О патриотизме. Есть по меньшей мере два вида патриотизма: привязанность к семье, наличной родне, друзьям и конкретному месту обитания, то есть реалиям ближайшего пространства-времени, — это, так сказать, патриотизм натуральный, внеисторический; второй вид патриотизма — назовем его историческим — поддерживается чаще всего таинственной, то есть не до конца проговариваемой, связью с прошлым, иногда очень далеким и почти невещественным; речь тут идет именно о связи с прошлым, — не только о его знании, не только о роковых датах, именах правителей, исторических событиях, — но о чем-то таком, что можно назвать общением с прошлым, его внутренним постижением. Исторический патриотизм, скреплявший Империю, был присущ аристократии, служившей трону и стране, и в гораздо меньшей степени — простолюдинной массе, в силу того, что она была оторвана от процессов принятия исторических решений, и использовалась лишь как средство для их реализации (впрочем, многое ли изменилось потом? — это вам не Швейцария с ее бесчисленными референдумами).

Еще раз подчеркнем, что ощущение (чувство) истории принципиально отличается от ее знания (как запись слов от их смысла). Это ощущение с особенной явственностью проступает, когда исторические фигуры, творящие историю, нам близки, скажем, они находятся с нами в прямом или хотя бы косвенном родстве. Потому что общаться — через десятилетия и века — с событиями как таковыми, скорее всего, невозможно, а с людьми, при наличии генетического, а следовательно, психофизического преемства, связь возможна, особенно если она окрашена религиозным чувством. У знатных родов, активно влиявших на ход событий, патриотизм приобретал подлинно глубинную содержательность, потому что в аристократическое восприятие история буквально вторгалась — со всей ее персоналистичностью и драматической очевидностью. Действительно, что такое Род, как не полная увлекательных и трагических эпизодов чреда жизней и смертей его членов? — А история народов и государств тоже ведь не просто смена дат, людей, событий: всякая история есть прежде всего калейдоскоп жизней и смертей тех, кто ее высекает из бесформенных глыб человеческого существования, в роли же скульптора выступает в первую голову «элита» — когда-то это были знатные роды, короли, цари, императоры, тираны, вожди восстаний и мятежей (в те эпохи эти вожди чаще всего тоже были из знати). Вот эта аналогия, этот единый ракурс, а иногда просто совпадение родовой памяти и большой истории приводило к ее пониманию не только как хронологии, но к пониманию одновременно мыслью и чувством, в том числе и мистическим. Таким образом, честь открытия такой истории несомненно принадлежала «элите». Не случайно, наряду с сухими хрониками, история была также представлена в героических мифах и родовых сагах, а первые курсы русской истории Карамзина и Соловьева состоят по сути из историй родов — княжеских, а потом царских и дворянских. То же самое мы находим в художественном обрамлении, например, в пушкинском «Борисе Годунове».

Теперь о современности. Говорить о воздействии на сегодняшнюю российскую действительность каких-либо знатных родов не приходится, а нынешняя «элита» не может обладать тем историческим патриотизмом, о котором речь шла выше. Разумеется, он недоступен и «широким массам». В советское время было то же самое, но об этом не беспокоились, во-первых, потому, что насаждалось крайне искаженное, негативное представление об исторической роли благородного сословия и царской династии, во-вторых, благодаря придуманному марксизмом тезису о том, что «историю делают массы». Впрочем, эта идеология не изжита и сейчас... Так что же нас ждет? Отсутствие исторического патриотизма почти во всех слоях населения уже привело к ряду очевидных последствий: тенденции к растрескиванию страны и доминированию местных интересов, и, в результате, к ужесточению административной централизации, что было характерно и для советского времени. Интересно, что уже тогда была предпринята попытка, если можно так выразиться, подмены прошлого. Отрицая нравственную, культурную и цивилизационную — вообще позитивную историческую ценность дореволюционного прошлого России, а также своеобразные этнические русские ценности, истребив дворянскую, купеческую и церковную культуры, а заодно обезобразив крестьянскую и средних городских слоев, советизация насаждала в сознании «советского народа» представление о достойном прошлом, об истории в пределах нескольких десятилетий с 1917 года. Поэтому большинство советских людей протягивало свою родословную не далее дедов и бабушек и гордилось ими, ежели они верой и правдой служили новой власти. Пожалуй, и сегодня мало что изменилось, и нынешним идеологам ничего не остается, как занять ту же позицию с небольшими коррективами. Вот наглядный пример. Дарья Донцова — дама, уловившая знамения времени, и, видимо, не столь простецкая, как ее продукция, обнародовала («Антенна», с 25 по 31 октября 2004 г.) следующее «генеалогическое древо»: дедушка — рабочий, бабушка — горничная в доме купца, другой дедушка — работник типографии, позже чекист («соратник Дзержинского»), умер в ссылке, другая бабушка — кассирша, отец — писатель, парторг Союза писателей, депутат, мать — режиссер Москонцерта. Перед нами замечательный образчик советского патриотизма (и теперь отнюдь не секрет, кто Дарьюшку в писатели продвинул). Мода — в начале девяностых — на выковыривание именитых предков, князьев да графьев, вскорости прошла, — да и без всяких идеологических задумок ясно, почему: где же наберешь — для всего народа — столько князьев да графьев...

Вот мы и думаем, что новейший исторический патриотизм, если из этой затеи что-нибудь выйдет, опять обопрется на ту самую советскую эпоху (с небольшими черными мазками и белыми пятнами) — и не далее...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»