Первая страницаКарта сайта

Ностальгия по империи: фашизм, нацизм, советизм. Придуманный и реализованный Муссолини фашизм, ставший у нас обзывательным словечком, на фоне других жестоких диктатур 20-го века, в действительности глядится случайно согрешившей девицей среди многоразовых шлюх. И все же фашизм, как оказалось, не был подарком и для Италии. «Как оказалось» потому, что спервоначала многие этого не поняли. Муссолини долгое время вызывал восхищение не только напропалую влюблявшихся в него женщин, но поэтов, философов, историков. Он обожал позу, грубоватую эстетику, умел овладевать огромной аудиторией. Ему доверяло, может быть, большинство итальянцев, но до тех пор, пока, как будто околдованный немецким фюрером, он не стал в его руках почти марионеткой, продолжая ему подчиняться даже когда проигрыш в войне был очевиден. Немцам в Италии не симпатизировали и стоило королю арестовать дуче, как люди немедленно принялись громить помещения фашистской партии и проклинать Муссолини. И когда двухметровый Скорцени по приказу Гитлера вызволил дуче, и Муссолини возглавил на севере фашистское правительство, в придачу к войне за Италию между немцами и союзниками разгорелась настоящая гражданская война. Как известно, германские войска вскоре оставили Италию, не захотев или не сумев защитить Муссолини и верных ему людей. Дуче был схвачен партизанами и без суда убит вместе с любовницей Кларой Петаччи... Впрочем, возможно, что в глубине души он сам хотел этого и спокойно ждал развязки: вторжение союзников в Италию, нежелание итальянцев сражаться, а под конец и гражданская война, — это, как он не мог не понимать, и было концом не только для империи, но и для него самого.

Анализировать теорию и практику итальянского фашизма не имеет смысла — об этом уже написано и так много. Но о главном — с нашей точки зрения — сказать не мешает. К моменту установления господства фашистов, в 1922 году, не прошло и столетия, как Италия обрела единую государственность, и ее упрочение в сознании людей было вполне насущной задачей. Особенно в связи с тем, что левые партии упорно раскалывали нацию, внушая «классовый подход». Отчасти разделял ее и выращиваемый тысячелетиями местный патриотизм, существующий поныне. Фашизм был той идеологической и государственной формой, в которой его сторонники как раз и пытались сплотить народ. Ради этого было создано корпоративное «бесклассовое» государство, пущена во всю прыть антизападная и антикоммунистическая пропаганда. Но одной из самых соблазнительных идеологем сплочения было обещание будущей империи. Поэтому, когда в мае 1936 года с балкона на площади Венеции в Риме, объявляя о захвате Аддис-Абебы, столицы Эфиопии, Муссолини тут же провозгласил восстановление империи, восторгам не было конца. К уже существовавшим итальянским колониям — Ливии, Сомали и Эритрее теперь присовокупилась Эфиопия, сама считавшаяся империей, хотя на ее полное завоевание ушло еще три года. Король Виктор Эммануил отныне был провозглашен императором.

Когда заполыхала Вторая мировая война, дуче показалось, что он справится с греками так же легко, как недавно с эфиопами и албанцами, и новая Римская империя, включающая Грецию, не за горами. Но не тут-то было, и спас итальянцев от полного поражения лишь германский бросок на Балканы (весной 1941 г.). Теперь Муссолини пришлось проглотить горькую истину: без помощи Гитлера великую империю ему не построить. Вслух он этого не говорил, но после неудач не только на Балканах, но и в Северной Африке мог ли он думать иначе? А ведь еще совсем недавно он не то что не любил, но даже презирал Гитлера: «Это чрезвычайно опасный идиот». О нацизме он говорил, что это «бунт древних германских племен, вышедших из девственного леса», что «они по-прежнему такие же варвары, как во времена Тацита и Реформации, в своем извечном конфликте с Римом» (1934 г.).Муссолини и совсем не похож на Гитлера характером, натурой. Он уважает сросшийся с итальянской жизнью католицизм, избегает конфликтов с Ватиканом. Если исключить аффекты, он отнюдь не столь кровожаден, не понимает ненависти Гитлера к евреям, в нем очень развиты родственные чувства, он любитель общения с женщинами (а Гитлер избегает контактов с родней и комфортно себя чувствует в сугубо мужском окружении — вероятно, очень немецкая черта; наконец, несмотря на склонность к мистике, фюрер брезгливо относится к религии, особенно к католицизму). Муссолини чужды нордические амбиции немцев, для него оплотом европейской цивилизации является романский мир, особенно Италия, с ее когда-то древним величием, о воссоздании которого он мечтает. Но зато все более давало себя знать общее с Гитлером неприятие англо-американских ценностей, отвращение к «русскому коммунизму» (но не к его вождям), в котором они оба усматривали смертельную опасность для европейской цивилизации и культуры, и в придачу общая нелюбовь к родовой аристократии (от которой они оба были предельно далеки по рождению). Ну и, конечно, их соединяла идея нации, сплоченной мощным государством с единоличным вождем, официальным (как в Германии) или фактическим (как в Италии), и в не меньшей мере мечта о завоевании обширной империи — для Гитлера за счет движения на Восток, во всяком случае для начала, для Муссолини — путем продвижения на Юг (заметим, что Гитлер не исключал в будущем столкновения двух империй).

И все же, если бы к 1939 году политические интересы Германии и Италии окончательно не совпали, и Италия не вступила бы в 1940 году в войну на стороне «Оси» (Берлин — Рим — Токио), то кто знает, на чем бы итальянский фашизм утихомирился: может быть, он эволюционировал бы так же, как испанский франкизм, уклонившийся от тесного военного союза с Германией и со временем мирно превратившийся в современное демократическое королевство.

Идеологема империи в политической и культурной жизни Европы занимала видное место чуть ли не две тысячи лет. То она бродила в умах, то звенела мечами и гремела пушками, утверждая себя на деле. Фантом Древнего Рима то умирал, то воскресал. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что он стал манившим фашистов мысленным миражем. Но и не только мысленным, а являлся как бы наяву — в грозных привидениях, витавших над обломками римских форумов, рядом с которыми протекала ежедневная жизнь новых римлян. К тому же идея империи имела культурную, а вернее пракультурную, опору в общем почитании древности, в любви к далекому прошлому, что было всегда так характерно для немалого числа европейцев, а для итальянцев особенно (вспомним четырехвековой Ренессанс). К почитателям древности, патриархальности принадлежал и дуче. Его, правда, не очень привлекали чисто художественные ценности, но сама натура этого радикала, как это ни странно, была культурно и психически ориентирована куда-то далеко назад, в противовес бурно развивавшимся западным демократиям. Однако мы не ошибемся, если скажем, что вообще у всех крутых революционеров и во всех революциях есть какая-то архаичная основа.

Перейдем, однако, к Адольфу Гитлеру, главному конструктору национал-социализма. Для него далекое, пожалуй что мифологическое, прошлое, особливо германское, было идеалом в еще большей мере, чем для Муссолини (хотя чем тут мерить?). Национал-социализм, как и фашизм, разумеется, никогда не был диктатурой «наиболее империалистических элементов финансового капитала», как то утверждала Программа КПСС (1961. С. 53). Для Гитлера «капитализм», как и для коммунистов, был ругательным словом, но прежде всего потому, что он узаконивал «финансовые махинации», а коммунисты поносили его за частную собственность и личную инициативу, что, напротив, было вполне приемлемо для нацистов. Политический и, можно сказать, свой духовный идеал нацизм высвечивал из далекого-далекого прошлого, когда народ, племя, род был, как полагают историки, слит со своим предводителем, был ему максимально предан и во всем покорен. Правда, появилось еще одно понятие — партия (оруженосцы предводителя?). Как тут, кстати говоря, не вспомнить — у Маяковского: «Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, говорим партия — подразумеваем Ленин». Приближенный фюрера Гесс на партийном съезде воскликнул примерно то же: «Партия — это Гитлер, Гитлер — это Германия, а Германия — это Гитлер». Был и такой лозунг: «Один народ, один рейх, один фюрер». Ибо «нет голосования большинством при обсуждении отдельных вопросов, а назначается один-единственный человек, который отвечает за принятые им решения». Как-то Гитлер изрек: «Вы во мне, а я в вас» (это парафраз из Евангелия).

Глубокой древностью веет от мечты о «тысячелетнем Рейхе», этаком историческом стоп-кадре, где ничего нового не происходит, разве что господа-арийцы покоряют и управляют, а покоренные безропотно внимают им и послушно трудятся. А разве не звучит древним призывом и заклинанием: «Пусть тот, кто хочет жить, вступает в борьбу, а тот, кто не хочет воевать в этом мире вечной борьбы, не заслуживает права на жизнь». Так и видишь «вышедших из девственного леса» мускулистых, будто вылепленных, вечных воинов, не знающих жалости к побежденным, оставляющим после себя пепелища, на которых копошатся рабы...

Гитлер наслаждается Вагнером, потому что слушая его музыку он «ощущает ритмы Древнего мира». Культура, как ее понимает Гитлер, это самое ценное в истории: «Войны начинаются и кончаются. Остаются лишь сокровища культуры» (все это выписки из книги Пикера «Застольные разговоры Гитлера», 1993 г.). После посещения Италии Гитлер не может забыть красоты сложившегося веками римского ландшафта и подмечает суровую прелесть коричневатого оттенка зданий — цвет манускриптов и мощей, цвет древности (нацисты носили коричневые рубашки). В качестве образца он признает только старинное искусство (не выносил даже импрессионистов, не говоря о более поздних течениях). Конечно, было бы неправдоподобно представлять фюрера замшелым эстетом или кабинетным любителем старины. Линкоры, танки и самолеты его вдохновляли не меньше художественной классики. Довольно образно несколько парадоксальное нацистское мироощущение в целом передал Геббельс: «Мы живем в век металла и романтики... национал-социализм смог постичь, как наполнить бездушный каркас техники ритмом и горячими импульсами нашего времени». А что такое эти «горячие импульсы», поясняет афоризм фюрера: «Война для мужчины то же, что роды для женщины». Самое ходячее слово в нацистском лексиконе — «война»: «Война — это тоже жизнь, жизнь в ее сильнейшем и классическом проявлении».

Итак, кровное — кровавое! — единство народа и вождя, беспощадная борьба за «жизненное пространство», и наконец финиш: озаренная блеском мечей вечная Валгалла, неподвижное время тысячелетнего Рейха, империя арийцев, каменной поступью топчущая прочий мир, вернее то, что от него еще останется...

Как известно, итальянский фашизм и немецкий нацизм были неотделимы от своих вождей, и вместе с гибелью Муссолини и Гитлера они также исчезли в качестве крупных исторических явлений. Правда, можно подумать, что так случилось лишь в результате военного поражения стран «Оси» (Берлин — Рим — Токио). Но как тогда объяснить крах в чем-то схожих режимов, установленных Франко в Испании и Салазаром в Португалии, — медленное их падение вместе с надвигавшейся старостью и, наконец, смертью их основателей?.. Совершенно иначе обстоит дело с «коммунистическими» режимами (кавычки здесь означают только то, что так принято называть некоторую разновидность тоталитаризма, а не то, что были реализованы так называемые коммунистические идеалы). Их живучесть свидетельствует о том, что, несмотря на тот же имперский синдром, иногда явный, а иногда не очень четкий, было бы ошибочно проводить далекие аналогии между любыми тоталитарными режимами. Тем более, что между ними есть и другие важные различия, а имперская направленность была свойственна к тому же самым разным государственным образованиям.

Вообще, долговременные «классические» империи (не обязательно так называвшиеся) — древние, средневековые, нового времени — всегда опирались на господствующую нацию, иногда в расширенном значении. Таковыми были Римская империя, Византия, Королевство франков, Испания, Османская империя, Япония, Китай, Российская империя, Великобритания, Франция, Германская империя, Австрийская империя... Так же строились «псевдоклассические» гитлеровский Рейх и фашистская Италия. Однако в Советском Союзе господство одной нации не декларировалось и явно себя не проявляло. СССР был, разумеется, империей, но «нового типа». В чем заключалась эта новизна, мы уточним чуть ниже, а в первую очередь необходимо со всей очевидностью констатировать, что советский имперский синдром в главном ничем не отличался от «империализма» всех классических и постклассических империй. Речь идет об установке на расширение территорий и подчинение живущего там населения в интересах господствующей нации или, как в СССР, — в интересах насаждения советской идеологии (куда мы условно включаем и экономику).

Установка на агрессию (и на немедленное построение социализма) была задана Лениным и его соратниками с первых же месяцев после Октября. Вот отрывок из воспоминаний Г. А. Соломона (впоследствии порвавшего с большевизмом): «Беседа с Лениным произвела на меня самое удручающее впечатление. Это был сплошной максималистский бред. „Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, — сказал я, — что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров „Утопия“, только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю...“ — „Никакого острова „Утопии“ здесь нет, — резко ответил он тоном очень властным. — Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем... А! Вы пожимаете плечами! Ну, так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, — это только этап, через который мы приходим к мировой революции...“» (Литература русского зарубежья. Антология. М., 1991. Т. 2. С. 273). Мечты Ленина, как известно, удалось частично осуществить Сталину...

Что же до новизны советской имперскости, то она заключалась в том, что опиралась не на интересы или амбиции доминирующей нации, то есть русских, а на интересы и амбиции коммунистической партии.

Прошедшее столетие было веком распада всех, старых и новейших, классического типа империй. При этом следует иметь в виду, что поражение в Первой мировой войне Австро-Венгрии, России и Германии, затем во Второй — Италии, Германии и Японии было для этих государств не глубинной причиной их краха в качестве империй, а лишь внешним толчком. Думается, что в исторически короткие сроки этим империям и без войн все равно пришел бы конец. Ведь и страны-победители Великобритания и Франция — мощные колониальные империи — тоже почти полностью потеряли свои колонии после Второй мировой войны, фактически прекратив свое политическое существование в качестве империй. Чтобы уяснить причины этого, еще раз нужно подчеркнуть, что классические империи (по нашему определению) всегда держались только на господстве одной нации. Причем, что очень важно, это господство выражалось и проявляло себя отнюдь не только в военной силе, а в превосходстве — культурном, политическом, идеологическом, экономическом (не обязательно все вместе). Другое дело, что оно, превосходство, может быть мнимым, внушенным, и еще как бы подсознательным. Главное же заключается в том, что оно фактически, пусть и неявно, признается не только господствующей нацией, а еще и самим покоренным народом, хотя бы какой-то его частью. В культуре покоренного народа выхолащиваются ее своеобразие, традиционные национальные ценности, обычаи приобретают декоративный, показной характер, местный язык вытесняется языком метрополии и т. п. И если это так, то империя неколебима. Но рано или поздно, некоторые покоренные народы, еще не утерявшие своеобразия, испытывают тягу к далекому, мифологизированному прошлому, пытаются возродить свои культурные основы, начинают остро осознавать свою национальную особность, появляются местные этнические элиты, уже не ориентирующиеся на центр империи. Так происходит, конечно, не всегда, но в 20 веке процесс «национализации» стал повсеместным.

Господствующей нации, желающей сохранить империю, в этих условиях остается только одно средство — военная сила. У нацистской Германии и фашистской Италии лишь одно это средство и было, поскольку жертвы их агрессии с самого начала в большинстве не утеряли национального самосознания, не признавали их превосходства в невоенных областях, а некоторые страны (Англия, СССР) и в военной области. Что касается распада колониальной системы, то он был вызван опять-таки ростом «национализма» среди колонизованных народов, а удерживать империю войсками в 20 веке уже очень трудно, так как это ведет к экономическому истощению метрополии. Для большинства же европейцев отсутствие экономического благополучия не может компенсироваться мифологией имперского величия (немцы и итальянцы были временным исключением).

Из распавшихся в 20 веке империй полностью, даже с прибытком, удалось восстановить только советско-российскую. Процессы «денационализации», искоренения этнического своеобразия вместе с большевизацией приняли огромные масштабы, затронув и русских вместе с другими народами СССР. Именно в этом советская империя более всего отличалась от классических. Только в 70-е годы эти процессы пошли вспять — в направлении роста национальных самосознаний. С наибольшей интенсивностью происходило это, вероятно, среди русских. Недаром  Ю. В. Андропов говорил: «Главная забота для нас — русский национализм...» (Межнациональные отношения в России и СНГ. М., 1994. С. 58 / В. Д. Соловей).

Роль господствующей нации в советской империи играла партия. Пока ее идеология и преимущества участия в ней выглядели жизненно приемлемыми и выгодными для большого числа советских людей, пока большинство исповедовало советскую идеологию как ценность более высокую, в сравнении с этническими, религиозными и прочими ценностями, — пока все это было, СССР был устойчив и ему не угрожали никакие смены руководства (не забудем, конечно, и страх перед репрессиями, заложенный слишком глубоко после ленинско-сталинского геноцида). Однако, как говорится, сколько веревочке не виться... Именно утеря советской идеологией (включая сюда и экономическое устройство) своей мифологической ценности и распространение совсем иных ценностей привело, в конце концов, к распаду последней империи. Двадцатый, а теперь и двадцать первый век — эпоха особенного динамизма в культуре и в том ее аспекте, который называют ценностями. В этих условиях такое малоповоротливое, инерционное государственное образование, как империя, не имеет исторической перспективы.

Как отмечалось, мифологема империи весьма архаична, и в Европе (включая Россию) ведет свое происхождение от Древнего Рима. Большевистская идея всемирной пролетарской революции и завоевания всего мира, чем бредили первые большевики и что по-прежнему владело их продолжателями до Горбачева, родилась из тех же мифологических истоков. Но и вся советская идеология базировалась на мифологической архаике, хотя на новый манер, сочетая, по словам Геббельса, «романтику и металл». Даже идея партии, преданной вождю и скованной железной дисциплиной, была, как и партии Гитлера и Муссолини, по-своему архаичной. Действительно новым в построении партии был ее как бы безнациональный характер, благодаря чему империя советского типа продержалась дольше других тоталитарных режимов. Причина падения советской империи, включавшей кроме СССР восточную Европу, состояла в том, что рост национального сознания основных народов империи переборол советскую идеологию.

См. также: