Физиономия эпохи.

Морфология органического, истории и жизни, всего того, что подчинено направлению и судьбе, называется физиогномикой.

Освальд Шпенглер

Планетарное разнообразие культур, образов жизни, народных ментальностей еще очень велико и никакой «глобализм» не приведет их к общему знаменателю под маркой «наша эпоха». Не исключено и то, что «наша эпоха» так и останется ограниченной какими-то регионами. И не только в пространстве, но и во времени когда-то начавшись, будет иметь и конец, разумеется, не четкий, размытый на многие десятилетия.

И все же попытаемся описать «нашу эпоху» — ее разные, казалось бы очень разные, черты, и тем не менее слагающиеся в весьма определенную физиономию. Почти все, что отличает нашу эпоху, как будто выросло из одного семени, из одного «первофеномена». Где-то он проявляет себя ярче, где-то едва пробивается на поверхность исторической жизни, а где-то пока совсем не чувствуется. Что касается России, то вектор «нашей эпохи», зачинаясь и набираясь силы в больших городах, все более уверенно вторгается в ее просторы. Несмотря на все передряги, смены государственных строев и правителей, этот российский исторический вектор неизменен. Вероятно, впервые он повел за собой умы, начиная с первой четверти 19 века, затем, после трех десятилетий прозябания, вновь обрел энергию, и с тех пор более полутора веков направляет ход истории.

Так что же это такое — «наша эпохи»? Обещаем: никаких моральных оценок, симпатий и антипатий — только факты и обобщения.

Начнем, однако, издалека. Не будем ворошить глубокую древность, когда самоедство спасало людей от вымирания. Но что-то от опыта тех времен осталось навсегда. Ведь не случайны были древние забавы: секли, рвали ноздри, ослепляли, выжигали клейма и сжигали целиком, рубили конечности и головы, варили в котлах, наматывали кишки, вывертывали суставы, морили голодом и жаждой. А особенной популярностью у простодушных народов пользовались прилюдные казни. Если полистаем сборники не причесанных сказок и мифов, то и там найдем немало членовредительства. Нам уже приходилось выяснять истоки массовых влечений к смертоубийствам и мучительствам. Не обходится тут, конечно, без влияния древнейшей традиции приготовления и поедания искупительных и благодарственных жертвоприношений; без, опять-таки древнейшего, верования в возможность у людей того, что сегодня мы бы назвали «вегетативным размножением»; не обошлось без убеждения в необходимости телесных и душевных трансформаций при переходе в новое социокультурное состояние, что затем в доходчивой форме получило религиозную санкцию: очиститься от грехов можно лишь страдая. Спору нет, в этом есть духовная высота. Но нет ли тут пережитков самоедства? Насилия и убийства испокон веков манили людей, простолюдинов или знатных. Хотя бы поглядеть — и то вкусно. В людях гораздо больше генов от Каина, нежели от Авеля. Но, и мы в этом дальше убедимся, благодаря опыту самоедства человек возвысился над всей живою тварью и жаждет покорить Вселенную. Когда человек, на заре своей истории, съел другого человека, стало возможным все. Рабство, принуждение, вражда, войны, власть — ближние и дальние последствия той пирушки. Но не случись этого, человечество и по сию пору висело бы на деревьях и пряталось в норах.

С упомянутыми выше обычаями в тесной связи находится также мифокультурное осмысление изготовления нужных вещей и преобразования природы. Чтобы взятое из нечеловеческого мира и затем используемое людьми служило им, нужны специальные обряды и разрешение свыше. Вначале они освящали, сливаясь с технологией, добычу, переработку и обработку природного материала (об этом много у Элиаде), затем технология и освящение разделились.

На всем протяжении истории изменение мира, «покорение природы» в угоду людям стимулировалось не только ожиданием практической пользы от изменений, но и мечтой человека о полной свободе действий и исполнении любых желаний в результате абсолютного подчинения мира человеку. Поначалу эта мечта не носила тотального и безудержного характера, поскольку все в мире почиталось в той или иной мере живым, как бы одухотворенным. Но со временем отпадало все больше препон, запретов, ритуалов, охранявших мир от человеческой безудержности, — а «наша эпоха» как раз и отличается тем, что с миром все позволено делать, ежели это для чего-то нужно. Не следует думать, что «мир» — это лишь земля, воды, ископаемые и т. п. «Мир», с которым можно делать все что угодно, это и флора и фауна, и даже сами люди, — оказывается, такова неостановимая логика культур и идеологий. Фактически отношение к миру равносильно отношению к чему-то абсолютно мертвому. Хотя это избегают говорить прямым текстом, фактически отношение именно таково, и это хорошо видно, как только мы обратимся к конкретным культам современности.

Ведущее место в пантеоне ценностей занимает культ нового — в быту, промышленности, в искусстве и т. д. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать существование этого культа. Иногда культ нового выглядит как культ современного, что, в сушности, одно и то же. Культ нового манифестирует не только особенную престижность и ценность конкретных новаций (от нового мобильника до новой постановки известной пьесы), но стимулирует саму по себе деятельность по преобразованию всего на свете. Культ нового обесценивает прежнее, бывшее, старое, а так как оно иногда уходит, умирает не сразу и не скоро, добивание, вытеснение его на задворки жизни считается само собой разумеющимся. Старое представляется уже умершим. Поскольку же культ нового требует непрерывного обновления окружающего, мир наполняется не только ароматами жизни, но и равным ему и даже превосходящим его запахом тлена. Проблема избавления от «мусора» — отходов быта, прежних книг, идей, образов жизни, доживающих стариков и старух, — ныне одна из самых актуальных.

В центре внимания сегодня артисты. Главное в артисте — умение перевоплощаться. Это относится не только к ролевой игре в спектакле, в кино. Кривляка на сцене или прыгающая на подиуме микрофонщица — тоже перевоплощение. Другое дело — насколько оно удачливо, талантливо. Перевоплощение — деяние мистическое, инфернальное. Чтобы перевоплотиться, надо пройти через смерть. Нефть, превращаемая в бензин, руда, превращаемая в металл, разные материалы, превращаемые в вещи, — тоже перевоплощение. Речь не о сходстве физической и психологической природы явлений, а о перевоплощении как мифологеме.

Люди боятся маньяков, вампиров, монстров, и вместе с тем не могут оторваться от фильмов и книг, где эта нечисть правит бал. Странно, не правда ли? Все оказывается просто: ведь тут наглядно демонстрируется тот же бренд эпохи — расчленять, перемалывать, насыщаться чужой энергией, живое превращать в мертвое. А гигантские пауки и прочие подобные твари в ужастиках решают сразу несколько задач: вторят человеческой мечте о превосходстве и мощи, и олицетворяют сопротивляющийся людям якобы грозный мир.

Убийство и насилие в произведениях искусства помимо прямой инъекции активности символизируют победы над миром. Центральными персонажами эпохи становятся киллер, бандит, террорист, и они же виртуозно владеют сложнейшей техникой. В литературе давно сложился образ преступника-ученого. Когда вам что-то показывают в фильме, то моральная оценка авторов фильма имеет на самом деле второстепенное значение. Вы невольно испытаете симпатическое тяготение к тем персонажам, которые часто мелькают на экране. Возрождению культа Сталина больше всего способствовало телевидение, так как не проходит дня, чтобы он не возникал в так называемых документальных фильмах.

В высшей степени доступным выражением энергии преобразований, превращений, изменений являются мультики. Их значение особенно велико, так как они с малолетства воспитывают в духе «нашей эпохи». О нарисованной реальности, о ее бессилии и подвластности, есть прекрасное место в самом конце «Приглашения на казнь» В. В. Набокова, да и весь роман про это. Нынче поставлено на поток издание всевозможных методик управления людьми и реальностью.

Истинным героем «нашей эпохи» является революционер и, вообще, деятель, отвергающий нечто общепринятое и утверждающий необходимость нового. Это чистильщики истории. Наиболее выдающихся можно еще назвать виртуальными пожирателями. Кровь, этих людей и тех, кто ими восторгается, не смущает, а скорее наоборот — вдохновляет. Наполеон говорил, что для победы над испанцами он был бы готов пожертвовать 12-ю тысячами солдат, но не готов пожертвовать 80 тысяч. Председателя Мао, во имя всемирной победы китайского коммунизма, не смущали стомиллионные потери, подобными же ненасытными виртуальными пожирателями были Ленин, Троцкий, Сталин и Гитлер. Наверное, именно за это, может быть и не совсем осознанно, их превозносила часть европейской молодежи, а сейчас что-то подобное происходит в России. Молодежь ведь более чем кто-либо впитывает тенденции эпохи.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»