Первая страницаКарта сайта

Конкретный человек и культура. Параллелизм в явлениях культуры и психики. О параллелизмах и схожих закономерностях в индивидуальной психике и культуре нам уже приходилось писать (см. «Внешний мир в психике и культуре», «Типы душевной жизни и их проекции в истории и культуре», «Элементарная динамика индивидуальной душевной жизни и ее аналогии в истории и культуре», «Сказка о Кощее и органический подход к душевной культуре», «Основной закон психики и его последствия в жизни, в науке, искусстве, историческом развитии, в постижении новизны»). Пожалуй, самым впечатляющим примером прямого сходства служит способность к изоляции. Род, семья, племя, народ всегда — разными средствами — ограждали себя от одноименных сообществ. Наиболее четко это стремление нашло выражение в государстве (подробнее см. рубрику «Установка на изоляцию (культурный иммунитет, свое — чужое, независимость)»). Причем, вместе с ослаблением изоляции рода возрастала изоляция семьи и племени, вместе с ослаблением изоляции племени вырабатывались средства изоляции объединявшего их народа. В качестве средств такого рода, как мы знаем, выступали и выступают всевозможные ограничения на общение с «чужими», запреты на передвижения, установка на собственное превосходство и презрение к «чужим» и т. д. Однако, несмотря на все это, ограды рушатся и сегодня шатается, казалось бы, даже последний бастион — государственный суверенитет. Но последний ли? В течение всей истории выковывались ограды для индивидуальной психики — проникновение в нее со стороны становилось все более затрудненным. Индивид, конкретный человек все меньше поддавался повелительным внушениям, внедрению обязательных социокультурных установлений. В настоящее время во многих странах его душевная жизнь закрыта для внешнего вмешательства в законодательном порядке и он никому не обязан ее раскрывать. Именно способность психики хранить и, когда это нужно, скрывать от других людей свое содержание, свою независимость превращает индивида в наиболее значимый, чуть ли не главный элемент человеского мира, в этом качестве как будто приходящий на смену роду, семье, племени, народу, государству и присваивающий их прерогативы. И все же «как будто» — это не оговорка. Тоталитарные режимы и массовая культура все более успешно борются с независимостью и замкнутостью индивида: основные векторы и ментальные скрепы содержания его психики задаются извне, так что и скрывать нечего. Это видно при культурологическом анализе феномена «советского человека» и современного «массового человека», сидящего на игле ходячих мнений, моды, телевидения и прочей так называемой информационной продукции.

Прямой параллелизм между изолирующей способностью культуры и психики, а заодно и единую установку на превосходство демонстрирует одна из особенностей в отношении к чужому, инакому. Для многих древних и «примитивных» культур характерно понимание и восприятие иноплеменного, чужого, инакого как чего-то неживого, или живого как бы по видимости, а не по сути. Для человека, принадлежащего культурам упомянутого типа, место обитания его самого, сородичей, вообще «своих» наполнено жизнью, а то, что за пределами этого места, все сплошь некий иной мир, чаще всего мир неживой, в указанном выше смысле. Места обитания чужих, врагов представлялись населенными злыми, нехорошими духами, существами. Тем самым получала обоснование необходимость обособления своих, своего места обитания и одновременно осуществлялась установка на превосходство. Считалось чужим и то, что под землей, хотя и своей: об этом свидетельствует появление «пелен» (саванов) и гробов при возникновении обычая захоронения в земле (до этого умершего чаще всего укладывали на землю, прикрывая ветвями, камнями, легким слоем земли, или помещая в пещерки; пережиток этого сохранился в русском обычае «заложных покойников» и «убогих домов»; отсюда же надгробия и, возможно, обычай побиения камнями). Чужака, взятого в плен, превращали в раба, — согласно Аристотелю, в «говорящую машину»; варвар для древних греков не был полноценным человеком.

По сути то же самое мы видим в установках психики, установках на изоляцию и превосходство, особенно у многих современных людей: они видят во всем окружающем средства, используемые для своих целей, — помните, еще у А. С. Пушкина: «Мы все глядим в Наполеоны; / Двуногих тварей миллионы / Для нас орудие одно; / Нам чувство дико и смешно». Фактически это означает для нас, что окружающий мир вроде бы мертв, не имеет собственной жизни — ведь в принципе с ним допустимо делать что угодно, ежели нам это потребуется. А коли он нам сопротивляется, его нужно покорить и переделать в нужном нам направлении, как будто он весь, с людьми, природой, представляет собою неодушевленное вещество. Таковое мировоззрение свойственно не только тоталитарным режимам и диктаторам, но и самым обычным людям (конечно, не всем). Добавим еще, что подобно тому, как стараются себя изолировать очень молодые и старые культуры, те же явления можно наблюдать у детей и стариков, вернее в их психике. Дети в своих бессознательных установках весьма эгоистичны, хотя это стушевывается огромной впитывающей способностью их психики (бессознательным отождествлением со средой), старые же люди вольно или невольно замыкаются в суженном мире.

Обозначенная в заголовке и частично раскрытая нами проблема имеет давнюю историю, хотя она, эта проблема, не всегда формулировалась именно таким образом. Обзор культурологических и психологических исследований и теорий на эту тему потребовал бы целой книги, поэтому мы здесь ограничимся краткими упоминаниями. Первопроходцами, вероятно, были англичане, что вполне отвечает их ментальности: прежде всего личность, конкретный человек, даже если это «дикарь», а потом все остальное. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с работами патриарха в этой области — Эдварда Тайлора. Его «теория анимизма» утверждает, что первобытная вера в духов, в души, а затем в загробный мир основана на осмыслении «дикарями» снов, видений, галлюцинаций, каталепсии и т. п., — а это явления психические. Таким образом индивидуально-психическое оказывается источником религии, а следовательно и культуры. Значительно позже, говоря о Тайлоре, Бронислав Малиновский (автор функционального метода в культурологии) отмечал, что «первобытный человек представлялся ему излишне созерцательным и разумным» («Магия, наука и религия». Garden City, 1954). Но уже и при жизни Тайлора его изрядно критиковали, к примеру, известный во второй половине 19 века английский религиовед, Робертсон Смит (его сочувственно цитирует П. А. Флоренский), настаивал на том, что «первобытная религия была, по существу, скорее делом общества, чем индивиидумов». Следующая крупнейшая фигура — Джеймс Фрэзер. Его теория магии базируется опять-таки на «роли личности», поскольку в магии, по мнению Фрэзера, важна «убежденность человека в том, что он может лично воздействовать на природу, если только узнает магические законы» (цит. по Б. Малиновскому). Важно здесь и то, что магией владеют не все, а отдельные персоны. Вместе с тем, у Фрэзера уже менее заметен «приоритет» психики над культурой, а у его последователей он почти сходит на нет. Тем не менее, последний по времени крупнейший представитель английской школы Б. Малиновский считает оба фактора, психический и социокультурный, равноценными: «Но одно достижение современной антропологии мы не можем подвергнуть сомнению: признание того, что магия и религия не просто учения или виды философии, не просто интеллектуальные основы для разных мнений, но особые способы поведения, прагматические позиции, базирующиеся на чувствах и воле. Это в той же степени образ действия, как и система верований, и такой же социологический феномен, как и личный опыт». Собственные «полевые» исследования убедили этого выдающегося ученого в том, что религия возникает в результате «кризисов индивидуального существования».

В американской культурной антропологии интересующая нас проблематика наиболее выпукло представлена в этнопсихологической школе (Авраам Кардинер, Маргарет Мид, Рут Бенидикт и др. — удивительно, а можно сказать позорно, что на русский почти ничего не переведено, разве что разбитым на цитаты в бесконечных учебниках по культурологии). Если в американской антропологии, в целом, выработался подход к изучению индивидуума и культуры в их единстве, то в этнопсихологической школе на психике и индивиде сосредоточивается главное внимание, как на источниках и «генераторах» культуры. Последняя оказывается «объективной проекцией» индивидуального субъекта. Правда, интерес к этому направлению поубавился в связи с тем, что разнообразие типов личности в современном обществе лишает результативности его практические исследования в рамках этого подхода (для российского общества это, видимо, не так).

Не дремала и Европа. Взаимосвязь личности и культуры с переносом центра тяжести на личность — характерный подход у позднего Зигмунда Фрейда и фрейдизма и у Карла Густава Юнга. Во Франции традиционным стал противоположный крен — в определяющую роль культуры и социума. Так, основоположник ряда направлений в социологии, Эмиль Дюркгейм, был твердо уверен в приоритете социокультурного ландшафта над личностью, поскольку последняя, как он считал, необузданна и всегда нуждается в социальном контроле. И все же его гипотеза о наличии управляющих социумом «коллективных представлений» указывает и на роль психики — ведь «коллективные представления», будучи «объективными», в то же время гнездятся в конкретных людях. В последующем, в этнологических работах Люсьена Леви-Брюля, психика, кажется, была полностью реабилитирована в качестве детерминатора образа жизни и поведения, в первую очередь среди «примитивных» народов. Решительный поворот произвела и школа «Анналов», выдвинувшая концепцию «глобальной истории», охватывающей все стороны человеческого мира.

В заключение отметим следующее. Нельзя исключать того, что психика связана с культурой не только параллелизмами, но и является ее генетической основой, если ограничиться пракультурой. Пракультурные установки, в частности, изоляции, превосходства и отождествления в одинаковой мере присутствуют в психике индивида и в культуре. Более того, как мы выяснили (см. «Закономерности и пракультурные механизмы в индивидуальной психике. Аналогии с социокультурной сферой»), даже само устройство психики может быть истолковано как функционирование пракультурных установок. Предположение, кстати говоря отнюдь не новое, о том, что психика является генетической основой культуры, объясняет тот факт, что, несмотря на изрядные различия в культурах и местах обитания, везде можно заметить схожие пракультурные начала. В каждом случае какие-то из них выпячиваются больше, какие-то меньше, но, так сказать, их набор один и тот же.

См. также: