Отождествление: его виды и основополагающая пракультурная роль. Пракультура — это вожделения, установки, влечения, представления, которые, тайно или явно, постоянно доминируют в образе жизни, культуре, поступках, чувствах и ментальности большинства людей. Пракультура сильна витальной энергией, которая сдерживается и поглощается культурой, общественной и личной. В истории и предыстории человечества и в жизни отдельных людей пракультура открывается разными сторонами, что обусловлено как внешними обстоятельствами, так и эндогенным развитием самой пракультуры.

Пракультура — это психокультурный геном человеческого мира.

Первофеноменом пракультуры, ее зародышем является изначальная, естественная способность, стремление и установка к связи и взаимодействию, а в конечном счете к отождествлению индивидуума с окружающим, а затем и с самим собою. Как мы далее покажем, логика развития указанной способности приводит к рождению и реализации других пракультурных стремлений. В целом они создают каркас, обрастающий культурой и человеческой психикой, и тем самым обеспечивается более или менее тесное сочленение пракультуры, культуры и психики, которое, конечно же, может и нарушаться. Надо сказать, что раздельное рассмотрение компонентов этой триады далеко не всегда плодотворно, а выделение пракультурного пласта весьма затруднительно еще и потому, что терминология в этой области пока еще только намечается, и есть подозрение, что, в силу специфики предмета, ее так и не удастся выработать как достаточно строгую и однозначную.

Отождествление с кем-то или чем-то, условно говоря, с каким-нибудь объектом (вещью, человеком, явлением, сообществом, чем-то природным, идеей и т. п.) происходит в том случае, когда, испытывая к нему симпатию, интерес, хотя бы сколько-то любопытства, или испытывая в нем потребность, мы концентрируем на нем внимание, стремимся сблизиться с ним, душевно или (и) физически, и, в результате, относимся к нему как к своему достоянию, иногда как к своему телу, к своей душе, или как к принадлежащему нам, как к части нас самих, или наоборот, — полагая себя частью, дополнением объекта. Из такого разностороннего понимания вводимого понятия сразу видно, что отождествление может иметь разную глубину, разную меру, разную природу, и существует во многих областях жизни. Возможно, что само это слово — отождествление — не совсем удачно выражает суть, но вряд ли ее прояснят такие слова, как породнение, ассимиляция, слияние, объединение, присвоение, приобщение, вчувствование, связанность, тем более контакт или понимание, хотя в каких-то ситуациях сгодится что-либо из этого ряда. Чересчурная широта и известная неопределенность данного понятия видна хотя бы из того, что оно применимо к столь несхожим отношениям, как связь вождя с массой и любовная связь. Отсутствие у того явления, которое мы называем отождествлением, четкой теоретической дефиниции вынужденно. Отношение человека к тому, что его окружает, переменчиво и многогранно и укоренено в малодоступных науке лабиринтах человеческой индивидуальности, а индивидуальное, как известно, невыразимо (individuum est ineffabile). Это касается и того, как человек ощущает и воспринимает окружающее, и того, как установка на отождествление заложена в культуре, и как она направляет практическую деятельность, — тут гораздо больше неясного, чем уже известного. Говоря об отождествлении, мы более всего апеллируем к жизненному опыту с его «непосредственным впечатлением чувственности» (Георг Зиммель).

Отождествление человека с миром, в котором он живет, не состоит в том, что мир отражается в человеке как в зеркале или же что он входит в человека в виде образа, знака, и не более того. Отождествление также не сводится к тому, что восприятия присовокупляются в виде знания к тому опыту, к тем знаниям о мире, которые у нас уже были. Сам по себе человек, прежде всего его душевная жизнь, — это огромный и самостоятельный, саморазвивающийся мир, движимый своими импульсами, особенно воображением. Мы замечаем, что он похож на внешний мир, и так оно и есть, но отнюдь не потому, что наш внутренний мир пуст и его безвоздушное пространство заполняют внешние впечатления, — наоборот, форму, вид, содержание, смысл внешнему миру придает наш внутренний мир. А внешние впечатления — это лишь тот «сырой материал», которым внутренний мир подпитывается в своей внутренней жизни и, насколько это ему с руки, расширяет свое бытие, во что отождествление вносит свою лепту. Заметим, кстати, что самой большой, с трудом преодолеваемой ошибкой психологии как науки было и в какой-то мере осталось преувеличение роли внешнего мира, так называемой среды в историческом и онтогенетическом становлении и развитии человека. В отечественной психологии этому способствовал обязательный материализм, притом в его наиболее примитивном и агрессивном ленинском варианте.

Факт отождествления осознается в чувственно-ментальной форме нередко как удовлетворенность, но может и не осознаваться. Социокультурное оформление указанного факта иногда имеет место (образование семьи, подтверждение этнической принадлежности, оформление права собственности и т. д.), но обычно психофизиологические процессы отождествления выходят за пределы культурных установлений.

Внимание к объекту, часто инициирующее отождествление с ним, предшествующее ему и сопровождающее его, бывает непреднамеренным и целенаправленным. Могут ли люди долгое время фокусироваться на чем-то? По уверению Стендаля, Наполеон способен был размышлять в определенном направлении не отрываясь несколько часов. Ему это удавалось, вероятно, потому, что он рассматривал занимавший его вопрос с разных точек зрения, меняя и сопоставляя их. Если это так, то на самом деле Наполеон умел не только крепко сосредоточиваться, но и, меняя фокусировку в пределах данной темы, быстро переключать внимание. Подобным талантом обладает не так много людей. Пожалуй, именно им мы обязаны развитием науки, искусства, общественных и государственных институтов, новациями в разных областях деятельности.

Замечательно, что есть объекты, непроизвольно научающие людей вырабатывать нечто похожее на упомянутый талант. Это объекты, которые по своей природе переменчивы. Дело в том, что внимание лучше удерживается и тонус интереса к объекту не падает, когда предмет внимания сам по себе как бы колеблется, неухватлив, вроде бы уклоняется от нашего любопытства, в то же время сохраняя что-то присущее ему неизменное. Благодаря этим качествам он нас привлекает и привязывает к себе, и сам переключает наше внимание, но в определенных пределах. Подобные объекты воспринимаются как сродственные нашей собственной внутренней, душевно-телесной жизни, которая почти никогда не стоит на месте, в ней всегда, с большей или меньшей скоростью, что-то происходит. Мы ведь не просто проживаем жизнь, а переживаем ее: перемену времени мы ощущаем через переживаемость. А то, что сродственно, можно сказать, само напрашивается на отождествление. И это не просто результат воображения или убеждения, а, возможно, следствие чего-то подобного резонансу, в том числе на уровне физиологии.

Любители изобразительного искусства знают, что впечатление иногда усиливается и становится более содержательным, если, глядя на статую или картину, менять зрительный ракурс. Этот эффект очень заметен при обозрении, к примеру, картин Рафаэля и статуй Микеланджело. Но он весьма слаб, скажем, при взгляде на средневековые иконы. Поэтому изображения первого рода кажутся живыми, живущими самостоятельной жизнью, а древняя икона навевает совсем иное.

Живыми кажутся моря и реки, небесный свод, ветер, вообще все то, что переменчиво, подвижно, игриво, и не случайно в домонотеистических религиях и мифологиях такие объекты и в самом деле почитались живыми, одушевленными, подобно людям и божествам. Нам и сейчас понятно, о чем идет речь, когда говорят об играющих волнах, о ветре, поигрывающем листьями, об играющем месяце или солнце. С этим связано и особенное внимание к животным, вообще, всякого рода непоседливым живым существам, что облегчает отождествление с ними, как в некоторых религиях и мифологиях, так и нынче — мы имеем в виду домашних животных. Человек, улавливающий в любом окружении признаки живого, даже в том, что живым считать никак не принято, существует в ином, целокупно одухотворенном мире. По мнению Георга Зиммеля, таким исключительным по проницательности и быстроте отождествления человеком был Гете. Зиммель пишет по поводу его творчества, что «в определенных своих пластах оно основано на невероятной способности его существа к ассимиляции по отношению ко всему данному», — ибо для Гете все было живым и он был с ним как бы заодно.

Употребление животной пищи, местами появлявшееся из-за оскудения растительной пищи, должно было санкционироваться культурой. Мифокультурное отождествление с животными осмыслялось также как отождествление с божествами и духами, воплощениями которых и были некоторые животные. Поскольку же отождествление обычно захватывает не только душевный, но и телесный уровень, возникли обычаи ритуального поедания животных и божеств. Особенно это характерно для древности, когда представление о раздельном существовании души и тела еще не подкреплялось рефлективным опытом (для многих людей это и сейчас так). От ритуального поедания животных со временем совершился переход к снятию всяких запретов на животную пищу, хотя некоторые ритуальные элементы при ее употреблении сохраняются поныне. Отождествление с животными имело множество других последствий. Ритуальное совокупление с животными, встречающееся в племенных религиях и мифологиях, тоже есть форма отождествления. Пракультурная близость к животным не оставляет людей на всем протяжении истории, из древности до наших дней влияет и на организацию хозяйства, и на интеллектуальную сферу, в том числе на научную. К примеру, это аукнулось в дарвинизме с его известной версией о происхождении человека.

Отождествление присуще природе человека, а ее невозможно оторвать от биологической органики. Теснее всего с нею связана чувственная составляющая отождествления, и она же играет немалую роль в психике и культуре. Биопсихический аспект отождествления уместно изучать в рамках физиологии, биофизики, биохимии, экологических исследований, а в более общем плане ориентируясь на концепцию биосферы В. И. Вернадского.

Среди объектов, вызывающих повышенное притяжение, есть и неподвижные, зато уникальные. В специфике их восприятия и отождествления с ними много неясного, и тут широкое поле для исследования. Строго говоря, любые естественные объекты неповторимы, будь то древесные листья, цветы, живые существа, камни, ландшафты и т. д. Уникальным принято называть то, что отличается чем-то из ряда вон выходящим, выдающимся. Это могут быть и естественные, и искусственные объекты. Почему они нас привлекают, в чем состоит притягательная сила необычности? Начиная с момента ощущения, бессознательно или сознательно, мы склонны все подводить под какую-то рубрику, систематизировать. Но уникальное потому и уникально, что не умещается на какой-либо полочке, ибо ни на что не похоже. Поэтому восприятие уникального, вчувствование в него и осмысление нуждается в значительной активизации психических механизмов. Вторгаясь в нашу психику, уникальное производит в ней переполох и напрягаются психические силы, стремящиеся порядок восстановить. И ежели, оберегая себя, мы не отвернемся от возмутителя спокойствия, то он нас так скоро не отпустит. А мобилизация внимания всегда провоцирует отождествление, хотя и в разной степени.

«Переполох», о котором мы упомянули, ощущается по-разному, — как удивление, возбуждение, как страх, а то и все вместе. Уникальное таит опасность и манит, оно загадочно, в нем есть нечто не от мира сего. В древности предметы мистического поклонения всегда были уникальны, необычны. Это могли быть поражавшая натуральностью и красотой статуя у греков или изображения не встречавшихся в жизни существ. Иномирными знаками выглядели иероглифы, алфавиты. Тиражирование священных изображений подрывает их религиозное воздействие.

Человек настолько всеяден, что способен, как ему чувствуется, уподобиться драгоценному камню, горе, озеру, дереву, оружию... Тут имеет место не только эмоционально положительное восприятие объекта, а усвоение преобразованных качеств объекта, превращение их в свои качества, даже перевоплощение в объект. Между прочим, отождествление бывает настолько сильным, что перевоплощение заметно и со стороны. Иной человек может ощутить себя чем угодно, и до такой степени, что при переносе качеств объекта на себя он переходит какую-то грань и становится пациентом известных клиник.

В отождествлениях велика роль подражания. Оно встречается не только при отождествлении с людьми, куклами или животными, но и с природными явлениями. В этой связи стоит упомянуть описание В. О. Ключевским психологии русского крестьянина.

Новое по своему действию напоминает восприятие уникального. Оно обычно приковывает внимание и само по себе, и в силу того, что нынче является культурной ценностью. Трудности отождествления с ним схожи с тем, как усваивается уникальное, ежели само это новое еще не стало стереотипом.

Стремление к новому во все времена присутствовало и в культуре, и в психике, так как это стремление имеет пракультурную основу. Правда, его интенсивность очень разнится, в некоторые исторические эпохи она приближалась к нулю, и вряд ли оно получало когда-нибудь ранг высокой культурной ценности, как это мы видим сегодня. Отождествление с новым требует гораздо более сложной душевной работы, нежели отождествление с чем-то схожим. С этим обстоятельством, вероятно, связано то, что некоторые «старорежимные» люди отождествляются с новым, как и с уникальным, весьма сдержанно, не сразу, а бывает, что вообще избегают этого. Учитывая это, чтобы обеспечить широкий спрос на новинки, их производители стараются несколько приглушить их новизну, представив их как совершенствование того, что уже существует, или же пытаются увязать их с якобы насущными потребностями. То, что сегодня называют новым, обычно не более чем жалкое подобие подлинно уникального.

Отождествление характерно для самых разных сфер существования. Мы обнаружим его в любви и дружбе, родственных связях, в процедурах обмена и дара, всякого рода зависимостях, отношениях властвующих с подвластными, в отношении к собственности, в этнической, культурной, социальной солидарности, в связи изготовителя с изготовляемой вещью, в местном патриотизме, в преданности идеям, символам и людям. При осознавании чего-либо происходит отождествление с предметом осознавания. В этой связи уместно привести высказывание В. Дильтея: «Осознающее не отделено от того, что составляет содержание этого осознавания. То, что образует содержание сознания, не отлично от самого сознания». Из отождествления выпочковались понимание и познание. Опыт отождествления, извлеченный из жизненных отношений, любви, дружбы, верности, сопереживания, солидарности сублимировался в идеальный образец таких отношений, характеризуемый «неслиянностью — нераздельностью» их субъектов. Каждый из них пребывает в другом и в то же время сам по себе свободен. Указанный образец неявно присутствует в мировоззрении и культуре многих народов, в древности и сейчас, и явно в христианских представлениях (о Св. Троице двуприродности Христа и др.).

Следует различать чувственно-ментальное и параметризованное отождествление. Что касается первого, имеется в виду то, что философ назвал бы «дотеоретическим модусом отношения человека к миру», а выражаясь попроще, это непосредственное и естественное, не обремененное «научным подходом» ощущение и восприятие окружающего. Человек, так живущий в мире, почти в каждом его проявлении, его элементе находит более или менее родственное себе, полагает в нем даже индивидуальное волевое начало, и не просто контактирует с объектом, но, можно сказать, переживает в себе его существование. Таковых людей немало среди так называемых первобытных и примитивных народностей, среди живущих в природных условиях, среди художественных натур, но, бывает, и среди тех, кто обладает высоким интеллектом, — к ним, например, относится Артур Шопенгауэр. Вильгельм Дильтей считал, что только так можно постигать историю: «Ибо элемент переживания, каковой во всяком восприятии исторического как бы перетекает из самости в мир предметов, и делает их для нас вообще достойными внимания». Естественное отождествление с окружающим образует мир, наполненный индивидуальностями разной природы, и расширяет мир за счет новых индивидуальностей, не сводимых к тем, что уже есть. Наука до переворота Ньютона — Галилея подходила к изучению природы с теми же принципами. Новая наука требует совсем другого подхода к познанию. Любое явление, любой объект в идеале должен характеризоваться определенными числовыми параметрами и четкими дефинициями. Сами же параметры и дефиниции «утверждаются» соответствующими теориями. Наука теперь занимается не самими явлениями, как они естественно и непосредственно воспринимаются нами, а параметрическими характеристиками явлений. При таком подходе «индивидуализация» явлений сводится к набору параметров, а о внепараметрической сущности явления говорить уже не принято — ее как бы и нет вовсе. По этому пути движутся не только физика, химия, а за ними и другие естественные науки, но отчасти и гуманитарное знание. Критика указанного подхода в гуманитарном знании, прежде всего Дильтеем и Бергсоном, как видно, не принесла заметных плодов в собственно научных дискурсах, и по-прежнему тешит лишь историков философии.

Параметризованное отождествление формирует нового человека и новый мир. Это человек, «в идеале», не естественный, не чувственно-ментальный, а исключительно умственный в своих отношениях с миром. Мир же разнообразится не явлениями как таковыми, а параметрами, коих неизмеримо меньше, чем явлений. Мир становится более обозримым, связным и единообразным. Познание такого мира зависит не столько от практической, сколько от теоретической активности. Познание стало прерогативой ученых, а не всего человечества. Параметризованное отождествление, будучи только умственным, выхолащивает, иссушает общение человека с миром, в том числе с животными и другими людьми. Глубокое отождествление вырождается в поверхностные контакты. Как следствие, исчезают сочувствие и сострадание. В таковом общении первое место занимают полезность, управляемость, конвенциональность, процедурность. Прежнее — естественное, чувственно-ментальное, в какой-то мере сродственное — понимание живого становится анахронизмом. Уникальное, не укладывающееся в существующую параметризованную картину мира, игнорируется. Таким образом, подлинная действительность все более замещается скудной, одноцветной реальностью, а человек превращается в ученого невежу. В первую очередь это относится к так называемым профессионалам, функционерам, малокультурному «начальству» разного рода.

Превращение человека в Homo sapiens’а, а в конечном счете в узкого интеллектуала, как будто имело заранее намеченную цель: добиться всевластия рассудка, оттеснив эмоции на задворки жизни, и посредством культуры, морали и религии искоренять «страсти», непредсказуемость, недовольство и своеобразие внутри самого человека. На роль положительных ценностей все более претендовали норма, правило, закон, стандарт. Эта тенденция простиралась не только на образ жизни, на изготовление вещей, обустройство безопасного существования, но и на психоорганические установки восприятия: на протяжении веков «разрешающая способность» (чувствительность) становилась все меньше.

Впрочем, эта тенденция не имеет общемировой значимости и ее успехи заметны только в наиболее благополучных странах. И не случайно именно там возникали и возникают движения, противоположные указанной тенденции. К ним можно отнести культ новаций, вообще всяческой новизны, предпочтительность индивидуализма перед коллективизмом, индивида перед обществом и государством — предпочтительность частной и достаточно свободной жизни перед соблюдением социальных и душевных стандартов. Сохранению и усилению эмоциональной стороны способствуют экран, новейшая литература, громкие шоу, музыка. Многих тянет смотреть распаляющие драки, убийства, секс, ужасы — все то, что раздражает, заводит, возбуждает и противостоит налаженному существованию. В хвост всему этому подстраиваются нынче и там, где уровень интеллектуальной цивилизованности не столь велик.

Затронутая нами проблематика уже более века служила и служит предметом изучения, дискуссии, рождает новые философские направления. Очевидно, что отождествление, его виды и касающиеся его исторические перемены имеют к этой проблематике прямое отношение.

Анализ процессов отождествления подводит нас к разгадкам происхождения других пракультурных стремлений. Сначала остановимся на обособлении. Как говорилось, отождествлению с конкретным объектом предшествует попадание объекта в фокус внимания, и в процессе отождествления внимание не ослабевает, а чаще всего усиливается. Вообще внимание как психофизиологический феномен трудно отделить от такого же рода феномена — отождествления. Возможно, что появление интереса (внимания) к какому-либо объекту уже означает отождествление с ним. При напряжении внимания объект конкретизируется все больше, все ярче проступает его контраст с окружающим. Собственно говоря, определенные объекты в нашей психике и в действительности и возникают при концентрации внимания. Именно под воздействием внимания повязанная бесконечными связями синкретичная, континуальная действительность предстает человеку в виде отдельных объектов. И он сам, рано или поздно, проявляет интерес к своей особности, вникает в свое телесное и душевное устроение, обретает способность к самопознанию. Благодаря самоотождествлению человек обнаруживает свою индивидуальность. Для осмысления этого открытия в культуре — постепенного открытия человеком своей неповторимости — потребовались тысячелетия.

Желание превосходства сродни инстинкту, а в культурном плане оно синонимично желанию власти — над чем угодно: над людьми, природой, животными, обстоятельствами, над вещами, стихиями и т. д. При этом надо иметь в виду, что власть приносит не только материальные блага и преимущества, но и душевное удовлетворение, порождаемое свободой действий и возможностью произвола, возможностью реализовать чувство любви и ненависти. О более утробных стимулах можно прочитать у Элиаса Канетти или в нашем мини-рассказе «Власть» в книге «Голоса» (М., 2004).

Желание превосходства кажется столь же естественным и неизменным в жизни человека и истории человечества, как и отождествление, и присутствует это желание там, где мы и не подозреваем, и очень часто, а возможно, всегда идет рука об руку с отождествлением. Вот на общественном небосклоне — в спорте, на экране, политике, бизнесе и т. п. — появляется успешная фигура, «звезда», и масса людей спешит душевно приобщиться к везунчику, не говоря уже о тех, кто на самом деле с ним связан. В роли такой фигуры может оказаться футбольная команда и чуть ли не все население гордится ее победой как своей, не имея к этой победе ни малейшего отношения; завлекательный артист приобретает множество поклонников, каждый из которых ощущает и себя выдающимся; а гордость за страну, за фирму, за папу-маму, дочку-сына, жену-мужа, даже за прославившегося сослуживца, знакомого, соседа — разве не из того же ряда?.. Социологи и психологи давно обратили свой ученый взор на эти, в сущности, странные явления. Несомненно, что во всех подобных случаях у гордящихся своим кумиром удовлетворяется желание превосходства, и чем незначительнее сам гордящийся, тем удовлетворение сильнее. А то, что превосходство это заемное, гордячок как будто не замечает. Присовокупим сюда «по праву» гордящихся своей одеждой, мебелью, квартирой, машиной, богатством или «благородной бедностью», моральностью, худобой или упитанностью, — примеры можно множить: лишь бы на вершок подняться над другими, прежде всего в собственном мнении, а хорошо бы еще, чтобы это было признано теми самыми другими... Люди горазды гордиться, пожалуй, и тем, что они вообще живут на свете — это частенько демонстрируют многовозрастные: приходилось слышать, с каким едва скрытым апломбом иной называет свой почтенный возраст; но и молодые разве не гордятся своей молодостью?

Превосходство как душевное состояние часто появляется в силу того, что человек действительно чем-то владеет, кем-то или чем-то повелевает — лично обладает реальной властью, но, как говорилось, аналогичное душевное состояние испытывает человек, рвущийся душевно отождествиться с «его превосходительством», питающийся как бы отраженным светом своих кумиров. В любом случае душевное состояние превосходства имеет место только потому, что человек отождествился с чем-то таким, что, по его мнению, уже обладает превосходством, престижем, уважением. Средства, механизмы, процессы отождествления могут при этом различаться, но результат один и тот же. Если же отождествление не удается, кумир явно не по зубам или слишком отличается, его могут возненавидеть, а в более мягком варианте, испытывать к нему зависть.

Таким образом, фундаментальный пракультурный комплекс, включающий отождествление, обособление и превосходство, находится в тесной взаимосвязи — это единая «семья», цементирующая культуру, когда она здорова и еще полна сил.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»