Первая страницаКарта сайта

Пракультура как фактор социально-политической истории и основа идеологий. Следует отличать идеологию от культуры. О природе последней было уже достаточно сказано. О том, что такое идеология и каковы ее функции, будет прояснено ниже.

Рассмотрим для начала общественную идеологию американизма (имеется в виду США), возникшую, вероятно, как средство приобщения иммигрантов, составивших со временем основную массу населения. Ее основы хорошо известны: широкие права и свободы американского гражданина и их мощная правовая и силовая защита, максимальное уважение к собственности, невмешательство государства в деятельность религиозных, общественных, экономических, политических, образовательных и т. п. структур и СМИ (если не нарушается закон), ориентация на личностный и корпоративный материальный и моральный успех, поощрение благотворительности, пропаганда идей американизма за рубежом (поскольку предполагается абсолютное превосходство американизма), патриотизм. Какие бы отклонения ни происходили в жизни, перечисленные идеологемы для большей части американского общества пока что неизменно остаются высшими ценностями.

Фундаментальной идеологемой, из которой прямо или косвенно следует остальное, являются права и свободы индивида, выражающие, но и канализирующие исконный пракультурный импульс к превосходству. Нам не раз приходилось писать о том, что, как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, первоначальный стимул дала этой идеологеме родовая культура. Последняя, как известно, базировалась на культурно-генетическом сохранении рода (или тесной общины), откуда вытекали усилия, направленные на его обособленность, поддержку сородичей; в близком союзе с установкой на сохранение находилась установка на превосходство над прочими родами (в крайнем случае в моральном плане — мой род лучше всех) — все это древнейшие пракультурные основания родовой жизни. Не исключено, что потребность или желание превосходства вылились затем в стремление к покорению природы. Свобода действий рода могла сдерживаться лишь объективными препятствиями, отношениями с другими родами и собственной культурой. Когда роды стали объединяться и появились племена, народности, народы, те же самые исходные установки перенеслись на них — на их культуру, ментальность, образ жизни составлявших их людей.

Важно иметь в виду, что указанные установки, и у родов, и у народов, поначалу относятся к целому сообществу, а не к индивидам (исключение составляют олицетворяющие сообщество цари, короли, вожди). Причем, внутри рода или народа индивиды отнюдь не обладают одинаковыми возможностями и обязанностями — есть слои высшие и низшие, властные и безвластные. По нашему разумению, одной из причин такого расслоения была необходимость в блокировании стремления к превосходству у значительной части сообщества. Иначе оно бы погибло из-за борьбы всех против всех. Примерно об этом же когда-то писал Гоббс, который функцию блокирования отводил государству (что исторически пришло довольно поздно).

Однако указанное блокирование требует изрядных усилий, а это не всегда возможно. Из-за расслоения сообществ исконные пракультурные установки продолжают действовать не только в отношении сообщества в целом, но отчасти и в отношении отдельных слоев. Из-за этого внутри сообщества иногда имеет место борьба между слоями, местными и профессиональными кланами, отдельными лицами. Не искоренена и борьба межродовая. В результате всего этого рождаются сильные индивидуальности, особенно в высших слоях, где свобода действий и родовые традиции сравнительно более сильны.

Углубляющееся расслоение и противоборство рождает два противоядия: уравнение граждан в правах и (или) ужесточение государственной власти. Американская и французская конституции в 18 веке декларируют равенство всех граждан, консолидирующее их в единую нацию. При этом предполагается, что их сознание и действующие законы на новом витке истории уже способны ограничивать взаимную борьбу и вводят инстинкт превосходства в рамки, позволяющие сохранять общество в целом. Этому способствует вырисовывание идеалов национального единства и национального государства. В 19—20 вв. такой идеал получает различные обоснования и становится важным элементом национальных культур. Под его влиянием происходило объединение Италии и Германии, освобождение славян и греков от турок и латиноамериканцев от испанцев и португальцев, а в последующем под влиянием того же идеала произошел распад многонациональных империй.

В одних странах нация теряет этническую окраску, в других эта окраска сгущается и предпринимаются попытки идеализировать «народные», этнические культуры (к примеру, в России в 19 веке с этим связано народничество). Вместе с тем, такие попытки наталкиваются на противоположное культурное движение, вызванное усилением роли индивида. Это движение направлено «сверху вниз», поскольку сравнительно более полноценная культура личности веками формировалась «наверху». Потом, уже в 20 веке, наступит весьма примитивный синтез обоих движений в «массовой культуре».

Идеология как общенациональный феномен, отпочкованный от культуры, в Европе появляется в 19 веке, служа еще одним средством консолидации. Но поскольку она образуется не исключительно в общенациональном варианте, но и в отдельных общественных слоях, идеологии оказываются средством не только объединения, но и причиной столкновений. В досоветской России иделогии функционировали, вероятно, в зародышевой форме, вроде уваровского герба: православие, самодержавие, народность.

Идеология — это «пирог» по меньшей мере с двумя уровнями: «базовый» уровень представляет собою плохо осознаваемые пракультурные установки; «надстроечный» уровень переводит эти установки на общепонятный, рациональный по форме, иногда квазинаучный язык, крайне упрощающий и в какой-то степени неизбежно искажающий исходные установки. Правда, четко различать эти уровни почти невозможно.

Насаждение всеобщей грамотности большевиками, скорее всего, имело целью усвоение надстроечного уровня советской идеологии. Даже для не вооруженного «наукой» глаза сразу видно, что в основе — на базовом уровне — она представляла собою проекцию классической родовой пракультуры, транслированной на большое сообщество. Обособленность страны (государства); «мы» лучше всех; стремление к превосходству над всеми другими народами и государствами (моральное, политическое, военное); свобода действий, если «нам» это на руку, — вот подлинный фундамент советской идеологии. В отличие от классически родовой, в ней отсутствует сохранение членов сообщества, а речь идет о территории («Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим»). Дело в том, что еще в древности оседлый род или народ в какой-то мере отождествлялись с местом обитания. Поэтому отстаивание определенной территории было равноценно сохранению рода (народа). Большевики никогда не смущались ни репрессиями, ни военными потерями — главной для них, как и для воспринятой населением идеологии, было сохранение, а еще лучше, расширение территории. В отличие от американской идеологии «права и свободы» относятся не к личности, а к государству, не говоря уже о прочих отличиях.

Особенностью советской идеологии, как и ее древнейших образцов, был ее исключительно общенациональный масштаб, а спонтанные или сознательные попытки выработать по древнеродовому клише замкнутые в себе идеологии для отдельных слоев, групп, народностей и для отдельно взятого человека, жестоко пресекались. Благодаря этому создавалась видимость «монолитного сплочения советского народа».

Важной особенностью советской идеологии было крайне враждебное отношение к аристократии, дворянству и богатым людям. Еще в дореволюционной России к благородному сословию и богатым людям простолюдинная масса относилась как к чему-то чужеродному, даже нерусскому. Такое отношение еще больше укрепилось в результате большевистской, советской пропаганды. Таким образом, и в этом в советской идеологии не было чего-то принципиально нового в сравнении с древнейшим родовым образцом, содержавшим враждебность ко всему инородному, инонациональному.

Советская идеология черпала силу не только из древнейших мифологем, но из исторически вполне известных эпох, которые тоже жили с изрядной оглядкой на те же мифологемы, хотя немного по-своему. В частности, еще в 16 веке были в ходу воззрения о единственности Русского царства как центра истинной веры и наследника истинной царской власти. Так что еще тогда мы были лучше всех... Следует также еще раз сказать о принципиальном отказе транслировать древнеродовые притязания независимости и превосходства на отдельного человека, как это происходило в Европе и США. Идеал свободной личности, выработанный в благородных сословиях Европы и затем перенесенный на остальные слои, был резко пресечен в первые два столетия образования Русского царства. Вот что читаем у С. М. Соловьева: «...При Иоанне Третьем знатные люди подписываются обыкновенными именами: Иван и Василий... при Василии (Третьем) встречаем форму уменьшительную, уничижительную для людей незначительных, например Илейка; при Иоанне Четвертом и люди знатные начинают употреблять эту последнюю форму: например князь Александр Стригин подписывается: „холоп твой Олешка Стригин“...» (История России с древнейших времен. Кн. 4. Т. 7, гл. 1). А про то, как Петр Великий боярам бороды рубил, сказано-пересказано... Какие уж тут свободные личности! Впрочем, Екатерина Великая немало приложила стараний, дабы поднять статус сословия благородного, но уж поздновато было, может, потому, что к тому времени и в Европе роль того сословия сильно пошатнулась.

Отнюдь не всеми одобрялись свободные проявления и в крестьянской среде, даже в 20 веке. Вот как объясняет сопротивление реформам Столыпина знакомый Л. Н. Толстого крестьянин Михаил Петрович Новиков: «Возражали прежде всего по стадному принципу: почему один идет против всех и хочет отбиваться от общества? Значит, он умен, а мы дураки! Ну, а раз так, то нет нашего согласу: не желаем и больше ничего! Иди, жалуйся к земскому. В таких случаях не было никаких рассуждений ни о выгоде и невыгоде общества от такого закрепления или выдела земли к одному месту, а была только общественная амбиция: „Миру все должны подчиняться и никто не должен творить свою волю“» (Неизвестный Толстой. В архивах России и США. М., 1994. С. 340).

На таких задубелых основах советскому коллективизму ничего не стоило утвердиться. Но советская ментальность содержала, в сравнении с прежними убеждениями, важный корректив: теперь уже не «один за всех и все за одного», а лишь «один за всех», и ежели тебя выхватят и загонят за можай, то остальные и не пикнут. А иные и порадуются, потому как не высовывайся... А уж про зависть и говорить нечего: «значит, он умен, а мы дураки!»

Остается разобрать, в какой мере советская идеология сохранила свою власть над умами в нынешнее время...

См. также: