Первая страницаКарта сайта

Ностальгия по советскому прошлому в свете закономерностей психики. То, что огромное число людей вздыхает по советскому прошлому — это факт. Правда, по данным опросов, большинство не хотело бы возвращения этого прошлого, но зато до чего живучи легенды о бесплатных благах, — и как же о том не вздыхать! Нынче даже отъявленные либералы что-то бормочут о том, что не все было плохо, — как будто, чтобы негативно оценивать советизм, абсолютно все должно было быть плохо. В общем так: народ вздыхает, социологи недоумевают (опросы крайне противоречивы), коммунисты мечтают, а телебесие дразнит, запутывает, намекает, морочит, внушает, опошляет и т. д. и т. п.

Проблема означенной ностальгии и в самом деле непростая, тем паче, что ностальгируют не только пожилые, но и часть молодежи, и повально средневозрастные, особливо почему-то женщины. Попробуем подойти к этой проблеме с точки зрения особенностей психики. Мы уже обсуждали ее устройство, вводя представления о «собственном» и «несобственном» Я (см.: «Сказка о Кощее и органический подход к душевной культуре», «Закономерности и пракультурные механизмы в индивидуальной психике. Аналогии с социокультурной сферой», «Элементарная динамика индивидуальной душевной жизни и ее аналогии в истории и культуре»). Вкратце напомним наши предположения: психика расчленяет мир на приемлемое для нее и неприемлемое — приемлемое «помещается» в собственное Я, неприемлемое — в несобственное. То, что никак не стыкуется с наличным содержанием собственного Я, с нашими моральными и мировоззренческими установками, в том числе с пракультурными, с тем, что для нас привлекательно, «вытесняется» в несобственное Я, содержанием которого мы, в большей мере бессознательно, в дальнейшем пренебрегаем (кроме стрессовых состояний и сна, когда оно вылезает). При этом очень важно, что распределение между двумя названными Я касается не только вновь поступающих впечатлений, но и уже существующего, наличного материала («психофактов») собственного Я. Оно систематически «перебирает» психофакты, перестраивается для их согласования, ради обретения цельности, «очищается» от того, что в данный момент оказывается неприемлемым, а последнее отправляется в несобственное Я... Еще несколько существенных замечаний. Собственное и несобственное Я не стоит представлять себе как анатомически разделенные области мозга, а «вытеснение» как буквальное перекладывание из одной области в другую. По-видимому, гораздо ближе к истине следующее понимание. Любое впечатление (восприятие), становясь психофактом, насыщено большей или меньшей энергетикой, образно говоря, живостью. Неприемлемость психофакта означает, что неоднократные попытки его присоединения к собственному Я неудачны, при этом чем больше попыток, тем больше теряется первоначальной энергии психофакта. В результате он превращается в нечто «холодное», некий «трупик», — что мы и назвали вытеснением в несобственное Я, это своеобразное кладбище неприемлемых психофактов. Лишь иногда такие психофакты набираются новой энергии, заимствуя ее, главным образом, у новых впечатлений. Что же касается механизма воспоминаний, то вспоминаются прежде всего психофакты, наделенные большей живучестью (энергетикой). Именно поэтому психофакты, относящиеся к несобственному Я, имеют гораздо меньше шансов всплыть в памяти, а если это случается, то, как уже говорилось, благодаря заимствованию энергии у ассоциативно связанных с ними новых психофактов.

Таким образом, опираясь на приемлемые психофакты, собственное Я фактически стремится быть «положительным», избегает внутренних конфликтов. «Люби ближнего, как самого себя» — призывает христианство, то есть оно признает, что любовь к себе присуща человеку исконно, органически. Наш прошлый опыт (собственного Я), благодаря указанному стремлению, выглядит все более сносно, приемлемо, даже идеализированно. И когда ненароком или по заказу кто-то обернется назад, ему померещится что-то гладкое, светлое, веселое — вопреки тому, чем оно было на самом деле. Правда, закон идеализации памяти о прошлом писан не для всех. Но сначала о тех, кому сей закон «писан». Советизм был и остался по душе людям, склонным к властвованию, так как в глубинной его основе заложен культ власти и принципиальное оправдание насилия. Поэтому, если имеющий таковую склонность человек добивается какой-то власти или умудряется отождествлять себя с верховной властью, он, этот человек, будет положительно оценивать советское прошлое, и оно надолго, а может, и навсегда приживется в его собственном Я. Советизм по душе и тем людям, которые обожают нерассуждающее подчинение, преданность начальству, попросту холопство. Возможно, что у таких людей основа их натуры состоит в сильнейшей установке к отождествлению с другими людьми, но в первую очередь с начальством. Отождествление такого рода как бы компенсирует дефицит собственной воли: овца мнит себя волком. Советизм может быть вполне приемлем и для тех, кто просто жил, не воспринимая всерьез советских идеологем, а само по себе свое существование запомнил с лучшей стороны. И тогда он задним числом соединит его с благостными разговорами о советизме и нынче будет тоже петь ему осанну. Это относится, в частности, к тем, кто захватил советский период в детстве. С гордым упрямством вспоминают ушедшую эпоху и те, кто верил во всемирное значение советского социализма, в то, что Советский Союз — идеологический и силовой центр мира, и при этом неважно, каково было у самого этого человека житье-бытье. По закону идеализации память о нем отодвинется на второй план, затушуется, а возможно, окрасится теплым сочувствием.

Кто же сегодня заведомо не испытывает ностальгию по советской эпохе? Во-первых, тот, кто, живя в то время, преизрядно настрадался — по причинам самым разным, не обязательно от «режима». Закон идеализации оставит у этих людей от советской эпохи пустоту, нежелание вспоминать. Во-вторых, тот, кого удручала и возмущала повсеместная ложь, боязнь сказать что думаешь, кто понял, иногда задним числом, безнравственность и цинизм «режима», нелепость экономической системы, невозможность повлиять на что-либо в лучшем направлении и т. д. У этих людей память «очищается» от конкретной советчины, оставляя о ней совсем немного приемлемых психофактов. Но, как мы говорили, отрицательные содержания не исчезают, а превращаются в нечто безэмоциональное, принимают вид формального знания. Высушиванию отрицательных содержаний способствует также их осуждающее выговаривание и какие-то действия. В связи с этим мог возникать такой «парадокс»: люди, занимавшие активную противосоветскую позицию, особенно в 90-е годы, стали относиться к советскому прошлому спокойнее, менее эмоционально.

Наконец нельзя не сказать о тех, кто не жаловался на жизнь раньше и неплохо приспособился к новым условиям. У этих «умеющих жить» ностальгия носит весьма умеренный характер и выражается в стандартных фразах вроде того, что можно было не разваливать державу, нельзя огульно чернить прошлое, так как это наша история, было немало хорошего и т. д. и т. п. Есть, наверное, немало и других индивидов со своим отношением к прошлому. Кому-то оно может импонировать какой-то особой подробностью, скажем, незабываемым личным успехом, полетом Гагарина, балетной постановкой Григоровича, первыми шедеврами Солженицына, полученным орденом, знакомством с важной персоной, да и мало ли еще чем. А у кого-то вызывать неприятие из-за воспоминаний о сволочизме каких-нибудь непосредственных начальников.

Интерес вызывает заметная ностальгия по советской эпохе среди немалого числа православных священников. И это несмотря на еще памятный жесткий контроль за Московской патриархией со стороны атеистических властей. А что творила власть до менее зубастого брежневского периода — и вспоминать страшно! Многие архиереи и священники в сегодняшних проповедях, в том числе по радио, называют нынешние времена небывало порочными, «права человека», «демократия», «либерализм», «Запад» в их лексиконе исключительно ругательные слова. Ну, прямо как у Грибоедова: «К свободной жизни их вражда непримирима...» Вероятно, это невольное следствие все той же советской выучки. Ведь почти все они уже не испытали на себе преследований, побывали в октябрятах-пионерах, а то и в комсомоле (а, мол, гнали Церковь не коммунисты, а инородцы!). И вот так, как будто не задетые историческим временем, обличают и проклинают, на чем упражнялась и советская пропаганда, «буржуазную демократию», «капитализм», «сионизм» и прочее, только погуще сдабривают апокалиптическими ужасами. Вместо сострадания к умученным ненависть к придуманным страшилкам. Впрочем, Бог им судья.

Почему, вопреки закону идеализации, мы вспоминаем не только хорошее, но и плохое? Дело в том, что этот закон не имеет безоговорочной силы — возможны сбои и патологические нарушения. Но и совершенно здоровая психика преподносит сюрпризы, так как никуда не денешься от неизбежных ассоциаций «хороших» и «плохих» психофактов, радость и страданье иногда идут в обнимку; испытывая очень сильные впечатления, мы нередко оказываемся во власти неразъемного клубка чувств, положительных и отрицательных. Поэтому случается, что когда вспоминается что-то в высшей степени милое, приятное, из несобственного Я вытягивается и совсем обратное, оживляясь энергией положительного психофакта.

Запрет на то, чтобы оглянуться назад, возвратиться на прежнее, идя по уже пройденной дороге, — известные детали мифов, сказаний, сказок. Наиболее известна история Орфея и Эвридики, когда из-за оглядки Орфея Эвридика вернулась в царство мертвых. А также библейский эпизод с Лотовой женой, которая окаменела, оборотившись на покинутый Содом. Смысл прост: нельзя оживлять умершее, навсегда оставленное, тем более мучительное, дурное. Иногда это обобщается до того, что вообще нельзя воскрешать прошлое, пройденное (если кто-то должен возвратиться на прежнее место, то следует пойти другим путем). Возможно, что тут мы имеем дело с мифологическим осмыслением необратимости времени. Остановить время, тем паче повернуть его вспять, — считалось деянием злых сил (вопреки этому построен библейский эпизод с падением Иерихона: Богу разрешено все). Древнейшее содержание празднования нового года состояло в том, чтобы умилостивить божества, дабы продлить течение времени, следовательно, самой жизни. Имеется глубокая аналогия между необратимым движением времени и большинством обрядов. Обряд тоже нельзя обернуть, дать «задний ход». В древности обряды перехода во взрослое состояние (инициации), обручение, крещение допускались единожды. Вместе с тем, было распространено убеждение: все когда-нибудь повторится, вернется, — но не по нашей воле, а из-за циклического движения самого времени.

Прошлого, как чего-то вещественного, уподобляемого сегодняшней реальности, в сущности, нет, а ностальгические воспоминания представляют собою еще живые, радующие сердце, наполненные энергией впечатления: это состояния души, лишь очень условно, косвенно связанные, а может быть, и совсем не связанные с когдатошней «объективной реальностью». Таким образом, закон идеализации прошлого сводится к сохранению в душе того, что доставляет удовлетворение, и умерщвлению того, что имеет обратное действие. Это в равной мере относится к закономерностям культуры, как и психики, которая является ее субъектной проекцией.

Максимально совершенная психика должна бы строиться на тех же принципах, что и праведная жизнь: возникающее в течение жизни дурное, будучи воспринято, как можно быстрее лишается энергетики и отправляется на «кладбище психофактов» (несобственное Я), а их ассоциативные связи с чем-то приемлемым напрочь разрываются, чтобы умерщвленное злое уже никогда не уворовывало живую силу у доброго. Может ли подобная мечта о совершенной психике когда-нибудь осуществиться? Еще Христос учил, что доброе и злое так смешаны в земной жизни, что люди бессильны их развести (Матф. 13; 24, 30). Правда, неоднократно разными способами старались приблизиться к идеальному образцу. В христианстве, к примеру, был и кое-где сохранился монастырский обычай ежедневного исповедания помыслов духовнику. Становился ли сей монах совершенным?..

См. также: