Культ новизны и кризис государственности. То, что сегодня в большинстве стран, не только западных, утверждается, а где-то уже господствует, культ новизны — факт очевидный. Сначала стремление обновлять пряталось под маской совершенствования, «прогресса», потом сама по себе новизна обретает статус положительной ценности. О необратимом становлении культа новизны в Европе правомерно говорить приблизительно с 16-го века. В терминах исторической науки это была, условно говоря, эпоха завершения перехода от Средневековья к Новому времени. Влечение к новому в зародышевом виде всегда присутствует в человеке, в его психокультурной утробе, но для того чтобы зародыш превратился в лихого молодца нужны благоприятствующие условия. Они появлялись на грани каменного и бронзового веков, при изменении внешних обстоятельств существования — климата, при миграциях и т. д., а также под действием внутренних факторов. Когда же такие условия исчезали, люди возвращались к доминированию заложенной в тех же психокультурных глубинах тяге к постоянству. Вообще, ценности и культы, воплощающие те или иные пробудившиеся установки, скорее всего и служат непосредственными предпосылками всевозможных переходов, к примеру, от каменному века к бронзовому, от кочевничества к оседлости и наоборот, от Средневековья к Новому времени.

Главным фактором пробуждения установки на новизну является активизация того качества человеческой натуры, которое мы называем отождествлением: человек стремится расширить свои контакты с миром, тем самым расширяя свою самость, что обычно наступает как прорыв утесненного, небезопасного, осточертевшего, тяжелого существования. Однако, не будем сейчас углубляться в проблематику «пракультурных установок» (об этом — во многих других материалах сайта), а перейдем к заявленной теме.

Несомненно, что одной из ключевых причин социокультурных и ментальных перемен в Европе с 16-го века и до наших дней является набиравшая убедительность установка на новизну. Та же установка и в то же время проникла в русскую ментальность части элитного слоя и затем ее влияние росло, хотя и далеко не в той степени, как в Европе. Эти сдвиги, порожденные сначала спонтанным желанием, а затем убежденностью в благе перемен, преобразовали и государство как институт — его мифологию и функции.

Государство обеспечивает обязательность исполнения людьми социокультурных установлений, когда это уже не в силах делать социокультура и менталитет. Исходя из указанной цели, государство разрабатывает правовые нормы, присваивает себе полицейские и судебные функции и т. д. Вольно или невольно оно ужесточает и расширяет свое присутствие по мере того, как социокультура, сама по себе, теряет императивный характер в убеждениях, перестает детерминировать человеческую деятельность — долг замещается обязанностью, добровольное послушание и включенность в общепринятые обыкновения замещаются вынужденностью из-за страха перед наказанием.

Руководимое внутренне присущим ему суровым духом, традиционное государство в основном приспособлено к охранению, прещению и истреблению. При этом оно сопротивляется самоограничению, и если вынуждено это делать, то под давлением непреодолимых обстоятельств, и вместе с тем оно очень склонно к саморосту.

Однако, расширение государства снижает его эффективность: удлинение, разветвление цепочек передачи распоряжений и понижение уровня компетентности вносит помехи, плодит произвол, затрудняет обратную связь. Ужесточение блокирует активность людей, творческий элемент, и страна оскудевает.

Ориентация на обновление и совершенствование социокультуры снижает эффективность разрастающегося государства еще больше. В этих условиях требования компетентности, слаженности, обратной связи, личной честности возрастают, и если одновременно продолжается расширение государства, невыполнение указанных требований оно пытается компенсировать ожесточением своих действий, оно становится по преимуществу репрессивным и в то же время все более упускает связь с реальностью. Что же касается населения, то, находясь под государственным давлением и сталкиваясь с некомпетентностью, часто просто с нелепостью государственных установлений, оно старается отделиться от государства, использовать его, стихийно выстраивает собственную социокультуру. Эта последняя нацелена на выживание в тисках власти, а потому сама уродлива и случайна.

Такова общая картина. Она стала очевидной для европейцев в 19-ом веке и государство, само или волею народов ограничивает себя под напором общественного недовольства и исторической необходимости. Европейские государства, имевшие разную национальную историю, одни больше, другие меньше готовые к сдерживанию государственнической амбициозности, претерпевали медленную трансформацию в определенную сторону: государство сжималось и благодаря этому обретало силу и компетентность. Поддержание и обновление социокультуры, особенно в экономической и культурной жизни, все более перемещалось в орбиту общественного и частного интереса, постепенно вовлекавшего весь социум. Дорога эта далеко не укатанная, с рецедивами необузданной государственности, с вторжениями хаоса. Культ новизны требовал не только индивидуальной, экономической, информационной, культурной свободы, но и свободы политической, смены властей, быстроты обратных связей и т. п. Без злоключений и даже катастроф не получалось. И в 21-ом веке западный мир еще лишь нащупывает приемлемое соотношение между установками постоянства и новизны.

Иное положение сложилось в России. Запоздало двинувшись по европейскому пути при Александре Втором, однако не имея ни исторического опыта, ни понимания, в народе и элите, того, каким должно быть государство в новых условиях, Россия в конце концов стала жертвой радикальных пертурбаций. Архаическая мифология в верхах и низах в гремучем сочетании с крайностями культа новизны в 20-ом веке превратили страну в бранное поле.

Тоталитарное государство советского периода с самого начала несло в себе все предпосылки самоубийства. Идеология радикального обновленчества полностью противоречила тоталитарному строю: прежние экономика, культура, социальные и человеческие отношения напрочь сметались и вместо них насаждались противоестественные, скоропалительные и губительные новации, с трудом и риском образумляемые кое-где трезвомыслящими и приличными людьми. Тем не менее это государство продлевало свое существование: лагерями и расстрелами, изощренной ложью, посулами и подачками, а под конец великодержавным ракетно-ядерным рычанием. В период предсмертной брежневско-черненковской «стабильности» пришли тотальная безответственность начальства и безответность подчиненных. Вместе с тем на всем протяжении советского периода никогда не менялся илеал советского человека: Мы — лучшие. Кругом — враги. Будь готов — всегда готов!

Чудовища не исчезают бесследно — их заразные останки продолжают отравлять следующие поколения. Наверное, только такая, не ахти какая оригинальная, метафора помогает хоть сколько-то понять, как после всего учиненного коммунистами значительная часть населения, с упорной слепотой и злостью ностальгирует по советскому прошлому, а, опять-таки значительная, часть элитствующих, как и прежде, верит в мираж вознесенной над покорными аборигенами всевластной власти.

Ужасная это вещь — стихийные бедствия: трясения земли и наводнения, повальные заразы, горящая природа и воздушный смрад, — но жизнь станет совсем беспросветной, если этот перечень возглавит Государство...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»