Первая страницаКарта сайта

История знает суды, гласные и тайные. Есть суды, где решает народ. Возможно, не весь, скажем, мужская половина или старики, или избранные, наконец царь, вождь как «предстоятели» народа. Это мог быть боярин, воевода, назначенный царем (князем) судья, помещик, ибо они «отцы» подвластных, — ведь так и говорили — «отец наш родной». Когда в великокняжеской и царской России ограничивали судебную власть епископа, то подоплека была простая, хотя и скрытая: светская власть указывала, кто истинный «предстоятель» народа, кто его «отец» — царь (князь) или патриарх (епископ). Петр Великий, как известно, решил этот спор раз и навсегда.

Но есть и секретные, тайные суды. Кто их придумал впервые, нам неизвестно. Бывали они в старой России, а распустились смертельным цветом в СССР. Была ли у них пракультурная основа? — Да, была. Лермонтов с угрозой писал («Смерть поэта»): «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! / Есть грозный суд: он ждет...» . О внезапной, до времени скрытой каре со стороны божеств написано очень много, с древних времен. Заседавшие за семью печатями ленинско-сталинские трибуналы и тройки, вероятно, неосознанно ощущались именно такими потусторонними карающими силами. Кем ощущались? Да пожалуй, их организаторами, самими судьями и всеми прочими. Да и сам Вождь не воспринимался ли как иномирное существо?.. Тайный суд с такой подкладкой был не ниже суда явного — народного ли, царского, церковного и т. п. Ибо Божье выше человеческого. Функцию кары власть вообще издавна старалась присвоить исключительно себе, ибо, во-первых, она почитает себя выразителем воли народа, во-вторых, она сакральна («от Бога», а в древности фараон, царь, император и есть один из богов), то есть ее деяния направляемы иномирной силой. При этом власть желает быть «более сакральной», чем народ.

Террор, имеющий много общего с уголовщиной, для своих целей эксплуатирует внезапность, непонятность, жестокость, скрытность при подготовке. Тут суд и расправа — вместе. Впрочем, это совмещение тоже из древности. Террор сеет страх, ибо в нем есть и тайна, и бесчеловечность, и особенно внезапность — опять прерогативы сил запредельных, иномирных. Страх — это средство, истинная же цель — предстать карающей божественной десницей. Террорист, разрываемый собственной бомбой, вполне вписывается в эту мифологию: он должен истребить в себе человека, личность, так как он исполнитель потусторонней воли. Русские народовольцы считали, что действуют по воле народа («глас народа — глас Божий»); народ вообще нередко понимается как нечто божественное (народ — это ведь и предки, часто в ранге божественном; народ сакрален). В этом отношении нынешние террористы исповедуют ту же мифологему.

Теперь немного о публичности казни. Она связана с публичностью судов. Когда суды тайные, то и казнь, как правило, тайная. В ленинско-сталинскую эпоху так и было. Родным (если их тоже не сажали) никогда не выдавали убиенных. Иногда сообщали ложный приговор или давали ложные сведения о месте захоронения. Человек исчезал полностью: упоминания о нем, если это был известный деятель, вымарывались из книг, а знавшие его в лучшем случае в частных разговорах говорили о нем шепотом. В системе нынешнего террора есть прямая аналогия — похищение людей. Кстати говоря, подобные же похищения широко практиковали чекисты.

Публичность казней, как известно, имеет место во многих странах третьего мира, а также в ограниченной форме в некоторых штатах США. Но и почти любой теракт — это, в сущности, публичная казнь. При этом убийство детей — типичное жертвоприношение, как и публичные казни, столь характерное для далекой древности. Так иногда глядят на нас ужасные лики пракультуры!

См. также: