Людоедство (каннибализм), жертвоприношение, воля к смерти, покаяние. Есть ли между всем этим связь? Оказывается, есть, хотя и несколько эпатирующая.

Начнем с версии, где первоначальной причиной каннибализма будет сугубо биологическая (другие версии — в конце заметки). Согласно такой версии каннибализм, то есть поедание людей людьми, имел распространение в те времена и в тех местах, где и когда возникали катастрофические кризисы с добыванием пищи. Действие голода и необходимость выживания хотя бы части племени (рода) вынуждала воевать и поедать пленных, а если их было мало или совсем не было, то поедать своих же соплеменников. Поедали, вероятно, в первую очередь совсем юных, еще не вступивших в брачный возраст и еще не способных к зачатию, а на худой конец стариков и старух, если таковые были (не забудем, что смертность была очень высока). Поедание старых наверняка носило исключительный характер, — во-первых, потому, что старый человек обладал сакральным статусом (он «почти предок»), во-вторых, слишком уж это «непродуктивно». Во всяком случае, все зафиксированные факты каннибализма в новейшее время относятся по большей части к поеданию детей (например, в голодные донэповские и посленэповские годы в нашей несчастной стране).

Сейчас трудно выяснить подлинную причину исчезновения каннибализма: то ли в связи с ростом эффективности земледелия и скотоводства, то ли запреты на поедание людей возникли в культуре в результате ее собственного развития. Но совершенно точно известно, что в ограниченном и культурно оформленном виде, и уже не из-за голода, каннибализм существовал очень долго в качестве обычая (не исключено, что где-то он существует и сейчас — совсем недавно, как утверждали СМИ, его обнаружили в форме гастрономического изыска у одного африканского президента). Не вдаваясь в подробности, рассмотрим следующий этап — преобразование каннибализма, со временем усвоенного культурой в качестве обычая, в несколько иной обычай — мы имеем в виду религиозно осмысленные человеческие жертвоприношения. Каннибализм в форме обычая долго мог существовать потому, что в культуре всегда сохраняется почтение к старине, независимо от практических потребностей, в данном случае это знак почтения к старинному способу спасения племени (рода). Затем каннибальский акт переосмысляется как ублажение духов и божеств, как бы сидящих за одной трапезой с людьми. Наконец, следующий этап — участие в людоедении только жрецов (слово-то само за себя говорит!), замещающих богов, поскольку и те и другие определенным образом повязаны. Последующие этапы: убиение предназначенных к жертве (это, по-прежнему, пленники, дети, неженатые подростки) без поедания их жрецами и соплеменниками; переход от сваривания в котлах (читайте сказки) к частичному и полному сожжению (читайте Ветхий Завет) и с заменой единоплеменных людей-жертв животными, растениями, но сохранение обычая убиения для преступников, пленных, рабов (к этому обычаю, видимо, имеет отношение взятие и умерщвление заложников).

Смысл жертвоприношений в точности соответствует и цели каннибализма, которая заключалась в том, чтобы спасти племя (род) от вымирания. Точно так же и жертвы, сначала людьми, затем животными и растениями, приносились ради спасения племени, рода, отдельных людей — разница лишь в том, что теперь от смерти или опасности спасает не сама по себе пища, а спасают опекающие данное племя (народ) божества. Из Библии (Ветхого Завета) видно, что древние евреи отводили жертвам ту же роль, но, отвергая божества, приносили жертвы тельцами, козлами, птицами, злаками, плодами и т. п. единому Богу. В Новом Завете Библии, положившем начало христианству, все подобные жертвы отменяются, поскольку в жертву — ради спасения людей — приносится сам Христос, одновременно Человек и Бог (Сын Божий). Заметим, что эта «эволюционная цепочка» ничуть не унижает христианство — наоборот: она показывает, с одной стороны, его связь со всей прежней культурой, с другой — свидетельствует о ее радикальном преображении в христианстве. Наличие в христианстве следов более древних обычаев и смыслов придает ему только дополнительную убедительность (если мы не считаем всю прежнюю культуру, в том числе сугубо религиозную, то есть все прошлое человечества, разного рода бреднями, а себя мним знатоками истины в последней инстанции). Сколько проклятий, кстати говоря, выкрикивается по адресу так называемого язычества, а ведь первыми глубоко восприняли христианство не кто иной, как греки, у которых язычество было самым развитым и изощренным.

К жертвоприношениям прямое отношение имеют войны, составляющие не менее значимую часть социальной жизни, чем, скажем, труд или любовь. И это не меняется на протяжении тысячелетий. Воин старается убить врага, но он и сам готов пожертвовать собой. Причем, до появления воинской повинности (в 19 веке), эта готовность, особенно среди высших сословий, обычно была добровольной. Возникает вопрос: выращивалась ли добровольность воспитанием или же тут что-то совсем другое, а именно, в людях, возможно не у всех, заложено природой стремление к смерти; это стремление наверняка редко бывает явным и оно приглушается или возгорается в зависимости от исторической ситуации или личной судьбы. Мы склоняемся к тому, что имеют место оба эти фактора. Скрытая воля к смерти многократно находила выражение в литературе. Один из известнейших примеров — «Страдания юного Вертера» Гете. Для жизнерадостного юноши достаточно было замужества любимой им Лотты, чтобы им овладело все более нараставшее желание смерти. Характерно и то, что сама эта книга послужила стимулом для целой эпидемии самоубийств. Нечто подобное было отмечено после публикации «Бедной Лизы» Карамзина. О «стремлении к Танатосу» (Танатос, или Фанатос — олицетворенная смерть у греков) писал поздний Фрейд, да и кто же из философов и писателей не писал о том же... Немало персонажей у Л. Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Набокова сознательно вступают на смертную стезю. Статистика давно обнаружила, что относительное число самоубийств в одной и той же стране достаточно стабильно на протяжении больших периодов. Если и в самом деле у какой-то части населения «воля к смерти» весьма велика, и не исключено, что в зародыше наклонность подобного рода имеется у каждого, то культура должна была выработать способы «социальной утилизации» такого стремления. Возможно, что именно это как-то проявилось в обычаях каннибализма и в жертвоприношениях (включая войны) — мы имеем в виду покорность жертв или даже желание страдания и смерти. Своего рода оправдание «воли к смерти» присутствует во многих религиозных системах, например, в христианстве, в исламе, в буддизме. Оправдание это для многих выглядит довольно убедительно: при переходе в загробный мир чистая, совершившая тот или иной подвиг душа сподобится блаженства. В Средние века, в Европе и Африке, а не так давно и в Америке, были христианские секты, напрямую проповедовавшие массовое самоубийство (к примеру, секта церкумцеллионов, с которыми боролся, будучи епископом, Августин Блаженный (4 век). Не исключено, что «воля к смерти» направляла поведение некоторых христианских мучеников во времена Римской империи (св. Игнатий Богоносец так прямо и говорил, что желает мучений и смерти за Христа, и таковых было немало). Несомненно, что и монашество с его суровейшей аскетикой и «подражанием Христу» привлекало людей с рассматриваемой наклонностью.

Одним из проявлений «воли к смерти» является, на наш взгляд, такое состояние, когда человек не любит, даже ненавидит себя. Такое состояние не исключает боязни смерти, так как сама эта боязнь порождает стремление к ней: страшное не только отталкивает, но и притягивает. Житейская культура использует самоосуждение, чтобы направить человека на преодоление так называемых недостатков, а религиозная культура (в особенности христианская) выработала духовное искусство (доступное не всем) изобличения личных грехов и самоукорения. Практикуемое христианами покаяние (это одно из таинств, а не только обряд) означает, в сущности, отказ от самого себя, от своего образа жизни — вернее, от того, что в них греховного, следовательно, чуждого первозданному человеку, созданному Богом. Очистившись покаянием, человек, во всяком случае его душа, переходят в то новое состояние, которое свойственно святым в раю. Таким образом, покаяние есть путь к смерти...

В начале мы обещали привести хотя бы еще одну версию появления каннибализма. Внимательный читатель, верно, обратил внимание на промелькнувший выше намек: каннибализм, даже самый древний, возможно, как-то связан с «волей к смерти», а отнюдь не с голодом. Ежели развить этот намек, то есть предполагая «волю к смерти» у каждого, в том числе у едомых, то получится следующая картина: поедание соплеменников не вызывало отторжения ядущих и едомых, а наоборот, соединяло их, и было реализацией племенного (родового) единства, это был своего рода спасительный круговорот, обеспечивавший независимость племени (рода) от всего внешнего, эдакая самодержавность племени (оно само себя держит); это могло быть и выражением единства с предками, ибо в поедаемых детях живет душа вселившихся в них умерших (представление об этом было почти повсеместным), а самые старые вот-вот отойдут к предкам. Причем, все это было заключено не столько в сознании, сколько в исполнении обычаев. Если это действительно так, то в случае голода узаконенное людоедство получало только ритуально осмысляемый импульс, но не порождалось голодом. Тем более, что люди с древних времен владели искусством аскезы и пощения и могли почти ничего не есть в течение недель и месяцев. Поедание пленных, при таком раскладе, было вторичным, более поздним явлением. В сказках с бабой-ягой все это отлично просматривается. Подчеркнем, что описанная картина может претендовать на реальность в том случае, если «идущие на смерть» соплеменники «приветствуют» свое заклание (вспомним клич гладиаторов).

Было бы, впрочем, заблуждением полагать, что культура, особенно религиозная, только тем и озабочена, чтобы как-то «окультуривать» большее или меньшее стремление людей к смерти. Есть ведь еще не менее, а пожалуй, и более мощная «воля к жизни», и введение этой воли в целесообразное русло есть тоже задача культуры (об этом кое-что было сказано, когда речь шла о «витальной энергии»). И еще несколько слов об «эволюционной цепочке» преобразования обычаев. Тут речь идет не столько об эволюции во времени, сколько о «культурной логике», своего рода «культурном детерминизме». Ибо все эти обычаи и явления могут сосуществовать во времени. Вообще, было бы рискованно, тем паче при изучении культур, житейских и религиозных, представлять себе ход времени в виде прямой линии.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»