Sanguis. Чем, инстинктивно или сознательно, руководствуются люди в своем поведении, своих мнениях, на что реагируют бурно, а что совсем не замечают? Сегодня чуть ли не всю эту проблематику стараются сделать своей синекурой так называемые психологи. Почему «так называемые»? Потому что психология, как область достоверного знания, еще очень далека от цельности, разного рода концепции и теории непримиримо схлестываются или начисто игнорируют друг друга, и тем не менее вылезшие, как грибы, учебные заведения набирают мечтающих о власти над людьми мальчиков и девочек, штампуя «специалистов»...

В человековедении за последние четыре века явно просматриваются две позиции: человек в младенчестве — это чистый лист, на котором воспитатели и обстоятельства вольны начертать любые знаки, и именно они, эти знаки, будут служить указующим перстом; противоположная позиция состоит в том, что человек по самую макушку набит инстинктами, пережитками, врожденными идеями, и именно они повелевают им. Всегда находились мыслители, декларировавшие ту или другую позицию, подкрепляя ее новыми аргументами, и, чаще всего, учения и теории этих мыслителей не оставались без приложений. К примеру, советская идеология базировалась на убеждении в том, что из человеческого материала можно вылепить все что угодно, лишь бы было время и были средства. Особенное внимание уделялось средствам, начиная от полностью огосударствленной образовательной системы и всепроникающей пропагандистской машины и кончая колючей проволокой, за которой при любом морозе или удушающей жаре власть изощрялась в «трудовом перевоспитании». Потом ту же методу взяли на вооружение китайские, вьетнамские, камбоджийские коммунисты. А ведь начало этому кошмару положили такие милые люди, как Жан-Жак Руссо, Франсуа Мари Вольтер, Джон Локк... Впрочем, что же их винить: они бросали семена в европейскую почву и не могли знать, что шальные ветры истории занесут их в иные края (однако, разве Европа так уж безгрешна и не являла образцы жестоких нравов, питаемых не только древними корнями, но и той же просветительской утопией). Упомянутая утопия не раз сотворяла злую шутку и с российским образованным слоем — достаточно вспомнить взятую им на себя просветительскую миссию в 19 веке и оптимистов 90-х годов, полагавших, что стоит отказаться от советской идеологии и заменить ее другою, как дружным шагом массы устремятся в «светлое будущее» западной демократии.

После открытий психоанализа и глубинной психологии прямолинейный спор двух означенных выше позиций, можно считать, окончился поражением апологетов воспитания. Возможно, что когда-нибудь они снова возьмут верх, — если придумают способ такого капитального вычищения мозгов, что в них после этого можно будет затолкать что угодно. Пока же ясно следующее. Воспитание в силах подальше задвинуть «пережитки», врожденные идеи и комплексы, коротко говоря, пракультуру, если оно опирается не на голословные призывы, а на убедительную культурную надстройку над нею. Причем, при выработке методов воспитания и особенно перевоспитания необходимо учитывать наличную устоявшуюся ментальность. То, что ей радикально противоречит, психика будет неизменно отбрасывать. Дело совсем не в том, что многие люди не желают знать «правду», нечто существенно новое, перечеркивающее прежние представления и убеждения. Причина невосприимчивости к новизне такого рода заложена в самом устройстве психики. Она сравнительно легко присоединяет к уже имеющемуся ментальному содержанию, как правило, лишь то, что для нее приемлемо, способно без большого конфликта с ним войти в него. В первую очередь это характерно для взрослых индивидов, тем паче для людей пожилых. Правда, в психику иногда проникают впечатления, неприемлемые по содержанию, что обнаруживается позже; это своего рода «диверсанты». И еще надо иметь в виду, что индивидуальное цензурирование нового — процесс по преимуществу неосознаваемый, и «давить на сознание» почти бесполезно. Подробнее об этих психических механизмах см. «Элементарная динамика индивидуальной душевной жизни и ее аналогии в истории и культуре», а также «Закономерности и пракультурные механизмы в индивидуальной психике. Аналогии с социокультурной сферой».

При наличии крепких культурных традиций и ценностей пракультура проявляет себя неявно, драпируясь в пристойные обличья, но зато в периоды культурной немощи трубит во всю мощь. В указанные периоды функцию воспитания и образования берет на себя непосредственный опыт выживания, в остальное время от воспитания еще можно ждать нечто более уравновешенное и сдобренное культурой.

Далее в настоящей заметке хотелось бы подробнее осветить одну из самых сильных и ныне замалчиваемых пракультурных страстей — влечение к sanguis (крови), назовем его сангвинизмом. Вот уж могучий «пережиток»!..

В устоявшихся древних культурах сангвинизм находил выходы в обширной и упорядоченной системе жертвоприношений. На первой, древнейшей, стадии племя жертвовало своими же соплеменниками (обычно самыми юными и самыми старыми, так как они «ближе всего» к предкам и божествам). И тело, и кровь жертв ритуально поедались — ради того, чтобы заключенная в них жизнь «циркулировала» в родовом сообществе. Поскольку жертвы предназначались предкам и божествам, они «выходили» из сообщества, делались отчасти чужими. На следующих стадиях в жертву приносились животные (вероятно, этой цели служили домашний скот и охотничья добыча), иноплеменники (иноплеменник, будучи схвачен или убит, становится отчасти своим; например, у индейцев был обряд усыновления пленного перед тем, как принести его в жертву).

Во всех случаях кровопитие отождествляло племя с их жертвами, божествами и предками и служило единству племени, означало его сплочение — этот первоначальный смысл, слегка размываясь, переходил от стадии к стадии. Всегда существовало и существует по сегодняшний день множество обычаев, выросших из той же мифологемы: пиры (братчины) с частичной или полной заменой крови на вино, клятвы на крови, круговая порука с участием в пролитии крови, инициации с кровью, вампиризм и др. Есть люди, приохотившиеся регулярно употреблять кровь животных. Поэтому в христианстве, с его болезненным отношением к крови, пощение предполагает полный отказ от мяса, а монах, как правило, отказывается от него навсегда. Причащаясь Крови и Тела Христа (под видом хлеба и вина), Его последователи объединяются между собою и с Ним. Спаситель отдает Свои кровь и плоть в качестве последней жертвы, долженствующей раз и навсегда пресечь влечение к крови человеческой и животной. Поскольку же, как мы знаем, этого не произошло, то можно сказать, что, с христианской точки зрения, после распятия Христа история как бы остановилась — по сути в ней уже не происходит ничего нового.

Кровь — ее вид и ее «вкушение» — нередко возбуждает и возбуждение может претворяться в опьянение, страх, агрессию и иные подобные чувства (чтобы несколько их умерить, это было ритуализовано). Сангвинизм должен был стимулировать поиски аналогов крови. Роль такого аналога играет вино и прочие возбуждающие средства (особенно выделялись в этом ряду напитки из мухоморов). Не случайно породнение, вообще объединяющие людей обычаи не обходятся без вина. Оно неизменно сопровождает поминки по умершему (в древности «старая чадь» не всегда доживала до естественной смерти — ее убивали не только для того, чтобы избавиться от лишних ртов; потом, видимо, кровь заменили вином). Свидетельство равносильности крови и вина есть в Евангелии (Тайная Вечеря). Существовало также древнее представление о взаимозамещаемости плоти и квасного хлеба, о чем также есть свидетельство в Евангелии.

Сангвинизм тесно связан не только с жертвоприношениями, но со всевозможными мучительствами и убиением — все это единый клубок и, прямо ли, косвенно ли, соотносится со сплочением какого-либо сообщества или отдельных его частей. Понимают это его члены или не понимают, но это так. Сангвинизм оказался одним из важнейших факторов истории у немалого числа стран и народов. Не обошел он и Россию. Как обычно, пракультурные страсти выплескиваются в периоды культурных кризисов — посему эти страсти, в том числе сангвинизм, сотрясали страну чуть ли не всю первую половину 20 века, и даже когда кризис утихал, историко-культурная инерция продолжала поддерживать пракультурное беснование. При этом сплачивалась не страна в целом, а отдельные местности, народности, социальные слои, то враждовавшие, то объединявшиеся.

Первородный посыл жертвоприношений — это должны быть свои, родные, кровные (!). Таков был древнейший императив. Затем утвердилось убеждение, что это должны быть чужие. И вот что удивительно: культура изыскивала самые причудливые лазейки, чтобы совместить эти как будто несовместимые смыслы. И какую бы зафиксированную в культуре жертву ни рассматривать, она всегда отчасти своя, отчасти чужая. Самый характерный пример — отношение к подвергающемуся каре преступнику: он из своих, коль скоро должен был подчиняться обычаям и законам данной страны (племени), но он стал чужим, поскольку нарушил какие-то обычаи и законы. Когда ленинско-сталинский режим стремился уничтожать целые слои населения и целые народы, когда десятки миллионов собственных сограждан заключали и ссылали, они вдруг превращались в чужих — в «шпионов», «диверсантов», «классовых врагов», «вредителей», «врагов народа» и т. п.

Сталинисты любят говорить, что Сталин создал могучую державу, добился неслыханного сплочения советского народа, и как-то пропускают мимо ушей факты чудовищного истребления того же самого народа, как бы по умолчанию намекая, что столь великая цель и была достигнута благодаря истреблению. То, что происходило истребление, сомнений нет, а в том, что держава и в самом деле была могучей и сплоченность действительно была необоримой, сомнений не мало. Жертвы сплачивают — это так, но кого и с кем, и в какой мере?.. Люди, превозносящие Сталина, находятся под воздействием по большей части лишь словесных химер «державности», «дружбы народов» и прочих, за которыми в действительности стояли государственный террор, нелепая экономика, боязнь всяческого начальства. Вместе с тем, вряд ли правы те критики сталинизма, кто всю вину за случившееся возлагает на «культ личности». Много было и других причин, в том числе коренящихся в иных душах — этакой сангвинофилии, каковую и демонстрируют бывшие и нынешние сталинисты.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»