Есть ли жизнь на Земле? Звучит анекдотически, но, возможно, такого рода присловья скорее приближают к пониманию очень не простых и не сразу дающихся в руки правд о мире и человеке. Всегда очень серьезный Герман Гессе сетовал на наступление «фельетонной эпохи», но это ведь не только от присущей массам любви к шутейству, а оттого что «серьезное», «научное», «судьбоносное» и «значительное», монополизированное интеллектуалами и говорунами, слишком отдалилось от подлинно подлинного, действительного. Однако балагурство уж точно не продвинет нас далеко, — разве что к месту окажется ирония? Но это весьма тонкая материя и требует слишком большого таланта и вкуса. Так что придется нам остаться на прежних позициях со скучноватой лексикой и привычной тематикой. Итак, продолжим все те же штудии: человек и окружающее.

Господа ученые, перестанем подсмеиваться над «наивностью» так называемого первобытного человека, который относился и к дереву, и к камню, и к реке, и к луне, ко всему, что он видел, слышал, обонял — вообще воспринимал, относился так, как будто все это тоже, как и он сам, не лишено привязанностей и опасений, каких-то чувств и даже мыслей, но по-своему. Перестанем, господа, гордиться нашими формулами и терминами, ибо и мы, живущие в 21 веке, и отнюдь не принадлежа ни к полуголому африканскому племени, ни к охотникам за скальпами, ни к оберегаемым нынче австралийским аборигенам, ни к прочим, еще весьма многочисленным представителям «примитивных» культур, — мы подсознательно ощущаем окружающее в какой-то мере похожим образом, но, дабы не дать этим ощущениям всплыть, пользуемся отвлеченной терминологической тарабарщиной, абстрактными понятиями, из коих тщательно выметены следы очеловеченности. Более того, большинство из нас проповедует мировоззрение, согласно которому все то, что существует вне человека и животного, как биологических особей, не может иметь ни ощущений, ни чувств, ни, тем паче, мыслей. Ведущая, укрепляющаяся с каждым новым веком тенденция все более сводится к тому, что человек бесконечно вознесен над миром, с которым можно делать все что угодно, поскольку он, подобно мертвым, «сраму не имет».

Беремся утверждать, что в результате мировоззренческого обездушивания мира его постижение примитивизируется и удаляется от его истинной, обязательно очеловеченной, сущности. Так как человек способен реально постигать только то, что ему сродственно, — что в какой-то степени присутствует в нем самом, то есть очеловечено. Даже утилитарное отношение к миру, пытающееся во всем обнаружить пользу, ближе к истине, чем переложение действительности на языки точных и естественных наук. Да, благодаря мировоззренческой, чувственной, сущностной дистанцированности от мира люди добиваются все большей власти над ним, но понимают его все меньше. Это вполне логично: власть диктатора тем сильнее, чем он беспощаднее к людям, чем более он циничен и далек от подлинного понимания людей. Мы уверены в том, что при отсутствии симпатии или хотя бы окрашенного благожелательностью любопытства понимание становится черно-белым, и с уклоном в черноту.

Первичные импульсы, направляющие поведение человека, исходят из его праэго, в котором сосредоточены пракультурные стремления. Культура питается ими и преломляет их через свои нормы, обычаи, представления, смыслы, через язык, благодаря чему возможны совместная жизнь и определенные отношения с внечеловеческим миром. Индивидуум, для которого любой внечеловеческий объект тоже является индивидуумом, заключает с ним как бы союз о взаимности: человек что-то делает для объекта — возделывает окружающее, а объект делает что-то для человека. Особенно много примеров такого мирочувствия дает древность. Если человек нуждался в превосходстве, он старался найти или изготовить нечто такое, что также по-своему стремится преодолеть препятствие — это может быть закладываемый в пращу камень, стрела, дубина, топор, копье, с которыми человек отождествляется, пусть и частично. Если люди хотели оградить себя, обособиться, они выбирали для жизни холмы, пещеры, и при этом предполагалось, что холм и пещера сами по себе желают того же. Но иногда отождествление оказывалось возможно лишь душевно. Царь, вельможа, жрец облачались в дорогие одежды, подчеркивавшие значение их носителей. Простолюдин, посмевший надеть белую тогу, рисковал жизнью, поскольку он осквернил это одеяние, а вместе с ним и Римское государство.

Тысячи объектов имеют различно сочетаемые потенции и люди старались постичь их, чтобы при надобности привлечь тот объект, потенции которого идентичны потенциям человека, стремящегося их подкрепить, удовлетворить, усилить.

Если люди попадали в такие условия, когда подходящих объектов было мало, то есть природа была им чужда, они направляли усилия на создание искусственных объектов или перемещались, или же старались переделывать самих себя — перенаправлять свои желания и потребности в соответствии с теми потенциями, которые были свойственны окружающим объектам. Потом это назвали «подражанием природе», а еще позже адаптацией к природным условиям.

Если возможности (потенции) объектов очеловечиваются, они (объекты) и человек оказываются одноприродными и взаимосвязанными. Мир представляется единой системой, в которой какое-то и отнюдь не первое место занимает человек. Изменение, возбуждение, угасание одних элементов этой системы влечет за собою перемены в других. Поскольку объекты, как и люди, обладают волей и некоторой свободой, связи между ними не являются строго детерминированными, но существует нечто подобное закономерностям. Такова «картина мира» древнего человека и нынешних «примитивных» народов.

Чрезвычайно интересные ситуации должны были возникать в сообществах, где «подражание природе» было особенно значительным. Люди там приноравливались к объектам (природе), а не наоборот, то есть стремились удовлетворить те потребности, которые заведомо можно было удовлетворить. В таких сообществах «субъективное» совпадало с «объективным» и создавалось впечатление, что потребности притягивают то, что их удовлетворяет. Если культура так устроена, что человек сызмальства «подражает природе», следует ее закономерностям, то исполняются любые предсказания, идет ли речь о поведении человека, животного или других объектов. Отождествление человека с окружающим, их единство настолько полно, насколько это возможно.

Совершенно иначе обстоит дело, когда культура требует полной самостоятельности человека — его независимости от природы и даже от общества. В этих условиях возникает необходимость в науке, в том ее виде, как ей положили начало Ньютон и Галилей, и новый взгляд на мир совершенно разрушает прежнюю систему связей и отношение человека к миру. Человек теряет подлинное, очеловеченное, понимание мира, но зато продолжительнее и сытнее живет, становится господином планеты. Жизнь на Земле концентрируется только в нем одном.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»