От чего зависит рождаемость? Род, его ценности и социокультурные трансформации. Когда читаешь и слышишь о современной демографической ситуации в России, появляется ощущение, что, при всей самоуверенности нашей ученой братии, она пребывает в недоумении. До чего же им было все ясно, когда они лягали «буржуазную науку» и изловчились все на свете истолковывать марксистскими заморочками, — а тут вдруг обвальное нежелание русских баб рожать и выкармливать!

Ключевая догма марксизма, как известно, утверждает, что основополагающей причиной социокультурных изменений, в том числе демографических, является рост так называемых производительных сил. Советские демографы были настолько увлечены такой схемой, что вроде бы не замечали даже очевидных противоречий, когда брались что-либо объяснять. Скажем, так: согласно данным археологии, «неолитическая революция» (в Европе примерно 6—3 тысячелетие до н. э.) в результате бурного роста производительных сил (оседлость, земледелие, скотоводство, ремесла, умелая отделка каменных орудий) как будто привела к увеличению рождаемости. Но оказывается, что не менее бурный рост промышленности и сельского хозяйства в Европе и США 19—20 вв. привел к ее падению, причем, как раз там, где капитализм развивался наиболее интенсивно. Правда, у советских ученых в запасе были увертки такого типа: «...По мере того, как капитализм утрачивал свой прогрессивный характер, ослабевало и его положительное влияние на развитие демографической революции» и «В мировых масштабах влияние капитализма на ход демографической революции было еще более противоречивым» (пассаж о «неолитической революции» и цитаты взяты из книги, которая в 70-е годы была одной из самых продвинутых для своего времени).

Но и в соцстранах рождаемость и производительные силы отнюдь не коррелируют. Когда советские демографы окончательно это поняли, они оказались, можно сказать, у разбитого корыта. Выдвигать новые фундаментальные концепции, в обход марксизма, им бы не дали, и пришлось для каждого случая, пост-фактум, изыскивать для объяснений частные причины и факторы, как принято в таких случаях говорить, «на затычку». Положение не изменилось и сейчас. Вместе с тем уже давно понимание исторических явлений связывают с решающей ролью культурных реалий (прежде всего имеется в виду французская школа «Анналов»). Мы также придерживаемся этой линии, с тем отличием, что обращаем внимание в особенности на пракультурные установки, с разной степенью влияния проявляющиеся в различные эпохи и у разных народов.

Начнем с того, что, как мы полагаем, производительные силы (в данном случае речь о неолите) не только не были прямой причиной изменения рождаемости, но сами развивались под давлением роста рождаемости и ради того, чтобы обеспечить существование рождаемых. Что же касается причин роста рождаемости в ту, отчасти гипотетическую, эпоху, то он был непосредственным следствием окончательного оформления родовой культуры с ее главной ценностью — идеалом Рода. И хотя, как и бывает по завершении какой-то социокультурной стадии, тут же началось «разложение», это еще больше укрепило указанный идеал — именно как идеал, посягательства на который сурово пресекали. Вероятно, впервые о решающей роли культурных (символико-религиозных) ценностей в эпоху неолита, было заявлено и прослежено французскими исследователями (в частности, Ж. Ковеном; 1989 г.).

Неолит, длившийся тысячелетиями, это период становления того культурного слоя, который вырастает над примитивной пракультурой. Род — не отвлеченное ментальное представление и не только сакрализованный идеал, иногда возвышенный до обожествления. Род должен поддерживаться возможностью его реального существования и социокультурного функционирования, — возможностью, которая в первую очередь состоит в количественном приумножении и территориальном распространении. А для этого, как минимум, необходимо развивать производство продуктов питания. Ввиду этой необходимости и происходит переход от собирательной экономики к производящей (в частности, от чисто охотничьего промысла к скотоводству): успехи экономики позволяли смягчать временные ограничения на рождаемость.

Что было потом, спустя тысячелетия? Количественная мощь рода дополняется и отчасти компенсируется его качественной мощью. Возникают более или менее сложные традиции и ритуалы воспроизведения рода, но показатель количественной мощи всегда играл большую роль. Со временем — и это имеет огромное значение — меняется само представление о роде: оно расширяется, обобщается, переносится на другие социокультурные сообщества — «квазиродовые». К примеру, уподобляемому старшему в роду землевладельцу потенциально принадлежат все женщины, живущие в его владениях. Это явление еще можно было наблюдать в 19 веке в России в отношениях помещика с крестьянами — явный реликт патриархальной родовой жизни.

В чем-то сохраняют черты родовой культуры племена и целые народы. Это без большого труда усматривается в мифологеме царя (короля). Действительно, согласно этой мифологеме, царь — отец всех подданных (см. заметку «Царь и народ»). О тех же родовых представлениях говорит и право замещения трона — оно обычно дано детям и сродникам почившего владыки, следовательно, на царском уровне род продолжает существовать в качестве социокультурного института, и так до сих пор в Европе, где родовые ценности давно отошли в прошлое. Наконец, царские (королевские) династии блюдут опять-таки родовое узаконение — экзогамию (наши императоры брали жен только из Европы). Таким образом, реликты родовых представлений упорно держатся на царско-королевском уровне, но поскольку царь (король) — там, где еще бытует эта мифологема, — служит олицетворением всего народа, то с известной условностью можно говорить и о народе в целом, как о квазиродовом сообществе. О семье также можно говорить, как о квазиродовом образовании, но это настолько очевидно, что мы не будем на этом останавливаться. Квазиродовые черты можно обнаружить и в тех сообществах, где господствуют диктаторы.

Наряду с перенесением социокультурных родовых начал на другие сообщества, в их квазиродовом характере немалую роль продолжает играть чувство близости между людьми, основанное на их генетической схожести, — чувство, столь свойственное кровнородственным отношениям, но и выходящее за их пределы. Это чувство сплавлено из многих составляющих: единого языка, характерного внешнего облика и поведения, однонаправленного взгляда на разные жизненные явления. Чувство этнической близости подпитывается совпадающими эстетическими вкусами, подверженностью общим идеологическим влияниям, а также фобиями к вполне определенным инородцам. Таким образом, несомненно существует некая душевно-телесная, идущая изнутри и заложенная социализацией симпатия не только к родственникам, но и между людьми одной национальности, хотя и в меньшей степени. Примерно такая же симпатия проглядывает в длительно живущих на одном месте. Во всем этом сугубо проявляется исконно присущее людям желание приобщиться к окружающему и приобщить его к себе, расширить свою самость. Тот же «инстинкт» заставлял род распространяться в пространстве и во времени.

Род, «по определению», должен быть целен и уникален. Точно такое же «требование» принято предъявлять народу и семье — этим культурным проекциям рода. Если ощущение всенародной и надклассовой цельности слишком слабо и декларативно, его обычно пытаются внушить: ссылками на общую историю, единые национальные и государственные интересы, и, особенно, — указуя на общую землю (территорию); в приснопамятном СССР в тех же целях призывали также к «сплочению вокруг Партии и Правительства».

Следы родовых ценностей можно и сегодня найти где угодно, хотя родовые формы жизни давным-давно исчезли не только на Западе, но и среди русских, и начинают свертываться в афро-азиатских регионах, на юге России и бывшего СССР. И все же, несмотря на поразительную устойчивость родовых представлений и ценностей, неуклонно, век от века, происходит их разрушение и забвение, и если этот процесс продолжится, то человечество (в первую очередь западное) столкнется с исчезновением «страны», «народа», «семьи» и даже, что на первый взгляд кажется совсем невероятным, права наследования, также идущего из родовой культуры и выражающего ее суть — связь потомков с предками. В основе указанного процесса лежат такие явления, как нивелирование образа жизни, свободный выбор половых партнеров, друзей, места жительства и страны проживания, обособление индивидов («индивидуализм»), уравнение прав независимо от пола и возраста, ослабление чувства генетической близости, замена этничности гражданской или религиозной принадлежностью.

Одним из очевиднейших результатов вымывания родовых ценностей является падение рождаемости. Наиболее заметно оно в западных странах, где родовые ценности подверглись сильной эрозии еще в 19 веке. В Европе коэффициент рождаемости упал почти в два раза с середины 19 века до середины 20-го. Со второй половины 20 в. кое-где началось падение в афро-азиатских и южно-американских регионах. В России первый толчок был зафиксирован в 1964 г., а сейчас падение рождаемости выглядит как национальная катастрофа.

Повторим еще раз — рождаемость была альфой и омегой Рода, его наличным и неоспоримым выражением. Родовые начала тысячелетиями освящали традиции многодетности и преобразовывались в ценности, народные и семейные. Однако эти начала неизменно покидают историкокультурную реальность, а потому рождаемость выталкивается на задворки пантеона общественных и личных ценностей. Что касается ее угрожающего падения среди русских, то временно затормозить его, по-видимому, можно лишь наполнив реальным значением право наследования: нужно, чтобы было что передавать детям — и культуру, и капитал, и недвижимость. Но не фантастично ли на это рассчитывать?.. Впрочем, история не раз посрамляла самые здравые рассуждения и прогнозы, и могут выплеснуться такие исключительные обстоятельства, что...

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»