Первая страницаКарта сайта

О мифокультурных условиях правомочности власти. Несмотря на бурное развитие политологии, в ней, на наш взгляд, отсутствует достаточно полное понимание природы власти, чаще всего подменяемое словесными дефинициями. Эта тема освещалась нами и в других текстах. Рассмотрение указанной проблематики сразу же заставляет нас обратиться к мифокультурным представлениям о власти над определенной территорией. Всякого рода юридические доводы — это не более чем косвенные и весьма поздние рациональные формулы таковых представлений. Последние же основаны на убеждении в том, что властвующие являются подлинными хозяевами данной территории (местности). Кто же вправе претендовать на роль подлинного хозяина? Это может быть тот, кто изначально владел территорией или тот, кто неразрывно с нею связан, наконец, тот, кто, будучи чужим, доказал свое превосходство над автохтонными претендентами. Причем доказать превосходство — это не просто заставить подчиниться, взять в полон и т. п., а «напоить» землю своею кровью, чаще всего ее дериватами, обобщенно — принести жертву, как бы купив ею право на владение.

Изначальные хозяева местности — это, в первую очередь, сама местность в целом — «земля» и элементы природных ландшафтов: реки, озера, горы, высоты, леса, а также животные. Им поклонялись именно как хозяевам, владетелям территории. Этнические религии состоят из обычаев такого поклонения. Поскольку эти владетели, как и все окружающее, одушевлены, впоследствии, когда появилось представление о божествах, эти владетели естественным образом отождествились с ними. А так как божество причастно не только здешнему миру, но и потустороннему (это необходимый признак божества), то налет «нездешности» стал присущ и владетелям. След подобного отношения к ним сохранился в фольклоре и в литературе, а также в развитых религиях. Например, в христианстве есть учение об исконном параллелизме между «земным» и «небесным»: человек задуман как образ и подобие Божие, царь есть икона Бога, некоторые христианские центры, монастыри и города, являются иконами небесного Иерусалима и т. п. Регулярная планировка городов (например, Санкт-Петербурга) возникла для придания им сакрального статуса. Связь природных владетелей с иным миром перенеслась и на других владетелей — на царей, на предков. Власть надолго стала восприниматься не только как «своя», но одновременно как «чужая», точнее «не своя» или «не совсем своя». Это укрепляло ее сакральность, проистекающую из ее связи с божественным миром. Сакральное по своему генезису всегда пребывает на границе миров, оно как бы двухголово: одна повернута к людям, другая к божественному, она своя и не своя. В роли иного мира может выступать инородная земля, инородное или социально далекое от этнической массы сословие. Если варяжская версия и является выдумкой, она не случайна: исторические предания о происхождении власти, не укладывающиеся в традиционное мифокультурное русло, не могут вызвать народного доверия к правомочности этой власти и ее преемникам. Известное высказывание апостола Павла «нет власти не от Бога», в сущности, вторит дохристианским мифологемам о причастности царя божественному миру. Это выражено в церковном чине помазания на царство, в мифокультурном отношении к царям, королям, императорам. Иногда это выглядит несколько прикрыто: любителям древней истории известна легенда о первом римском царе Нуме, который получал указания непосредственно от нимфы Эгерии. О том же говорит присвоение царем (императором) жреческих функций. В русской истории на связь царя с иным, не обязательно христианским, миром также не раз намекали слухи, легенды и деяния самого царя: Иван Грозный это инициировал установив опричнину, в народе шептались о подмене царя Петра Первого то ли в Немецкой слободе, то ли заграницей, из этой же серии слухи о Федоре Кузьмиче — Александре Первом. В церковном фольклоре царь руководствуется тем, что «наговаривают» ему ангелы.

Хорошо известно, что этническое право (не юридическое, а мифокультурное) на территорию приобретается и упрочивается захоронением в ней умерших. Для инородцев и иноверцев выделялись отдельные, окраинные кладбища: по поводу раздельного погребения на воинском кладбище у Сокола (Москва) шли споры в 1915 г., а на задворках Рима, у так называемой Пирамиды (наследие языческой эпохи) пришлые и атеисты упокоиваются и поныне. Похороненный в земле неразрывно с нею связан, а потому она — «земля» — делится с ним властью. Осквернение могил инородцев и иноверцев, практикуемое и до сего дня этническими и религиозными ревнителями, если не сказать фанатиками, обусловлено именно упомянутой мифологемой.

Право владения, фундаментированное аналогичным правом у предков, зафиксировалось во многих странах и юридически, что говорит о мифологической силе прикосновенности к предкам. Последние же не только «свои», но в какой-то мере «не свои», поскольку причастны иному миру.

Неразрывно может быть связан с местностью, с территорией весь этнос — в том числе через длительное приспособление к ее особенностям, через топонимику, предков. При этом должно утвердиться представление о едином этносе (в России, видимо, в начале 17 в.). В этом случае возникает мифологическое право владения у всего этноса, который выделяет правителей из своей среды или «нанимает» их, а позже это породило процедуры выборности властей и идеологемы «земских соборов» и «общественного договора». Напомним, что Михаил Романов был «избран» на земском соборе. Упрочить легитимацию царского достоинства желал Иван Четвертый, собравший что-то вроде земского собора. На городских соборах («вече») в доцарской Руси призывались («выбирались») князья-рюриковичи (конечно, не везде и не всегда). В нынешнюю эпоху мифологема единого этноса заместилась идеологемой единой нации.

Право на владение путем завоевания достаточно известно. Не уверенный в царском достоинстве Иван Четвертый прибег и к этому способу узаконения своей власти: ради этого он воевал земли к западу, востоку и югу от Москвы; если к востоку и югу завоевывал, то к западу именно воевал, подвергая смерти, мучительствам и грабежу тех, кто против него и не выступал. Первый русский самодержец систематически выставлял себя потенциальной жертвой заговоров, опасностей и т. п. Уход в Александровскую слободу имитировал почти реальное жертвоприношение. Большевистское завоевание России и окраин бывшей Империи — очевидный факт. Длилось оно свыше двадцати лет. Массовые репрессии были продиктованы тем же завоеванием. Большевистская власть была долгое время одновременно своей и чужой. Когда же она стала только своей (примерно начиная с Хрущева), ее мифологическая сакральность постепенно исчезает. Советская идеология постоянно напоминала о жертвенном служении революции своих героев, а роль «главного предка» играл Мавзолей; при этом и сам Ленин оказывался жертвой (его ранняя смерть объяснялась следствием покушения Каплан).

Попытка обретения права на власть, обеспечиваемого «предками», в несколько видоизмененной интерпретации характерна для России в нынешнее время. Мифологическое право на власть Ельцина основывалось только на отрицании прежней, десакрализованной, власти. К тому же в нем совсем не было чего-то «иного» — это был просто человек. Поэтому очень скоро Ельцин стал терять доверие: власть повисла в мифокультурном вакууме; права, собственность, демократия были всего лишь словами, в лучшем случае пустыми, в худшем — враждебными. Русский народ никогда не признает властные полномочия «просто человека». Как свидетельствуют факты, власть после Ельцина старается опираться на укорененные в народе мифологемы, взывающие к сакральности «предков», а именно, она заимствует сакральность у прежней российско-советской власти. Но ведь и царская, и советская власти как раз утеряли сакральность! Так, и не так. Царская власть утеряла сакральность в последние десятилетия своего существования, поэтому обращение к более далеким временам — к «великому прошлому» — может дать вполне ощутимый эффект. То же имеет место в отношении советской власти: если обратиться к более раннему (дохрущевскому) ее периоду, то ее сакральность, как выясняется, отнюдь не утеряна. Несомненно, что символом этого периода выступают так называемые «силовые структуры», в том числе, казалось бы, такие одиозные, как чекистские, — что вполне логично, учитывая завоевательную природу большевистской (советской) власти. Еще один символ той эпохи — Сталин, и, конечно же, долго не пришлось искать костюмеров, готовых напялить на этого монстра белые одежды.

Показательно и то, что отношение к нынешней власти у довольно значительной части населения можно охарактеризовать, как к своей и одновременно не совсем своей, даже чужой. Власть полагается не только любить, как свою, но и сколько-то ее опасаться, как чужую, — такое соединение, уподобляясь выделяющей тепло химической реакции, возгревает постоянное памятование о власти, да к тому же иначе не будешь ее бояться. Поэтому, как это ни парадоксально, на синдром добровольного подчинения власти работают и обвинения против нее, если нет изрядного перебора. В России, начиная с 90-х годов, такие гремучие эпитеты, как «антинародная», «инородческая», «олигархическая», употребляют в отношении власти оппозиционные круги, способствуя дискредитации ее в первое десятилетие, а нынче, видимо, укрепляя.

В глазах населения власть приобретает оттенки чуждости, когда она демонстрирует отстраненность, закрытость, элитность, когда по ее инициативе ломается существующий уклад (реформирование), когда она прибегает к репрессиям, — в русской истории всего этого битком. В западных странах создан новых тип власти, органично соединяющий «свойскость» и «чуждость» — это достигается разделением властей (исполнительной, законодательной, судебной, информационной), каждая из которых действительно является властью, притом с правом несогласия и критики в отношении других властей. Пожалуй, хитрее всех поступили англичане, когда придумали «оппозицию Ее величества». Однако же заметим, что это не означает, что деяния властей с целью придать себе нужный мифологический имидж тщательно продумываются — мифология сильна скрытыми и не очень осознаваемыми мотивами.

См. также: