тех «дискурсах», кои были выработаны последние полвека про попытках придать хоть какую-то определенность абстрактным понятиям и формальным приемам в гуманитарной области знаний. Заимствованы они были, главным образом, из информационного и системного подходов, а также из моделей выбора и принятия решений. Вероятно, то была вторая атака «формализаторов» на гуманитарное знание — первая, вдохновленная и спровоцированная достижениями физики, была отбита раньше (см. работы Дильтея, Риккерта и др.). Вторая атака была не столь безуспешной: сегодня редко можно встретить психолога и культуролога, который бы не бряцал разного рода формализмами, да и просто наскоро придуманными терминами и иноязычными словечками... Сию преамбулу мы поместили не только для того, чтобы задеть коллег, но и в порядке самокритики. А теперь — к делу.

О пракультуре, в роли душевного механизма, мы уже писали (см. «Элементарная динамика индивидуальной душевной жизни и ее аналогии в истории и культуре»). Здесь же мы обсудим проблему «внешнего мира», одинаково значимую как для психики, так и для культуры. Для кого-то внешний мир начинается за порогом или за кордоном, для кого-то за пределами нашего тела, а еще для кого-то и само это тело, и даже какие-то чувства и мысли — уже нечто внешнее, так как на них можно смотреть как бы со стороны (с исключительным философским изяществом разбирает этот вопрос Н. О. Лосский). Опираясь же на принятые представления и обобщая их, к внешнему миру естественно отнести все то, что напрямую не поддается нашим сознательным хотениям (воле) или поддается с большим трудом. Скажем, я ничего не могу поделать со звездным небом, как оно есть, или не могу справиться со своим плохим настроением (знаток церковных толкований скажет вам, что, поскольку вы не можете с ним справиться, оно наведено нечистой силой). Конечно, звездное небо «более внешнее», чем плохое настроение, но разница лишь в степени, в градациях. В то же время, придерживаясь этой позиции, я вряд ли могу считать внешним миром подневольную мне собственную руку и пальцы, держащие пишущую ручку, пожалуй даже табуреточку для сподручных книжек, с которой я не расстаюсь, и кое-какие порхающие во мне мыслишки, — ибо все это подчиняется моим хотениям. Уже из этих примеров видно, что деление на миры внутренний и внешний зависит от того, как далеко простирается сила быстро и непосредственно реализуемого хотения (насчет табуреточки вопрос, конечно, спорный — просто я ее люблю, но не все любимое мною принадлежит моей самости; аналогичные вопросы можно бы поставить и по поводу болевых ощущений и т. п.). Итак: во внешнем мире находится то, до чего непосредственно не дотягивается наше хотение, к чему напрямую не приложима наша воля, а внутренний мир — это область непосредственного действия воли (это определение, разумеется, не строгое и мы его предлагаем в качестве первого приближения).

Представление о внешнем мире — это элемент культуры, один из ее важнейших элементов, элемент, характерный для индивидуума и общества, к тому же менявшийся в ходе культурной истории. Убеждение большинства людей в том, что внешний мир выглядит одинаково для любого человека, ошибочно. То, что видит один, не замечает другой, даже сами по себе предметы (деревья, дома, люди и т. д.) представляются по-разному, и разными может быть цветовое и геометрическое их выражение, их разделение, не говоря уже о содержательной стороне.

Восприятие окружающего состоит из пассивной и активной составляющей. Неодинаковость восприятия внешнего мира людьми происходит не только из-за несходства пассивных «отражений», но также из-за того, что у разных людей, в условиях разных культур не совпадает его, восприятия, активная сторона. Дело в том, что, воспринимая окружающее, человек «навязывает» ему свои установки, свои предпочтения, свою специфику внимания и понимания. Когда-то шли дискуссии, за счет чего человек видит: благодаря освещению солнцем, луной и т. п. или благодаря излучению глаз (последней точки зрения придерживался, кажется, Леонардо да Винчи). Какова бы ни была современная теория зрения, восприятие, в целом, зависит не столько от воспринимаемого, сколько от воспринимающего. Некий человек может увидеть даже то, что другой человек никогда не увидит. Это относится ко всему, а косвенным доказательством может служить искусство...

Именно это обстоятельство — активность восприятия при соприкосновении с миром — позволяет говорить о гносеологическом конструировании, созидании человеком реальности, что он делает сообразуясь со своими целями и хотениями, по преимуществу бессознательными. Подчеркиваем, что речь идет не о физическом преобразовании мира, а о его представлении и понимании, в том числе о его видимом и слышимом образе. Представьте картину художника, достаточно оригинального и якобы отображающего мир — вы далеко не всегда узнаете в его картине то, что увидели «в натуре». Активность восприятия хорошо известна современной психологии, но его роль еще далеко как следует не изучена. Древний человек, погруженный в предания и мифы, озабоченный сновидениями, уверенный в том, что его окружают крылатые, хвостатые и рогатые духи, герои и божества, воочию видел их в окружающем, ибо так диктовала ему культура и того требовало от него хотение. Если он желал реализовать свое хотение, допустим, встретиться на пиру или на похоронах с божеством, то оно и в самом деле перед ним являлось (Голосовкер называл эту действительность имагинативной — «образной», «воображаемой»). И если кому-нибудь из нас думается, что наш мир и есть самый настоящий, подлинный, а окружавший древних — не более чем химера, то он заблуждается: но заблуждается не случайно, так как многим из нас суждено доживать эпоху бездушно-бездуховной реальности, которую мы только и должны видеть и привыкли видеть...

Очевидно, что горожанин живет не в природном, а в искусственном мире. Это более верно, чем кажется на первый взгляд, и не только в отношении горожанина: люди не просто преобразуют природную действительность, а она сама, с самого начала, в значительной мере есть творение человека, и не менее своеобразна, чем люди, творящие ее активным восприятием.

Все это так, но не совсем так. В личной жизни и в истории есть периоды становления, созидания культуры и психики, в том числе внешнего мира (становящееся и ставшее — ключевые понятия у некоторых мыслителей, в частности, у О. Шпенглера). В периоды становления люди и в самом деле творят мир по своему хотению и велению, достаточно свободно используя для этого уже существующие наличные реалии. Это — счастливые периоды: в личной жизни, как правило, это детство, в исторической — периоды созидания новых культур. Но со временем культура, личная память, психические механизмы затвердевают, а начинается стагнация с того, что называют внешним миром. Теперь уже сей внешний мир оставляет мало простора для хотения, воображения, свободы самовыражения. Люди нередко недовольны жизнью, бьются в ней, как в клетке, а иные норовят взломать и переделать действительность: в истории наступает культурный кризис, в личной жизни окаменевшая память лишает свободы, и наконец наступает смерть...

Таковы судьбы внешнего мира. Поначалу он воплощает в себе наши желания, страсти, фантазии, он является свободным творением, подобно тому, как творил библейский Бог, каждодневно озиравший плоды своих дел и восклицавший «Хорошо весьма!» В эти благословенные периоды человек и в самом деле, по слову Библии, представляет собою образ и подобие Божие. Но наступают периоды серости, затхлой привычности, внешний мир сдвигается вокруг нас, его стены и потолки давят на человека, а окна и двери наглухо заперты, и радикальная революция или личная смерть выглядят как лучший выход...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»