Континуальное мирочувствие и его влияние на мифологию, религию, культуру, науку. Пракультурная интуиция непрерывного бытия. Современный цивилизованный человек с обычной психикой воспринимает окружающее его по преимуществу дискретно — в виде множества отдельных предметов. Скорее всего, это результат воздействия пракультурной установки на обособление, играющей большую роль в практическом освоении мира. При чисто континуальном восприятии четко очерченные, определенные предметы (объекты, вещи, явления) отсутствуют, какие-либо особности, отдельности не фиксируются, реальность представляет собою нечто очень изменчивое и непрерывное. Тут безраздельно торжествует пракультурная установка на отождествление. Примерно так выглядит слегка волнующаяся, освещенная солнцем водная поверхность или та же поверхность ночью, так слышатся шумы радиофона, наплыв неопределенных запахов. Умеренно континуальны восприятия настороженного путника, в поздний час идущего через лес, когда его тревожат какие-то шорохи, а гнущиеся под ветром ветви и кусты будто превращаются во враждебные существа. К континуальным можно отнести особый тип эмоциональных восприятий, когда наше внимание поглощает овладевшая нами эмоция (удовольствия, страха, восторга и т. п.), которую, в результате опыта или (и) размышления, мы соотносим с каким-то предметом. Как правило, континуальный характер носят восприятия нами собственной душевной, умственной, чувственной жизни.

Континуальные восприятия, видимо, превалируют у младенца, хотя некоторые сгустки ощущений ему изначально доступны в качестве дискретных предметов (возможно, как генетическая память). Все большая дискретизация окружающего, его «опредмечивание», насколько нам известно, удовлетворительно не объяснена ни психологически, ни культурологически: каким образом почти непрерывный процесс работы органов чувств (рецепторов), каким образом этот сенсорный поток распадается на предметы, мы мало что знаем. Посему оставим эту проблему пока что в стороне и обратимся к «пережиткам» континуального мирочувствия в культуре.

Нас будет интересовать прежде всего такой из этих «пережитков», как представление о перевоплощениях. Одновременное пребывание человека или божества в разных видах — это частный случай перевоплощения. Мир древности — это мир всевозможных, почти ничем не ограниченных метаморфоз. Любой миф любого народа не обходится без перевоплощений, видимых и невидимых. То, что современные мифологи называют символизацией и олицетворениями, в самой мифологической культуре является взаимопревращением. Племена отождествляют себя с тотемами, одновременно или переменчиво оказываясь людьми и чем-то еще. Прародительница Кадьяри превращается в плодородную землю и в змея-радугу (она не «символизирует» их, как учено выражаются исследователи австралийской мифологии, а именно становится ими). Сын Гермеса Автолик способен принимать любой облик. Разбитые вещи, расчлененные, даже сваренные в котле персонажи вновь принимают прежний вид. У драконов на месте отрубленных голов вырастают новые (рационализированный вариант оживления (превращения) мертвой головы). Вообще, превращение мертвого в живое или во что-нибудь еще — ходовая мифологема. Адамова кость («ребро») оказывается Евой. Египетский Анубис, бог мертвых, — он же черный шакал и дикая собака. Афина то завистливая старуха, превратившая соперничавшую с нею ткачиху в паука, то прекрасная воинственная дева. Она, когда ей это нужно, сова или змея (в более поздних вариантах мифа это всего лишь ее атрибуты). Надо сказать, что так называемые зооморфные воплощения божеств свойственны даже богам третьего поколения (у греков), то есть в тот период, когда перевоплощения, характерные для ранней мифологии, уже кажутся не столь убедительными. Весьма архаичная критская культура сохраняет миф о Зевсе-Быке. Зевс — это и страж лабиринта Минотавр, которого мифологи уклончиво трактуют как «ипостась Зевса» — понятие, взятое из христианского лексикона. Зевс, по-видимому, был и камнем (который проглотил Крон «вместо» маленького Зевса), и даже Дионисом-Загреем. Мифы, в которых Зевс совокупляется с женщинами в виде «золотого дождя», «змея» и т. п., общеизвестны. Славянский Перун не просто «бог грозы» (поздняя трактовка), а сама гроза, молния, гром, дождь, и он мог быть орудием убийства — топором, стрелой, вдобавок он — гора и возвышенность. Способность Перуна к перевоплощениям в древнерусском тексте выражалась в словах «Перун есть мног».

Существует немало косвенных свидетельств взаимопревращений богов друг в друга, то есть перевоплощений по сути одного божества. Это самый ранний период народных религий. Не без оснований некоторые религиоведы и теологи считают, что первоначальной религией было единобожие. Позже почти каждое перевоплощение переосмыслилось как самостоятельное божество, — возможно, что так произошел переход от единобожия к языческому политеизму.

В библейском мировоззрении представления о перевоплощениях частично сохраняются. Попытка представить, к примеру, некоторые библейские образы Бога как литературные метафоры, откровенно говоря, не совсем честна. Когда говорится, что Бог «огонь поядающий», что Он «в облаке» и т. д., то для людей той культуры это были воплощения Бога. Любопытно, что по мере укрепления христианства представления о перевоплощениях все более изгонялись на периферию народного сознания, задерживаясь в нем в легендах и апокрифах. Способность к перевоплощениям сохранялась, главным образом, за бесами, что недвусмысленно намекало на их связь с языческой мифологией. Официальное христианство отрицательно относится к учению о переселении душ, так как в нем фактически идет речь о перевоплощениях. С самого начала в христианстве утвердилась негативная позиция в отношении актерства, фокусничества, разного рода «глумцов», что тоже понятно. Правда, эта позиция заметно смягчилась в наше время, вероятно, под давлением массовой культуры и насыщения досуга экранной техникой. По мере упорядочения и отвердения христианского учения и христианизированной культуры утверждались преимущественно идеалы постоянства, неизменности, в которые переменчивость, перевоплощения, поиски нового никак не укладывались. В этом отношении христианство, особенно в православной трактовке, вполне солидаризировалось с ценностями традиционализма: перемена семейного и общественного положения, образа жизни одинаково не одобрялась и наличными нравами, и законодательством, и религиозными установлениями.

Вместе с тем даже центральные догматы христианского учения — о Св. Троице и вочеловечении Сына Божия — Христа, а также о грядущем Воскресении мертвых, не найдут отклика в нашей душе, коли мы совершенно проигнорируем интуицию, присутствующую в представлениях о перевоплощении (рациональное понимание указанных догматов, на наш взгляд, невозможно). Основная черта этой интуиции состоит в том, что в самых разных восприятиях мы находим нечто общее, они как бы перекрывают друг друга. В душевной жизни мы замечаем, как одно чувство или одна мысль переходят в другие, следующие за ними. Непрерывность мы можем заметить в сменяющихся событиях, в самом ходе времени. Когда говорят о причинах и следствиях, то только потому, что в причине и ее следствии есть что-то общее. Связь явлений и вещей всегда свидетельствует о том же самом. При мифологических перевоплощениях, которые можно расценить как наиболее упрощенное, «грубое» представление о связях между разными реалиями, невысказанно предполагается, что некое А, превращаясь в В, в известной мере все же остается самим собою, то есть А. У Сына Божия есть общее с Богом-Отцом и Св. Духом, о чем и говорит знаменитая богословская формула: Лица Св. Троицы нераздельны и одновременно неслиянны. Это не «реликт» мифологии, а своеобразное отражение той же интуиции, на которой базируется и мифология, и религии, и, как мы ниже покажем, наука. Так что с полным правом мы можем назвать эту интуицию пракультурной.

Физика Нового времени во многом была обязана Ньютону и Лейбницу, придумавшим дифференциальное и интегральное исчисление, которое еще можно назвать математическим анализом непрерывности. Именно непрерывность Лейбниц полагал главной особенностью бытия. Дискретизация была и осталась основой практического познания и овладения миром. Психологические и культурные механизмы дискретизации направлены на искусственное вычленение фрагментов действительности, установление границ между ними, игнорирование и обрыв того, что их соединяет, благодаря чему они становятся сподручнее, ими удобнее манипулировать, и физически, и умственно. В результате дискретизации в психике, культуре, в повседневности укореняется раздробленное восприятие действительности. Создаваемый людьми искусственный мир с самого начала изготовлялся дискретным. Идея непрерывности, сплошности, континуальности бытия была и, пожалуй, осталась ведущей в науках и философии. Причинно-следственные связи, понятия времени, пространства, движения, представление о физических полях (гравитационных, электромагнитных и др.) по-прежнему составляют фундамент естественно-научного знания, — а все это предполагает непрерывность. Идея непрерывности занимает довольно прочное положение в исторических науках (любопытно, что Л. Н. Толстой был большим энтузиастом этой идеи — см. «Войну и мир»). Такой понятийный инструмент, как обобщение незаменим при классификациях, осмыслении фактов, построении теорий. А родилось обобщение в недрах континуального мирочувствия (подробнее см. «Генеалогия культуры и веры», глава 5): познание идет от общего к конкретному, от континуального к дискретному, а не наоборот, как часто думают. Мы здесь не останавливаемся на континуальных чертах в искусстве, что особенно хорошо видно в музыке.

Таким образом, континуальное мирочувствие играет огромную роль не только в мифологиях и религиях, но и в науках — различия только в способах и мерах его выражения. Грек эпохи архаики был уверен, что дерево может превращаться в дриаду, а сие изящное существо — в дерево (и не только убегая от Аполлона, как рассказано в одном из мифов). Когда византиец раннего средневековья, выпевая икосы Акафиста Пресвятой Богородице, сравнивал Ее с «престолом царя», со «звездой», «небесной лестницей», «неувядаемой ветвью» и «нивой», с «зарей таинственного дня», «покровом», «медом и молоком» и т. д. и т. п., он вряд ли все это считал только красивыми метафорами. Хотя наука не столь доверчива, она открыла грандиозное количество всевозможных преобразований, превращений, переходов, связей и, кто знает, возможно, когда-нибудь подтвердит допустимость тех превращений, о которых сообщают мифы и религии.

Континуальность и непрерывность порождают еще одну интуицию — целостности бытия, интуицию своеобразного единства мира. Когда эта интуиция затуманивается, наступают культурные кризисы, люди теряют почву под ногами. Полностью дискретный мир, пусть и до предела заполненный нужными, но отдельными вещами, полезными, но не связанными идеями, населенный множеством высокоталантливых, но не сочувствующих друг другу индивидуальностей, — такой мир сможет существовать лишь в том случае, если континуальное мирочувствие будет занимать в нем основополагающее место и оно не истребится тотальным практицизмом. Именно практицизм, отстаивание узких интересов, прагматизм, целевая активность, культ использования всех и всего на свете таит в себе более чем что-либо опасность всеобщего распада и всеобщей вражды. Движение по этому опасному пути когда-то тормозилось мифологиями, потом религиями, сейчас на первый план здесь выходит наука...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»