Спорное открытие, или Платон в Египте

Недавно журнал «Филолоджи Сайенс» опубликовал статью профессора Дж. Коулза, в которой приводились отлично сделанные фотографии чрезвычайно любопытного, правда, изрядно поврежденного текста, запечатленного на папирусе, который ранее был неизвестен науке. Статья произвела некоторую сенсацию, поскольку на папирусе была записана — ни много, ни мало! — беседа самого Платона с двумя жрецами из Мемфиса. Запись беседы предварялась кратким сообщением о том, что разговор происходил на спускавшейся по Нилу храмовой барке, в носовой части которой стояла черная фигура бога Пта в плотном одеянии с традиционным посохом, и называлась барка «Летящий крокодил». Запись выполнена так называемой иератической скорописью. Имя писца как будто бы Нехт, а возможно, что это родовое имя писцовой династии. Имена жрецов неразборчивы, ясно лишь, что их было двое и, вероятно, говорил то один, то другой, но писец их как будто не различает. Анализ текста показывает, что переводил Платона толмач, возможно, не самой высокой квалификации.

Находка профессора Дж. Коулза должна бы всколыхнуть научный мир, поскольку о пребывании Платона в Египте до сих пор ничего не было известно, кроме того, что он там был и якобы изучал математику и астрономию. Однако произошла всего лишь «некоторая сенсация», поскольку сразу же возникли подозрения в достоверности текста. Поговаривали даже о прямой подделке, тем более что палеографическая экспертиза подлинника, как оказалось, невозможна, а объяснения профессора по поводу того, где сей папирус был обнаружен и почему подлинник недоступен, — объяснения эти слишком странны, если не сказать маловразумительны, и, более того, попахивают приключенческим душком, присутствие которого столь же привлекательно для читающей публики, сколь неприемлемо для серьезных ученых мужей.

Свои объяснения, правильнее бы — оправдания, профессор Дж. Коулз поместил в послесловии к статье. Приводим его дословно: «Прошлой зимою я изучал христианские обычаи и рукописи коптов, этого уже совсем малого этноса — остатка древних египтян. Моя работа подходила к концу, когда ко мне обратился глава местной общины с довольно неожиданной просьбой. Дело в том, что один из членов общины был арестован в связи с ограблением магазина. Глава общины клялся, что его единоверец обвинен ложно, но напрасно было бы надеяться на справедливое следствие и правый суд — такое здесь совершенно невозможно, тем более для копта, а не араба. Единственный способ вызволить невиновного это дать хорошую взятку полиции — и дело закроют. Принося тысячи извинений, он просил меня о вспомоществовании в этом, по его мнению, добром деле, поскольку собранных средств слишком мало. В награду за мою помощь обещал не только молиться о моем здоровье и успехах, но и, как он сказал, допустить меня до рукописей, которые до сей поры еще никто не сподобился лицезреть, кроме его единоверцев. Да и мало кто из них способен прочесть эти письмена, так как написаны они на языке их далеких предков, живших задолго до прихода Христа (этот язык частично сохранился только в богослужении). Я, понятное дело, не мог не откликнуться на просьбу, хотя, скажу честно, отнесся к награде с сомнением — ведь известно, что местные жители большие мастера подделок под старину.

Невинный был и в самом деле отпущен и они выполнили обещание. У меня было двое сотрудников-афроамериканцев, которых я не должен был брать с собою; кроме того, я взял с них слово, что они не будут разглашать название селения, где мы находились в этот момент (мы нередко переезжали с места на место), а я вынужден был дать аналогичную клятву коптам (по их обычаю). Через неделю, когда ночь была безлунная, меня посадили в крытую конную повозку и мы отправились в таинственное древлехранилище (замечу, кстати, что у коптов наличествуют автомобили). Ехали мы примерно часа два, затем по узкой тропинке карабкались по каким-то скалам и наконец вошли внутрь естественной или искуственной пещеры. Копты зажгли факелы, но когда я прибег к своему фонарику, они тут же велели мне выключить его. Я спросил — почему? — на что мне было сказано, что в процессе нашего путешествия, с самого начала, необходимо соблюдать только древние обычаи, — место же, куда мы пришли, как я вскоре понял, было не что иное, как старинное коптское кладбище (в давние времена они практиковали захоронения в скалах). Как далее выяснилось, это же кладбище было выдолблено еще в глубокой древности и в нем также пребывали гробы с набальзамированными мумиями...

Вход был замаскирован камнями, копты оттащили часть из них и мы пролезли в образовавшееся отверстие. Не знаю, сколько времени мы шли по тесным внутренним ходам, я отчего-то даже стал тревожиться, но вот факелы осветили довольно большое и более высокое помещение, уставленное каменными гробницами, на которых в изрядном беспорядке лежали свернутые и развернутые свитки папирусов. На стенах, на кое-где сохранившейся штукатурке, были вырезаны и раскрашены сцены погребального ритуала, свойственного доптолемеевой эпохе и, видимо более поздние, изображения львов. Папирусы были в плохом состоянии, многие едва прочитывались. Я поинтересовался, сколько у меня времени. Мне, оказывается, было отведено полчаса! Тогда я сказал, что буду фотографировать те папирусы, где тексты еще как-то просматриваются. И тут новое затруднение: копты принялись между собою обсуждать мое требование и затем заявили, что этого делать нельзя. Так как я в какой-то мере владею их языком, я разобрал, что некоторые из них часто произносили «пожирающий глаз». Мне было ясно, что они имели в виду, однако я стал настаивать, обращаясь в первую очередь к тем, кто, как я заметил, выказывал неуверенность. В конце концов, после того как я предложил им деньги, они согласились, но только на то, чтобы я снял какой-нибудь один папирус, по моему выбору, и поскорее. Скажу откровенно: ситуация сложилась настолько нервная, что о тщательном выборе не могло быть и речи. К счастью, мне повезло. Бродя в свете факелов между гробницами и пытаясь что-то прочитать, я вдруг наткнулся на текст, где разобрал имя Платона. Уже не раздумывая, я тут же сфотографировал его, после чего испытал огромное облегчение. Вот, собственно, и вся история. Еще полгода у меня ушло на расшифровку и осмысленный перевод. Поскольку я не считаю себя достаточно компетентным в философии Платона, мой перевод я попросил отрецензировать известного знатока в этой области сэра Ричарда Лоджа, ради чего две недели провел в Лондоне. Сэр Ричард Лодж высказал мнение, что диалог Платона со жрецами весьма правдоподобен, хотя утверждать, что так и было в действительности, он не берется. Иного я и не мог ждать от маститого специалиста и по некотором размышлении решил, что «правдоподобие» в его устах означает почти достоверность. Я также должен отметить, что речь Платона в изложении толмача, — а именно это зафиксировано писцом, — наверняка неточно передает выражения греческого философа, так как в ту эпоху (до завоевания Египта Александром Македонским) египтяне не имели в своем языке точных эквивалентов таких греческих понятий, как космос, мир, действительность, время, пространство; предполагаю, впрочем, что и у нас нет прямых калек тех понятий.

В заключение признаюсь, что был бы рад рассеять сомнения моих щепетильных коллег, но я дал слово и моя совесть не позволяет мне нарушить его«.

Таково послесловие профессора Дж. Коулза. Чем бы далее ни обернулась дискуссия вокруг его спорной публикации, нашей образованной публике, как мы полагаем, было бы небезынтересно ознакомиться с ней, хотя не следует забывать, что это тройной перевод.

Итак — беседа Платона со жрецами храма Пта:

— Сначала скажи, чужеземец, как тебя звать, ибо я слышал, как ты откликаешься на два имени — Аристокл и Платон, — это говорил кто-то из жрецов.

— Друзья называли меня Платоном. Благодарю вас за то, что наградили своим вниманием. Могу ли я спросить вас, почтенные слуги божии?

— Спрашивай.

— Бога Пта, которому вы служите, мы называем Гефестом, а богиню Нейт мы называем Афиной. Во всяком случае, как рассказывал посетивший вашу страну Солон, вы не возражали против этого. Получается, что разные народы поклоняются одним и тем же богам, но дают им свои имена. Так ли это или я неправ?

— Наши боги царят от века и не станут отзываться на чужие имена, разве что из снисхождения, подобно тому как взрослые снисходят к детям. Боги других народов приходятся нашим богам младшей родней, поскольку наши боги самые древние, как и наш народ.

— Но я слышал, что восемь тысяч лет, как вы существуете, вы более превозносили то одних, то других богов, — как же это могло быть, если они едино и неизменно царствуют с начала всех начал, — я так вас понял, когда вы сказали, что они самые древние.

— Мы воздаем богам те почести, которые раз и навсегда себе установили. Но люди не могут сразу объять величие всех богов, поэтому сугубо прославляются то одни, то другие боги. А существует Египет не восемь, а девять тысяч лет, поскольку жизнь и смерть народов размерена священными числами, каковыми являются девятка и тысяча.

— Еще я хотел бы спросить: отчего, по-вашему, боги враждуют друг с другом? У вас, например, рассказывают о том, как Сет умертвил Осириса и боролся с его божественным сыном Гором, а у нас сказители поют о яростной борьбе Крона сУраном и победе Зевса над Кроном, да и не только — всего не пересказать. Признаюсь, что меня, и не только меня, это несколько смущает — и я не знаю, верить этому или нет.

— Видишь ли, Платон, все живое борется, радуется победам и страдает от поражений. Его одновременно влечет к жизни и смерти, его влечет страстное беспокойство и блаженный покой. А если оно того не желает, то все равно движимо таковыми стремленьями, ибо так устроено. А в богах то же проявляется еще сильнее, — ведь их мощь и мудрость, страсти и блаженство превышают все, что мы можем представить.

— Хотя мы, как вы утверждаете, и младше вас и не столь мудры, боги открыли и нам, что они управляют миром. Правда, мы не знаем сколько их и всё ли находится в их ведении. Древние философы и поэты считали, что даже в колышущем пшеничные колосья ветерке есть бог и всё, что внутри нас, тоже дают боги. Некоторые же думают, что наши желания и мысли от даймонов, которые принадлежат низшему роду божеств. Но мне кажется, что порождение и опекание людей бог поручил юным звездным божествам, почему и замечено, что их расположение влияет на людские судьбы.

Боги нас многому научили и мы стали более разумны, чем когда-то. Поэтому люди, впрочем, далеко не все, могут достойно жить как бы минуя богов, отчасти и по своей воле. Во всяком случае, таковое предположение возможно. Я и мои друзья также полагаем, что всех богов создал величайший Бог, имя которого неизвестно. Кроме того, он сотворил землю, первейшую и старейшую из божеств, а также звезды, полные огня. Это тоже божества, совершающие у нас на виду свои круговращения, а прочие божества появляются лишь тогда, когда сами сочтут нужным. Созданные же Творцом божества бессмертны, но не по природе, а по воле Творца, и до тех пор, пока он того пожелает.

Так я думаю и мне было бы лестно услышать ваше мнение.

— Нам, конечно, ведомо, что существует Всевладыка. Ведь никто другой не мог бы сказать: «Я сотворил богов из моего пота, тогда как люди возникли из слез моих очей». Так он сказал. В дальнейшем творение богов он поручил богу Пта, который, как ты, наверное, слышал, создал Великую Девятку богов. Что же касается того, способен ли человек благочестиво жить по своей воле, минуя богов, то мы так не считаем. Боги и в самом деле многому научили людей и поэтому люди могут сами делать то, что угодно богам, но если они отклоняются от наученного, их ждет нечестие и погибель. Посему для египтянина самая благочестивая поза — преисполненная внимания неподвижность, дабы не пропустить божественных повелений. Все, что у нас есть, дали и дают боги. Их дары удивительны! Возьми хотя бы в изобилии произрастающий у нас — и только у нас — папирус. Его употребляют в пищу, из него строят лодки, приготовляют прочную основу для письма, даже изготовляют сандалии, которые ты можешь увидеть у нас на ногах. Разве это не чудо, не чудесный дар богов?! И жизнь, и смерть, и бессмертие — все даруют нам боги. Мы чувствуем их присутствие каждое мгновение. Оттого ни в одном другом народе не найдешь ты такого благочестия, как у нас. Так что, Платон, тебе есть чему здесь поучиться.

О Всевладыке что еще осмелимся сказать? Когда-то люди пытались узнать его имя или узнать, кому из богов он подобен. Ныне мы не дерзаем на это. Нам надлежит лишь восклицать в страхе: «О ты, святейший Ба, с сокровенными ликами и могучей властью, скрывающий свои имена и держащий в тайне свой облик!»

— Это хорошо, что наши с вами познания о Всевладыке хотя и скромны, но содержат немало общего. И это не удивительно, поскольку, как я полагаю, у нас были общие учителя.

— О чем это ты, чужеземец Платон?

— Разве вы не знаете, что девять тысяч лет назад в Океане был остров — мы называем его Атлантидой, — населенный мудрыми и умелыми людьми, создавшими могучие государства. Эти государства покорили под свою власть и афинян, и вашу страну, где цари еще не передавали власть от отца к сыну. От атлантов, полагаю, все мы восприняли немало знаний о божественном и немало обычаев. Ваши же жрецы говорили Солону, что Афинское государство старше вашего на тысячу лет и что многое вы восприняли от нас. Правда, из-за потопов мы сами забыли об этом.

— Не беремся спорить с тобою, Платон, ибо нам не подобает вести споры с чужеземцами. Что касается вашего великого законотворца Солона, то он сказал вам неправду о вашем старшинстве, сказал же для того, чтобы поднять в вас угасавшую любовь к своему отечеству.

— Да, я понимаю, что спорить тут ни к чему. Однако не могли бы вы объяснить мне, что такое упомянутое вами Ба?

— Ба — это истинная вечно пребывающая сущность того, к кому мы обращаемся. Она может находиться внутри или вовне бога или человека. Нам нечего к этому добавить, так как речь идет не столько о понятии, сколько о непосредственном постижении. Последнее доступно не всем.

Судя по папирусу, здесь беседа временно приостановилась. Скорее всего, жрецы приступили к омовению, что им полагалось совершать хотя бы дважды в день, а затем собеседников ждала трапеза. Они, вероятно, сидели под навесом, декорированном алыми и черными тканями, и покрытом воловьей шкурой. Еда у собеседников была, несомненно, разная. Возможно, что жрецы ограничились лепешками из белого ячменя, пирожками, подслащенными финиками, и водою, а гостю помимо этого предложили мясо антилопы или задней бычьей ноги и вино.

Спустя немного времени беседа продолжилась:

— Я, о почтенные слуги божии, не желал бы вас утомлять, но мне хочется сравнить мои и ваши представления о том, как появились различия среди людей и почему они благоприятны для государства, коль скоро они сохраняются в поколениях.

— Говори.

— Бессмертные души созданы богом по природе одинаковыми, однако, они могут, если захотят, стать более совершенными. А если не захотят, злая воля повлечет их не вверх, а вниз — и в соответствии со степенью их падения низшие божества образуют для них тела, в которых им придется жить. Затем согласно со своими склонностями и естеством человек становится земледельцем, ремесленником, воином или еще кем-то. Для государства полезно, коль скоро эти люди и их потомки останутся в том роде деятельности, к которой они более приспособлены. Так и было когда-то в Афинах в давние времена, и государство при этом процветало. Сейчас это уже не так, потому что сыны не всегда готовы следовать по пути отцов.

— О создании людей Всевладыкой ты уже слышал — он создал их из своих слез. Некоторые повествуют о подробностях подчас совсем другого рода, мы же считаем, что сказанного Всевладыкой достаточно. Еще Всевладыка сказал — и это близко к тому, о чем ты говорил: «Я создал каждого таким, как и его ближнего, и запретил им творить несправедливость». И еще сказал Всевладыка: «Я создал великую реку, чтобы бедный мог пользоваться ею, как и богатый. Я сужу бедных и богатых, я одинаково поступаю со всеми, кто творит несправедливость». Из этих сокровенных речений следует, что бедному должна быть воздана честь, как и богатому, земледельцу и ремесленнику не ниже, чем воину или жрецу. Честь не может быть ниже или выше, ибо каждому — своя, не сравнимая с другими. Если люди блюдут это, то сыны следуют за отцами, не соблазняясь тем, в чем навыкнуты другие, и государство прочно, как камни пирамид.

— Я очень доволен вашими мудрыми пояснениями. Уверен, что и мой учитель, лучший и мудрейший из греков, — его звали Сократ, — уверен, что и он был бы рад такое услышать; увы, я никак не могу примириться с его кончиной. Теперь позвольте мне высказать свое суждение о душе, — о том, что с нею происходит после смерти тела.

— Печаль о почившем учителе облагораживает ученика. Что же касается предмета, о чем ты собираешься говорить, то у нас нет такого понятия, как душа. Ты, вероятно, так обозначаешь нечто такое, что сближает человека с богами. Во всяком случае, нам было бы интересно послушать об этом.

— Благодарю вас, почтенные слуги божии. Полагаю, что в человеке есть три души: чревная, чувственная и разумная. Чревная утешает умершее тело пока утроба не превратится в прах и не изъязвится последняя кость, после чего чревная душа умирает. Чувственная душа приобщается к мировой душе, каковая есть душа всего мира, созданного богом как живое существо. Разумная душа судит человеческие мысли и поступки еще при жизни — это то, что принято называть совестью. Ежели человек жил праведно, то есть владел своими чувствами и не допускал в себе злые мысли, — таковая разумная душа возвратится в обитель предназначенной ей звезды и будет вести блаженную жизнь сообразно своему нраву. А кому это не удалось, в следующем рождении станет женщиной (если это раньше был мужчина), а когда и на этот раз не преодолеет в себе пороков, после следующей смерти будет превращаться в нечистое животное. При этом каждый раз мировая душа одаривает новое тело чувственной душою, а чревная душа порождается новым телом, чтобы согласовать действия всех органов и членов. Да, я не успел сказать, что разумная душа, не забывшая дружбы, может по своей воле покинуть сладостный покой и вернуться на землю в качестве опекуна близкого ей по духу человека, так что в том счастливце вновь оживет праведник, которому раньше принадлежала эта разумная душа. Поэтому я и мои друзья надеемся, что Сократ к нам вернется в ком-нибудь из нас, поведает нам о тайнах неземного существования и мудро управит нашу жизнь.

— Что же, ты рассказал нам немало любопытного. Возможно, что с вами, греками, происходят и в самом деле все эти удивительные превращения. Ведь подобно тому, как любому народу боги дали собственное место обитания, предоставили они ему и посмертные жилища, и указали те пути, которыми должно добираться до них. Мы не можем открыть тебе то, что заповедано об этом нам, египтянам. Не потому, что мы не уважаем тебя, но хочешь-не хочешь, а ты чужеземец и из-за этого тебе не может быть доступно наше знание в достаточной полноте. Не держи на нас обиду и постарайся удовольствоваться тем немногим, что ты в состоянии понять, — к сожалению, понять лишь мыслью, которую, как мы заметили, ты считаешь единственно способной проникать в истину. Мы же полагаем, что истинное познание насыщается не столько мыслью, сколько иными способностями постижения. Драгоценнейшая из них — чудесное всеохватное просветление, коего сподобляется набожный человек, совершая культовое поклонение. Такие просветления, соединяющие нас, поелику это возможно, с божеством, мы называем Аху. Далее, мы не согласны и с тем, что ты принижаешь тело, ибо это дом, где человек может сузить себя и уединиться. Иногда человеку, бывает и простолюдину, это необходимо, так как большую часть своей жизни он пребывает в нерасторжимости с другими людьми, с живностью, с землею и многим еще. Человек живет не только в своем теле, но и во всем, что видит, с чем соприкасается. Все, что вокруг него, это он сам — и это мы называем Ка, которое иногда сжимается, нуждаясь в отдыхе уединения... Ка фараонов, надзирающих всю страну, семикратно превышает Ка других людей, а Ка великих богов еще больше...

— Простите меня за нетерпение, но вы обещали рассказать о посмертной судьбе.

— Ты прав — обещали. Ну, что же — после того, что ты услышал, тебя, надеемся, не удивит, что и после смерти человек не желает расставаться ни с семьею, ни со слугами, ни с имением своим. Чтобы облегчить ему это, на земле оставляют его предохраненное от гниения, с заново отверзнутыми очами и устами, тело, сначала в его доме, затем в обители погребения, а другой его лик — Ба и Ка его сердца, по-прежнему воедино связующие его, — переходят во владения Осириса. Там его ожидает суд этого бога и еще сорока двух богов — суд, на котором человек должен поклясться, что не совершал тяжких грехов...

— Что же это за грехи?

— Перечислять их, Платон, заняло бы слишком много времени. Вот некоторые: не делал неугодное богам, не перегружал людей работой, не стремился к почестям, не покушался на чужую собственность, не причинял никому боли, не прогонял голодного, не совершал убийства, не крал, не отвергал бога в различных его воплощениях...

— Все это очень понятно. Еще раз простите меня за то, что прерываю вас. Позвольте о другом. Мы, греки, знаем, что боги умеют перевоплощаться в животных, в людей, во многое другое, даже друг в друга. А что вам известно об этом?

— Люди, особенно знатные и богатые, носят разные одеяния, подводят глаза, умащивают и украшают парики — иного сразу и не признаешь. В этом люди пытаются подражать богам, меняющим обличье. Ты, Платон, коль любишь размышлять, не можешь не знать, что мир состоит из множества вещей, и он предельно полон, так что не оставлено даже малого пустого места. Поэтому ничто не может долго существовать само по себе, и неизбежно переходит одно в другое. Но такова же полнота божественного мира и отсюда проистекает разноликость божества.

— То, о чем вы сейчас сказали, мы называем Единым, которое все объемлет.

— Можно и так.

— И все же, в том, что вы сказали, меня кое-что смущает. Я, о почтенные, не раз видел, что вы изображаете богов с головами зверей и птиц, а иногда они у вас выглядят так целиком. Но разве допустимо, не унизительно для бога представлять Анубиса с головой шакала, Тота с головою ибиса или представлять Гора сокологоловым?

— Не только допустимо, но необходимо. Способен ли ты прямо и продолжительно смотреть на Солнце? Если рискнешь, то сначала у тебя сгорят глаза, а потом ты и сам умрешь. Но лики богов пылают и светятся не менее ярко. Поэтому их можно слышать, но нельзя узреть. Священнейшее должно быть невидимым и недоступным, дабы его не оскверняли взгляды смертных людей. Вы, греки, ныне любите изображать богов в человеческом образе. Мы тоже иногда не возбраняем этого. Например, наш бог Пта почитается нами в виде, сходном с человеком. Но это потому, что когда-то он и был человеком. Вообще же в изображениях нужно соблюдать осторожность, чтобы и в самом деле не унизить бога.

— Что вы имеете в виду, о почтенные?

— Ублаготворяясь речами жрецов, когда они совершают службу богам и говорят их голосами, боги могут нисходить в посвященные им изображения. Но тем самым они добровольно смиряют себя, ибо подобно должности или ритуальной одежде, всякое изображение ограничивает того, кто изображен. Поэтому, порождая статую, вырезая образы на дереве и высекая их в камне, ваятелю и художнику следует вдохновляться истинными деяниями богов и соблюдать древние правила священного ремесла, дабы рожденная ими обитель божества не оскорбляла его самовольным искажением его нрава и умалением его величия. Негодные изображения не привлекут богов. Кажется, что вы, греки, придавая богам человеческие черты, не всегда помните об этом. В этом отношении предусмотрительнее поступают скорее те, кто приглашает сойти божество в нечто устрашающе звероподобное и неслыханное, тем самым прославляя мощь бога, а не приравнивая его к слабым человекам.

— Почему же вы уверены в том, что боги вообще нисходят на землю?

— Об этом нас оповещают они сами. Вот, послушай, что сказал бог воздуха Шу: «Я — Ба бога Шу, который пребывает в небесной корове и который поднимается на небо и спускается на землю по желанию своего сердца». А вот что говорится в священном гимне о боге Хоре: «Он нисходит с неба день за днем, чтобы увидеть свою статую на ее великом троне. Он спускается на свое изображение и соединяется со своими образами». Каждый египтянин знает, что статуи — это боги, пребывающие в храмах.

— Вы сказали о том, что жрецы говорят голосами богов. Я заметил, что так же поступают жрецы у других народов. Однако, не есть ли это, о почтенные, чрезмерная дерзость?

— Это не дерзость, а лучше бы — дерзновение. Без него невозможно ревностное почитание. Люди хотят, чтобы боги их услышали и благоволили им. Но общение возможно, когда вступающие в него в чем-то уподоблены, когда их сближает взаимный лад, как это бывает у совместно поющих. Чтобы предстать пред богом, нужно оживить и пережить те события, в которых бог участвовал, и те деяния, которые он совершил, а следовательно, повторить и его речения — все это, разумеется, в пределах, доступных людям. Выполнив все это, человек на какое-то время уподобляется богам... Вот, Платон, взгляни-ка туда: видишь там зеленую ладью? — Это ладья погребальная. У столбиков навеса, под которым установлен священный пожиратель — саркофаг, стоят плакальщицы, уподобившиеся Исиде и Небетхет, отпевающим убитого Осириса. Отсюда тебе должно быть ясно, что умерший становится Осирисом именно потому, что повторяет посмертный путь бога во всех подробностях.

— О, почтенные, как вы прекрасно изъяснили мне то, о чем я вас спросил! Есть у меня еще один, хотя и второстепенный, вопрос. Когда я поднимался на барку, мне сказали, что она называется «Летящий крокодил». Что побудило служителей храма Пта дать барке такое странное название?

— Ты, Платон, и вправду очень любознателен. Имя барки (а все должно иметь оживляющее имя) не показалось бы тебе странным, если бы ты знал, что первый служитель нашего храма родом из Шелета, где крокодил — священное животное. У нас ведь каждый город, ном, каждая местность имеет своих богов-заступников и своих священных животных, кроме общих, таких как, скажем, корова или бык.

— Глядя на зеленую ладью, мне захотелось снова побеседовать с вами о посмертной судьбе. У нас, у греков, есть предание о том, что умершие, чтобы хотя бы немного почувствовать себя прежними, взыскуют человеческую кровь, вместо которой мы возливаем на их могилы вино. Как вы могли бы это объяснить?

— Мы ничего этого не делаем, так как оставляем умершему его мумию, в которой он может упокоиться, беспечально наблюдая за продолжающейся жизнью его близких. Вместе с тем, умерший уже проходит и очищение во владениях Осириса. Люди должны подчиняться божественным законам: для умерших предназначены другие обители, нежели для живых. Умершие, конечно не наши соотечественники, вероятно, и в самом деле алчут крови, чтобы, пригубив ее, вернуться к живым. Из-за этого, как мы слышали, варвары закалают, попросту говоря, режут на их могилах пленных и рабов, а иногда даже сородичей. У нас, египтян, этого нет и не может быть, ибо мы точно знаем, как ублаготворить умершего, не принося кровавых жертв.

— Путешествуя по вашей благодатной стране, я побывал в Элефантине, где ваши соотечественники разрушили еврейский храм, поскольку там в изобилии приносились в жертву безвинные животные. Эти жертвоприношения они совершали тоже для ублажения умерших?

— Наверное, так и есть, хотя евреи вряд ли признаются в этом. Они также считают, что передают жертве свои грехи, тем самым избавляясь от этих грехов. Похоже, в это веруют и другие народы, кое-где и египтяне. Что же до евреев, то они возомнили, что им покровительствует сам Всевладыка и что они знают его имя. Выведший их когда-то из нашей страны египтянин, может быть, и знал какой-то из звуков его имени, в чем мы, впрочем, сомневаемся. Мы также сомневаемся в том, что их пророки говорят со Всевладыкой, а не с кем-то еще из богов. Ведь чтобы беседовать с богом, нужно предварительно пройти его дорогой. Но кто же знает путь Всевладыки?.. А то, что они изрыгают поношения на всех остальных богов, так это от их самоуверенности и невежества, ибо они сами не отрицают, что Всевладыка сотворил звезды, а что же такое звезды как не те же боги?

— До вас я побывал в стране филистимлян, которую мы называем Палестиной, и которая, как вы знаете, ныне под персами. Еврейское племя живет там где-то в гористой окраине и о них ходят слухи, что подлинный их объект поклонения всего-навсего осел. Думаю, что в этом виноваты сами евреи, так как, говорят, они до невероятия скрытны и упрямы. Но оставим их, ибо хулить какой-нибудь народ недостойно философа, да, пожалуй, и опасно — ведь боги всякого народа ревнуют о его чести...

Вот что еще для меня осталось неясным. Вы говорили о том, что люди стремятся не только жить, но и умереть. У нас было немало философов, налагавших на себя руки. Да и мой несравненный учитель, Сократ, фактически сам покончил с собой, так как, приговоренный к смерти, отказался бежать из заточения. Что вы, почтенные, еще могли бы сказать на этот счет?

— За стремлением к смерти прячется стремление стать богами и вечно жить с ними. Ибо только пройдя через смерть человек может очиститься и обрести божественную славу. Очищают его и земля, и огонь, и бальзамирование, и путь по воде, и загробный суд, и работа в загробном мире на божественных полях... Но чтобы раньше положенного часа не пресекся человеческий род, боги вложили в людей желание жить в большей мере, чем умереть, а первоначальную жажду смерти люди удовлетворяют в войнах, законы которых также установлены богами.

— Тогда получается, что болезни, мор, потопы, трясения земли и смертельные бури тоже насылаются богами во благо людям, потакая их подспудному стремлению к смерти?

— Несомненно.

— А как же врачевание?

— Оно избавляет от мук, а не от смерти. В жизни и смерти людей никакой лекарь не волен.

— Отныне я буду размышлять над тем, что вы мне поведали, почтенные слуги божии. Я бы хотел только еще узнать из ваших мудрых уст, сколько Египту и Афинам отпущено лет земного бытия, если, конечно, это вам известно.

— Боги не скрыли от нас, когда настанет наш последний час. Это случится вместе с гибелью последнего храма на нашей земле, а произойдет сие чрез священную сотню, повторенную священной девяткой. Но вечно сущий надмирный Египет, отражение которого мы видим здесь, никогда не прейдет. Полагаем, что никогда не исчезнут и надмирные Афины. О конечном же часе Афин вам надлежит вопрошать ваших богов и прорицателей.

— Благодарю вас за беседу, почтенные слуги божии. Я предельно переполнен тем, что вы мне открыли.

— Не забудь о своем обещании, Платон.

— Да, я помню, что не все могу разглашать из сказанного вами. Но что именно?

— Об этом мы сейчас тебе скажем.

Здесь запись кончается и нам нечего добавить. Платон, вероятно, выполнил обещание. Во всяком случае, эту беседу он не обнародовал, хотя кое-что из сказанного жрецами в иносказательном и преломленном виде вошло в известные диалоги. Удивительно также, что частично запретный текст провидение до последнего времени, то есть почти двадцать пять веков, оберегало от досужего любопытства ученой и всякой иной братии. В заключение заметим, что надежда Платона на возвращение Сократова духа в его учеников осуществилась, о чем более всего свидетельствуют как раз Платоновы диалоги, главным персонажем которых, как известно, является Сократ. Что же касается духа самого Платона, то со всею очевидностью он не раз вселялся в своих последователей, самый знаменитый из которых прославился через пятьсот пятьдесят пять лет после учителя. Недаром к концу своего земного поприща Платон возлюбил пятерицу, тайну которой ему однажды открыл желтолицый купец с Востока, — возможно, это был один из бесстрашных первопроходцев, торивших будущий шелковый путь.