Безумство философии

С незапамятных времен его предки осваивали когда-то диковатую среднерусскую равнину: ее дремучие леса, хитроватые топи, речные дороги, ее изредка ясное, а чаще хмурое небо, воевали и теснили исконных белобрысых туземцев. Телом и душою его предки привязались к местам своего сурового обитания — они, в общем-то, полюбили их, но бывало, что гневались на них, укоряли их за противление человеческим нуждам, правда, в конце концов привыкали, ибо, подражая сварливой и норовистой природе, они становились такими же, как она, — то ясными, то хмурыми, то ласковыми, то недобрыми. Люди вообще подражают тому, от чего или от кого зависят, кому или чему подвластны.

Однако со временем они в чем-то преодолели природное упрямство и их связь с природой слабела, хотя бы у тех родов, что поднялись над черной костью. Но иные из них сами себя уже воспринимали не во всей прежней племенной и природной объятности, а так, как нынче, — видя в человеке лишь огражденную от мира плоть и душу. Сейчас уже очень многие так себя понимают и совсем немногие способны восчувствовать прежнюю объятность...

...Он глядел в окно: потемневшие, как будто исхудавшие, зимние деревья, иные так и не выправились после давнего урагана — склонились и криво устоялись, но когда сильный ветер, опасаешься, что доломает, прикончит. Да кажется, что и все в этом мире как-то неосновательно, необстоятельно, готово пошатнуться. А снежок мельтешится себе помаленьку, откуда только берется. Небо как сероватая газетная бумага, только ничего на нем не написано, — бессолнечное и бессмысленное небо...

И что же, — то, что за окном, — на самом деле только в голове, душе, как утверждают некоторые мыслители? — Нет, говорят вторые, все окружающее существует отдельно от нас, а в душе, прямо или косвенно, впечатляются ощущения, представления. «Если, — думалось ему, — я ограничу самого себя телесной оболочкой и приму первую точку зрения, то мне придется помыслить себя фантастическим вместилищем Вселенной в рамках своей телесной оболочки! Коли была бы Вселенная со всеми этими деревьями, снежком, небом и миллионами других вещей всего лишь призраком, то было бы это правдоподобно, но я ведь совершенно точно знаю, что вокруг меня не призраки — какие же это призраки, раз они вещественны?! Ну, хорошо, а если не ограничивать себя телесной оболочкой — что тогда? М-да, об этом стоит поразмышлять». — И душа среагировала на приказ «поразмышлять» — ее тайные колесики завертелись...

«А что же вторая точка зрения? Ее наверняка без вопросов примет большинство людей. Но именно поэтому, в силу ее чрезмерной очевидности, я должен ее отвергнуть с порога, так как истина не валяется на дороге, чтобы каждый мог ее подобрать». — Тут он улыбнулся: «Истину я бы сравнил с нравственной женщиной, которая упрятывает свои прелести, но не от всех».

Он мысленно помолчал и вдруг в четкой словесной формуле выстроились то, что, видимо, сидело в его генах, о чем он непроясненно для себя догадывался и что только дожидалось подходящего момента, чтобы выскочить из подсознания: «Все то, к чему внутри и вне моего тела прикасаются мои мысли, мой взгляд и слух и другие щупики, то есть органы ощущений, — все это, как я полагаю, я сам. Вообще, я простираюсь настолько, насколько что-либо достижимо для моего тела и моей души, которые, отчасти, тоже достижимы для меня. То, к чему я прикасаюсь мыслью, зрением, слухом, обонянием и т. п., может зависеть от меня, как зависит то, к чему я прямо и косвенно (через разные устройства) прилагаю силу. Скажем, если я смотрю на Луну, с нею, возможно, что-то происходит. Таков человек — существо способное преобразовывать мир даже одной только мыслью, зрением, слухом, — а потому, я бы сказал, это существо могущественное и опасное», — завершил он свои рассуждения.

...Разумеется, особенно в публичных дискуссиях, его донимали множеством едких вопросов и возражений, на что, как известно, горазды говорливые интеллигенты, коих, несмотря на частую прополку и косьбу, продолжает плодить земля русская. «А что же, — вопрошал, к примеру, широко известный в узких кругах пожилой субъект с рыжеватым кустиком на подбородке, — а что же, если ваше „я“ обнимает чуть не всю Вселенную, в том числе род человеческий, то что тогда, позвольте вас спросить, вы оставляете прочим людям?» — «Остается та же Вселенная. Раскрывая крылья над всем миром, личность не присваивает его в виде собственности. Каждому есть место под солнцем». — «А что-то я ничего не услышал о Боге, неужели и Он уловляется вашим „я“?» — этот, заданный не без ехидного пафоса, вопрос прозвучал, вероятно, от густобородого, до времени молчавшего в дальнем углу. — «Ежели человек верует и молитвенно общается с Богом, то Бог входит в этого человека, о чем и сказано в Евангелии: «Царство Божие внутри вас есть». Или такой выпад: «Нечто сходное говорили многие философы. Что же у вас новенького?» — Заметим, что это частый поворот в дискуссиях: сначала вас пытаются опровергнуть, а когда это не очень получается, обвиняют в том, что вы не оригинальны. Однако наш философ и тут не стушевался: «Я не открываю новой философии, а высказываю свое понимание, в котором реализуется свобода моего Я. Если у кого-то было такое же понимание, то в этом ничего унижающего меня нет, — даже приятно, что у меня есть или были единомышленники и единочувственники». И тут он вдруг добавил: «Я думаю, что мою точку зрения, как, впрочем, и утверждение, что человек ограничен своей телесной оболочкой, — думаю, что ни то, ни другое невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Поэтому остается только принять или не принять, как это делается в неэвклидовых геометриях».

После этого рискованного пассажа нападки разгорелись с новой силой. Его теперь обвиняли в голом рационализме, мировоззренческом плюрализме, в релятивизме и постмодернизме, а кто-то даже выкрикнул, что вводить понятие «я» в качестве постулата это попросту безумие. Но и тут наш философ не сдался! Вот его, можно сказать вызывающая, последняя тирада (записанная нами слово в слово):

— Философия, как вы знаете, есть любовь к мудрости. Последняя же человеку необходима, когда он свободен, то есть когда он может поступать и так, и эдак, и только мудрость подскажет ему, куда повернуть. Человеку несвободному мудрость не нужна, ибо другие люди и обстоятельства, а отнюдь не мудрость, ведут его туда, куда ему идти, может быть, совсем не нужно. Вы ищете полной определенности в понимании человека, так как вы несвободны. И еще я вам скажу, что мудрость это не ум, не рассудок, так как все это только человеческие ухищрения. Мудрость — это нечто гораздо большее, это дар бесстрашной, а потому в некотором роде безумной жизни, той полновесной жизни, когда за каждым прожитым мгновением и перед ним стоит смерть и более ничего.