Убийство и современный гуманизм. У Эриха Фромма есть такой пассаж: «Но в том-то и дело, что человек отличается от животных именно тем, что он убийца. Это единственный представитель приматов, который без биологических и экономических причин мучит и убивает своих соплеменников и еще находит в этом удовлетворение». Увы, так оно и есть, поскольку человекоубийство стимулируется как пракультурой, так и культурой, — и это не патология, а общее явление. Корень его в «стремлении» к собственной смерти, затем перенесенном на других людей и на многое другое.

Фрейд выдвинул гипотезу о естественном тяготении живого к неживому веществу, из которого оно якобы произошло. По фрейдистской логике это можно также трактовать, как возврат к материнской утробе, этакое инцестуальное влечение. Но не лишены интереса и другие подходы. Хотя зародыш указанного «стремления» залегает в недрах пракультуры, а потому неискореним, убийство не было бы столь тотальным явлением, если бы оно широко не стимулировалось культурами и не освящалось религиями. Достаточно обратиться к христианскому мирочувствию: как бы ни истолковывать смерть Христа на кресте, смерть, побежденную Его воскресением, само прохождение через нее Сына Божия освящает ее, делает обязательной и оправданной, в какой-то мере даже желательной. С того момента, как люди осознали свою индивидуальность, они обнаружили, что их личное существование конечно, а впереди их ожидает несомненная смерть. Однако все неизбежное, тем более такое значимое событие, как смерть, рано или поздно находит приемлемую культурную и религиозную форму, находит по-своему убедительное, а иногда утешительное объяснение. Тут и переход души в лучший мир, и представление о смерти как следствие злого умысла колдунов (у туземцев) или как следствие грехов; это и смерть божеств, и, в качестве универсального закона, круговорот жизней и смертей в природе. Наконец, мощным средством приглушить страх перед кончиной и оправдать ее служит идея о том, что нам следует по своей воле примириться с ней, так как она необходима как жертва, по словам Христа, «за други своя», как плата за жизнь — личную, рода, общины, народа. Вероятно, именно последнее дало основание говорить о смерти как о благе, — потому что, по далеко идущей логике, желать ее, даже любить благороднее тупого, рабского ожидания. Так полагали некоторые древние философы, религиозные вожди, христианские святые, на этом основан аскетизм.

Смерть как жертва, пожалуй, самый сильный, обеляющий ее, аргумент. Но не забудем, что речь идет о «стремлении» к собственной смерти. Христианские мученики, древние герои и честные воины во все времена шли на смерть сами, не посылая кого-либо взамен себя. Однако еще из Библии мы узнаем, что культура и религия дозволяет подмену, если подмененное принадлежит нам, отождествлено с нами, как бы часть нас самих. Когда-то отправляли на смерть собственных детей, женщин, скот, драгоценности... В кровнородственных и территориальных общинах, где индивидуальность бывает стерта, община ради своего, действительного или мнимого, спасения жертвовала кем угодно, иногда по жребию. Пережиток такого обычая сохранялся в русских деревнях при наборе рекрутов. Древняя община или семья могла продавать в рабство своих членов, особенно детей и женщин. Государство, диктатор, военачальник, считающие подданных или подчиненных своей собственностью, также посылают людей на смерть...

Убийствам способствовало верование, согласно которому жизненная сила убитого переходила к убийце, — тут опять играет роль отождествление. Стимулирует убийства и чувство превосходства над убитым. Узаконенные убийства в войнах и в качестве наказаний — случаи более сложные, но и тут мы имеем дело с отождествлением и жертвоприношением. То, что это так, видно, если обратиться к историческим и этнографическим свидетельствам. Они говорят о том, что противники, до схватки, во время схватки или после нее, отождествляются друг с другом. Вот краткий перечень фактов такого рода: взаимная перебранка (диалог противников); соблюдение численного равенства сил и оружия — древнейшее правило, сохранившееся в обычае поединка предводителей; присвоение женщин, детей, имущества противника в случае победы; предварительное оповещение о схватке; наличие правил ведения войны, признанных обеими сторонами; поедание органов и крови убитых и плененных воинов противника; обращение пленных в собственность победителя. Отождествление противников, носящее взаимный характер, превращало сражение в жертвоприношение. Со временем эти смыслы были затушеваны, но сами обычаи отчасти сохранились. В наказании преступников также имеет место жертвоприношение, а отождествление видно хотя бы из публичности казней или судов. Интересно, что в средневековой Европе человека имели право судить только соплеменники (нынешняя экстрадиция — след этого установления).

Таким образом, тяготение людей к собственной смерти представляет собою и сейчас тотальное явление, но оно не слишком явно проявляет себя, так как закамуфлировано подменой другими объектами и скрыто в форме жертвоприношений, причем опять-таки не буквальных, а в виде выхолощенных уподоблений.

Гуманизм как просветительское, этическое, философское и художественное движение возник, как известно, в эпоху итальянского Ренессанса. Затем он претерпел массу пертурбаций и стал разменной монетой социальных проповедников, почти исключительно на Западе. По-своему трактуемые идеи гуманизма используют нынче «гуманистическая педагогика», «гуманистическая психология», «гуманистическая социология», «гуманистический психоанализ». Гуманистические идеи оказали сильное влияние на судебные и пенитенциарные системы, они сыграли роль в построении социальных институтов «открытого общества». Не так давно гуманизм использовался в качестве лозунга на последнем витке советской эпохи, — разумеется, только лозунга, в сущности, идеологической заморочки.

Идеология гуманизма имеет немало вариантов, как в серьезной литературе, так и в публичной риторике. В последней упрощенное резюме можно сформулировать так: высшей ценностью является личность; все, что сознательно делается, в конечном счете должно быть направлено на благо личности. В первую очередь таким благом гуманистическая доктрина считает сохранение человеческой жизни, во всяком случае минимизацию опасностей для нее. Далее речь пойдет по преимуществу об этом.

То, что реальное положение где бы то ни было в мире далеко от означенного гуманистического идеала, вряд ли кто-нибудь станет оспаривать. Люди по-прежнему убивают друг друга, как в порядке «личной инициативы», так и прибегая к государству. Где-то больше, где-то меньше. Большинство человечества и немало государств вообще не исповедуют гуманистические заповеди. Происходит это не только из-за «непросвещенности». Главная причина в другом: сознательно и бессознательно люди опираются, в основном, на пракультурные установки. Во-первых, эти установки, даже пройдя культурные фильтры, внушают, по меньшей мере, уважительное отношение к смерти, и, проникая в умственный контекст, признают за человеком «право на смерть» — свою и чужую; во-вторых, гуманистическая доктрина ценностного приоритета личности противоречит исконной пракультурной установке на отождествление человека с окружающим, а следовательно, с укреплявшимся веками ценностным статусом общества и государства.

До сих пор не прекращаются попытки подвести под гуманистическую доктрину христианские ценности. Церковь традиционно осуждает самоубийство, скорее всего потому, что оно не идет на благо обществу. Нынешний поворот в некоторых церковных кругах — осуждение всякого убийства, кроме военной необходимости, — выглядит лишь реверансом в сторону общественного мнения. Строго говоря, абсолютный запрет на убийства требует полного пересмотра церковного учения и изрядных умственных ухищрений. Не забудем, что христианская нравственность, как и догматика, базируется на известного рода тождестве Бога и человека («Человек создан по образу и подобию Божию»), а также на теологеме жертвы Христа. Бог принес себя в жертву за людей — и каждый христианин должен следовать тому же, хотя, возможно, и в смягченном виде: благотворить другим людям, помогать, то есть жертвовать своим временем, силами, достоянием и т. п., — неоспоримая христианская добродетель. В сущности, это означает, что вместо того, чтобы положить жизнь за других, достаточно отдать что-то свое, может быть, очень ценное, но не самую жизнь. Однако же, «высшая заслуга» все же «положить жизнь за други своя»... Когда речь идет о жертвоприношении в форме доброделания, надо бы помнить, что это подмена собственной жизни чем-то другим, по видимости нам близким; надо бы помнить, что тем самым мы, прямо говоря, откупаемся от единственно великого христианского подвига — принесения в жертву себя вплоть до собственной смерти, откуда и культ святых мучеников. Почитание на Руси мучеников-страстотерпцев свв. Бориса и Глеба было продиктовано не тем, что они не хотели воевать, а тем, что не нарушили родовой кодекс чести — не пошли на старшего брата, добровольно отдав себя на заклание...

То, что не мог разрешить себе Христос, — уклониться от креста, Он позволяет людям — по снисходительности к человеческой немощи. Еще раз подчеркнем: в основе подлинного христианства, его догматики и морали, — освящение и апология жертвоприношения, а оно, как мы знаем, представляет собою культурную форму, использующую и прикрывающую влечение к смерти. Мы готовы предать смерти не только себя, но и то, с чем сроднились, — и, благодаря этому, подменяем себя другими и другим, в том числе нечеловеческим. Мы так к этому привыкли, что стало уже неважным, жертвуем ли мы чем-то своим или совершенно чужим.

В силу этого христиане никогда не гнушались войнами, и осуждали их или не осуждали в зависимости от обстоятельств, а не принципиальных соображений. Между тем всякая война узаконивает принесение в жертву одних людей (воинов) взамен других — речь как о «своих» воинах, так и о «чужих». Нынешняя миротворческая деятельность Церкви отнюдь не влечет за собою запрета христианам служить в армиях (такой запрет в некоторых протестантских конфессиях основан на нетрадиционной интерпретации христианства). Учитывая все это, церковному священноначалию остается запрещать убийство в особых случаях, по своему разумению, но это выглядит как очевидная непоследовательность. К тому же христианство всегда опиралось не на личность, а на общину, приход. Так что сочетания традиционного христианства с бескомпромиссным гуманизмом не получилось...

В странах западной демократии долгие годы идет процесс примирения ценностных статусов государства, общества и личности. Упрощенная доктрина гуманизма постепенно проникает и в массовый менталитет. Более того, Запад пытается распространить эту доктрину на остальной мир. По сути дела, речь идет о грандиозном и очень рискованном «проекте», и чем это кончится, никому не известно...

Иначе обстоит дело за пределами Северной Америки и Европейского союза. Там, в большинстве стран, на первое место выступают обособляющие каждую из них ценности национальные, религиозные, идеологические. Личность ценится не столько сама по себе, сколько в силу того, что она является носителем указанных выше ценностей и служит им. Гуманистическое кредо реализуется в гомеопатических дозах и распространяется только на «своих», то есть тех, кто исповедует те самые ценности. Поскольку все это соответствует древнейшим пракультурным установкам, то таким странам, как кажется, обеспечена прочная стабильность. Однако пракультурные страсти редко в одиночку и потому к внутренней солидарности и внешней обособленности, даже если их удастся достигнуть, обязательно присовокупится боевой дух превосходства, — а кто же поручится за благоденствие такого мира?..

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»