Первая страницаКарта сайта

О глубинной причине миграций, завоеваний и прочего в том же духе. Когда люди стремятся к переселениям, к мирному проникновению в новые для них территории, кажется, что они это делают исключительно в поисках лучшей жизни. Эта мотивировка обычно служит непосредственно осознаваемым стимулом к перемене места обитания, но на самом деле это лишь пусковой импульс, запускающий энергетический потенциал глубинных, скрытых от сознания пракультурных установок. В первую очередь речь идет о древнейшей установке на расширение жизненного пространства. Исконная страсть утверждать свое присутствие на как можно большем пространстве продиктована сущностной тенденцией живой природы к распространению и носит характер ничем не обусловленного инстинкта, а в культурном преломлении это связано, вероятно, с обожествлением земли и с мифологическим отождествлением земли и людей (рода, народа): чем больше земли, тем могущественнее род (народ) — конечно же, чистая мифология. Подчеркнем, что желание и умение извлекать практическую пользу из захватов приходит гораздо позже.

Не всем людям, племенам, народам свойственна очень энергичная установка на расширение сферы обитания и утверждение в ней своего присутствия. Это стремление может затихать, воспаляться, выражаться в разных внешних обоснованиях и оправданиях и принимать разные формы. Кочевничество, военное завоевание, освоение чужой территории экономическими методами, перенесение на новые территории и распространение идеологий, религий, образа жизни, наконец, прямое подчинение других народов, мирные миграции — бывают и другие формы. Думается, что народ, долгое историческое время лишенный таковых амбиций или возможностей, в некоторых отношениях склонен к деградации.

Поскольку Европа уже давно поделена, ее народам, скованным в жестких границах, угрожал исторический застой, неизбежно переходящий в «загнивание», о чем так много писали. Чтобы избежать этого, использовался любой повод для войн, а сейчас, когда эта форма экспансии, к счастью, отвергнута, страсть к расширению удовлетворяется вхождением в общеевропейские объединения разного типа, что особенно соблазнительно для малых стран. Та же страсть породила колониализм, империализм, мечты большевиков о всемирной революции, борьбу идеологий («холодную войну»), теперешние глобальные тенденции в экономике, культуре, политике, вторжение в космос, терроризм.

В основе миграционных процессов, нынче идущих с Юга и Востока на Север и Запад, та же причина — исконный инстинкт заселения новых территорий. Как уже говорилось, этот инстинкт-установка прячет свою первобытную физиономию, подсовывая с точки зрения логики вполне понятные мотивы: «мы вправе искать лучшую жизнь», «у нас негде работать», «у нас перенаселенность», «они нас эксплуатировали — пусть теперь кормят» и т. д. и т. п. Мы отнюдь не считаем, что такие мотивы и доводы надуманны, фальшивы и т. п., но все же истинной движущей силой миграций является в большинстве случаев скрытая от сознания установка на расширение.

Устраним одно недоумение: о каком расширении сферы обитания может идти речь, если мигрант, перебираясь на новое место, покидает старое? А дело в том, что прежнее место существования, коль скоро мигрант или его родичи там когда-то жили, тем самым уже неотчуждаемо от него, оно принадлежит ему навсегда. Разумеется, это чистой воды фантом, реликт мифологического «сознания». Но и новое место, если он в него вжился, укрепился в нем, он тоже ощущает своим, причем в последующих поколениях мигрантов это бывает выражено сильнее, нежели в первом поколении.

Конечно, такое ощущение присуще людям в разной степени — от острого до совершенно глухого. Первые крайне болезненно воспринимают малейшую дискриминацию на новом месте, — именно потому, что считают себя чуть ли не завоевателями, а коренному народу приписывают слабость, неполноценность и т. п. В наше время мигранты и люди сторонних национальностей для самоутверждения иногда прибегают к таким средствам из мифологического арсенала, как религиозные процессии и акции, сопровождаемые аналогичными по смыслу поджогами и факельными шествиями (вспомним, что в древности присвоение земли оформлялось ее ритуальным обходом или объездом). Интересно, что в среде коренного населения также есть люди, остро чувствующие «завоевательный синдром» мигрантов, и в силу этого преисполняются ненависти к ним. В то же время боязнь мигрантов, панические настроения вместе с истеричной агрессивностью еще сильнее укрепляют «завоевательный синдром».

При одном и том же подсознательном «завоевательном синдроме», но с разными ракурсами его проявлений, мигранты ведут себя двояко: одни принимают «правила жизненной игры» на новом месте, обживают его и в этих условиях пытаются добиться успеха, другие не принимают этих правил и пытаются жить на новом месте так же, как они жили на родине, что далеко не всегда у них получается и отсюда их недовольство. Оно нередко переходит в более радикальные формы — в зажигательные протесты и, что происходит чаще всего, превращает мигрантов в людской резерв преступных этнических группировок. Первые яркие примеры таких превращений дала американская история; идеология преступников, независимо от национальности, близка к идеологии мигрантов указанного типа, поскольку и те, и другие не приемлют законов общества, в котором живут.

В доисторические времена установка на расширение привела к расселению людей по всей планете, неоднократно управляла великими переселениями народов. Вместе с тем ей должна была противостоять не менее глубинная установка на замкнутость. Было бы интересно проследить перипетии этого противостояния, как и их совместимость. Вероятно, указанные установки сменяли друг друга. В регионах, где безлюдных «пустот» уже не оставалось, обычно господствовала установка на замкнутость. Иногда, после того как сильная народность покоряла слабую, эта сильная народность усваивала черты покоренных, оседала, и ее прежняя установка на расширение оттеснялась установкой на замкнутость. Примеры подобного рода, видимо, можно было бы обнаружить в истории Франции, Англии, Италии, не исключено, что и в русской истории, однако это задача не из простых. Если наши предположения верны, то можно было бы обсудить такую периодизацию древней русской истории: 9—10 вв. (проникновение варягов), 11—12 вв. (смешение), 13—14 вв. (эпоха замкнутости и ордынской экспансии), 15—16 вв. (обретение цельности и установка на расширение).

См. также: