Первая страницаКарта сайта

Царь и народ. Речь пойдет не об их отношениях в роли политических субъектов, которые исторически складывались последние века, — нас будет интересовать пракультурная основа такого тандема и ее влияние на дальнейшие времена. Царь — это не только человек, связанный кровнородственными узами с выдающимися родами. Это еще заступник за народ перед его божественными покровителями, и первый воин, и, главное, тот, кто чудесным образом воплощает и олицетворяет в своей персоне подвластный ему народ, пребывая с ним в своеобразном единстве. Чтобы подчеркнуть это последнее, царь стал говорить о себе «Мы». Мифологическое единство царя и народа не просто «представление», не что-то формально заявленное — оно должно было осуществляться в каких-то натуральных обычаях. Эти обычаи идут из пракультурной древности, когда описанная выше мифологема «царь — народ» не столько осознавалась, сколько осуществлялась непосредственно.

Одним из таких обычаев были празднования, собиравшие по возможности всех на пиршество, во главе которого возлежал или восседал «царь» (кавычки в данном случае означают, что это мог быть глава рода, вождь племени, князь). Царь — даритель пищи, спаситель и отец народа, который способен добывать пищу лишь благодаря своей колдовской силе (царская охота всегда была сакральным действом). В СССР роль царя играло государство. Сохранился обычай всеедения чуть ли не до нынешних дней, хотя круг приглашенных неизменно сужался и пирование простого народа очень скоро было вынесено за стены дворцов. Во Франции любой человек, гулявший в Версальском парке, мог сесть за обеденный стол вместе с королем и его семьей; известны грандиозные народные объедения, устраивавшиеся в Древнем Риме его правителями или претендентами на власть, многочасовые и многодневные пиры, описанные в Библии; дружинные пиры русских князей, а затем царские пиры; к месту вспомнить и ужасную «Ходынку», и выставлявшиеся крестьянам ведра с водкой и вином; когда в 1917 г. простолюдины громили винные склады и вусмерть перепивались, это была своего рода форма празднования дарованной свободы...

Совместная еда — знак доверия сотрапезников друг к другу и устроителю пира (и при этом как же было много нарочитых отравлений — о, люди!). Совместное едение сближает людей не только наглядно, но и подсознательно. Поедаемое и выпиваемое за общим столом принадлежит всем вместе, это как бы единая собственность, которая когда-то сплачивала всех членов рода, а более тесной связи, чем кровнородственная, не существует, — тем самым возникала в чем-то подобная же связь между пирующими и, главное, с устроителем пира. При поедании пищи особенное значение также имеет чувство власти над нею, и эта власть разделяется «царем» со всеми застольниками. Винопитие, будучи ритуальной заменой распития крови, также служит укреплению связи, подобной кровнородственной. Наконец, едение всегда было и теперь осталось для многих священнодействием и жертвоприношением — с призыванием общих божеств и фантомно участвующих в трапезе умерших предков; последние, являясь прародителями разных родов, благодаря участию в застолье, также породняются. Отказ от предлагаемых яств всегда означал нежелание породняться с хозяином стола. Характерен такой эпизод в «Книге пророка Даниила» (Библия): взятые в плен иудейские отроки, которым Навуходоносор назначил пищу с царского стола, не пожелали ее принимать. До сих пор принято навязывать гостям разные блюда — иначе обида; объявление голодовки равносильно отчуждению. (Прекрасная статья о мифологии еды есть у В. Н. Топорова: см. «Мифы народов мира». Т. 1. 1980).

Еще один важный обычай, сводящий народ и царя, — это, выражающее власть царя над подданными и одновременно «единство» с ними, право «царя» на любую женщину, в том числе и право замещать мужчин на брачном ложе и на свадьбах, чему подданные иногда противились. Наиболее известный пример из летописей: боярин Кучка, дерзивший князю Юрию Долгорукому из-за нескрываемых притязаний князя на жену боярина, за что, а может еще за что-то, Кучка был обезглавлен. Князь без большого сопротивления мог взять для своего «гарема» или в качестве жены кого угодно, кроме женщин княжеского рода: так, в частности, поступал киевский князь Владимир Святославич, а история насильственной женитьбы на полоцкой княжне Рогнеде всегда ставилась ему в укор. О многих невенчанных женах и наложницах Ивана Грозного также хорошо известно. Первый русский самодержец, видимо, сам не очень верил в законность своего титула, а потому не упускал утверждать древне-традиционное царское право и делал это, как мы бы сейчас сказали, демонстративно. Отсюда его походы на собственные города, а также присвоение женщин. Можно привести еще немало аналогичных примеров, хотя факты подобного рода в то время редко отмечались, поскольку считались делом обычным для князя и царя. Мы упомянем еще одну историю, зафиксированную в художественной форме. Мы имеем в виду «Повесть о Тверском Отроче монастыре», весьма популярную в 17—19 вв. Сюжет относится к 13 веку. В пределах власти тверского князя Ярослава Ярославича находилось село Едимоново, куда по делам князь послал служащего ему «отрока» Григория. Сей юноша был очарован красотою дочери церковного пономаря Ксении и попросил ее руки. Во время их свадьбы недалеко случилось быть самому князю. Войдя в горницу, где молодые готовились идти к венчанию, и увидев Ксению, князь тут же пленился ею. Тогда невеста говорит Григорию: «Изыди от мене и даждь место князю своему, он бо тебе болши и жених мой, а ты был сват мой». А затем князь просто-напросто прогнал Григория: «Изыди ты отсюду и изыщи ты себе иную невесту, идеже хощеши, а сия невеста бысть мне угодна, а не тебе». Ярослав Ярославич женился на Ксении, а отвергнутый жених основал там монастырь, который оттого и получил название «Отрочь». В этой повести княжеские прерогативы для нас совершенно прозрачны, хотя несколько завуалированы из «этикетных» соображений (о литературном этикете в произведениях той эпохи см. у Д. С. Лихачева). Власть царя над подданными, мужчинами и женщинами, хорошо видна в праве царя (князя, боярина, хозяина, родителей) соединять их браком. Еще раз подчеркнем: власть царя над подданными подспудно означает единение с ними; владеть можно только своим — овладевая поначалу чужим, тем самым делают его своим.

Подобно князю и царю в отношении подопечных им людей вели себя и бояре и позже дворяне. Большого осуждения не было, так как христианские моральные нормы часто уживались с древними обычаями. Лишь в 19 в. положение стало постепенно меняться, а царские особы уже не вели себя в подобных делах столь открыто. Европейские монархи, примерно с 17 в., в этом отношении выглядят чуть осторожнее, но если обратиться к средневековью и более ранним эпохам, то между Русью и Европой различий почти не было. Что же до пресловутого «права первой ночи», то оно было скорее более жесткой регламентацией и обужением права на любую женщину. Еще раз подчеркнем, что тут речь идет не о «разврате», «распущенности» и т. п., как иные стараются это толковать, а именно об очень древнем пракультурном обычае. Надо также иметь в виду, что царю надлежало блюсти даже те древние обычаи, которые уже не действовали в «народе», ибо царь был и хранителем культуры. Например, когда-то старший в семье (роду) мог вступать в связь с любой женщиной в этой семье (роду). Потом это заместилось другими формами власти над женщинами, но у царя сохранялось и древнее право. Еще пример. Каннибализм также замещался другими обычаями, в конце концов поеданием животных, но глава племени еще долго обязан был исполнять первоначальный обычай. «Царь», вообще, — это сакральное существо, обладающее особенною властью над отведенной ему божествами (Богом) частью Космоса, он волен в жизни и смерти подданных — в их «животе», и то, что он иногда как будто злоупотребляет своей властью, говорит не столько о его крутом нраве, сколько о демонстрации избыточествующей в нем силы. Власть над женщинами также выражение этой силы. Кстати говоря, по утверждению лингвистов, в некоторых языках «вкушать» и «совокупляться» обозначается одним словом: возможно, это языковой пережиток той далекой эпохи, когда существовал каннибализм, причем ритуальное поедание предварялось совокуплением; приносимая после смерти мужа в жертву его жена также обязана была совокупляться с его сродниками, и не исключено, что с князем (царем).

В заключение о правящих царицах. Все, что относится к царю, приложимо и к ним. Разница только в том, что у правящей царицы особая власть над мужчинами. Все они потенциально ей принадлежат — это не ее желание, а пракультурная установка. Разумеется, последняя не всегда осмысливалась буквально, но если пракультурные установки и прячутся от публичной явленности, они таятся в подсознательных, во всяком случае непроговариваемых, пластах. В России существенная смена культурных ориентиров происходит сначала в 18 веке, который «отрицает» 17 век, а затем — в 19-ом, якобы более моральном, веке, «отрицающем» век предыдущий. Более всего от такой «смены курса» пострадала репутация Екатерины Второй, которой вменяли в вину частую смену фаворитов. Начало положил император Павел, в противоположность натуре покойной матери, человек постоянно вспыльчивый и помешанный на собственном величии. С его воцарением какие-то люди сразу же стали наводнять страну клеветническими памфлетами, позорящими Екатерину Вторую, как будто этой мерой можно было возвысить нелепые деяния и патологический деспотизм ее сына. Екатерина Вторая, впервые после Петра Великого, продуманно и без рывков продолжила начатые им преобразования, опираясь только на их перспективные стороны, и явила миру и своим подданным подлинно великую Империю. Что же касается ее фаворитов, то морализаторские филиппики по этому поводу продолжают звучать и поныне. При этом совершенно игнорируются даже вполне очевидные обстоятельства ее царствования, а именно, необходимость личной опоры хотя бы в фаворитах: ведь не могла же она быть уверена в том, что ее легитимность признана всей аристократией, и что с нею не поступят так же, как с ее несчастным супругом. Да и вообще, что ни говори, а это было, может быть, единственное в своем роде обаятельное чудо на российском троне...

См. также: