Музыка мертвых

Когда Нгуомо принимали в мужское сообщество, ему велели прыгнуть через костер, вместе с другими мальчиками съесть печень вчера убитого пленника, до земли поклониться луне, затем вырвали один из передних зубов и нанесли крестообразный надрез на груди, который до рассвета сочился кровью. Теперь он мог участвовать в священном танце, к которому его задолго до этого готовили. Нгуомо затрясся от нетерпения, когда наконец увидел, что большую костровую яму заполнили валежником и его позвали в сарай на окраине деревни. Как только из-за черной стены леса выползла полная луна, костер запылал и его окружили совершители действа, среди которых был и Нгуомо. Правда, его теперь не узнали бы даже братья и родители: с раскрашенным лицом, к тому же почти скрытым деревянной маской жестокого духа Кабамбе, увешанный разноцветными перьями, подняв кверху копье, раздвинув ноги и слегка покачиваясь, он, как и остальные участники, ждал сигнала вождя. Это был жилистый старичок, которому по традиции полагалось вскорости умереть, но сейчас он тоже был в грозной маске. Справа и слева от него сидели его главные жены, невыразимо толстые, с огромными отвисшими грудями, каждая успевшая нарожать не менее дюжины детишек. Вождь все не подавал знака, что, впрочем, предусматривалось обычаем. Все это знали, но, опять-таки следуя обычаю, выражали мнимое недовольство, усиленно покачиваясь и подвывая. Особенно старались давеча прошедшие посвящение. Каждый из мальчиков, принятых в мужское сообщество, олицетворял какого-нибудь духа, ибо почтить желательно было их всех, чтобы никого не озлить.

Нгуомо стало уже томительно делать одно и то же, как вдруг поднялся всеобщий вопль и все пришло в бурное круговое движение. Дергаясь и выкрикивая вместе со всеми имена племенных предков, Нгуомо, как он хорошо знал, вызывал их принять участие в священном танце. Это длилось довольно долго, но было лишь предварением. Начало вожделенному таинству положили барабанные залпы — сначала редкие, потом все убыстряя залповый темп. Подчиняясь барабанам, Нгуомо теперь совсем не замечал, что происходит с его ногами, руками, туловищем, что он выкрикивает...

Духи леса, реки, ближайших холмов вопили, угрожали, просили, требовали, чтобы умершие приобщились ко всеобщему действу, и сделали это не скрываясь, а открыто, дабы своим явным участием благословить живущих. Нгуомо ощутил, что изнемогает, он видел, как кто-то уже упал, и его оттащили из круга священно-безумных и обливали водой. Он и сам вот-вот упадет, но внезапно его обуял страх, что прибавило ему сил. Страх увеличивался, так как он почувствовал, что вокруг него пляшут и вопят незнакомые страшные существа в невиданных им ранее масках и не мог не заметить, что количество священно-безумных не уменьшалось, а, наоборот, росло. Это были они — предки! Они пришли на зов, они благоволят нам!

Что было дальше, Нгуомо плохо помнил. Под конец барабанные удары вызывали лишь конвульсии бессильно свалившихся на землю, но зато подымали и подымали мертвых. Они носились вокруг затухавшего костра неистовыми стаями, вопя и рыча на разный лад как похотливые обезьяны... Когда рассвело, Нгуомо пришел в себя и поплелся к своим, в хижину, где его ждали с обильной едой.

...Прошло семь или восемь лет. Кончилась Вторая мировая, колониализм рухнул и черный континент обрел свободу. Племя, к которому принадлежал Нгуомо, более не нападало на соседей и, так же, как они, покорилось новорожденному государству, наспех придуманному белыми людьми, по большей части уже переселившимися на свою холодную родину. Во главе государства они поставили иссиня-черного президента, выпускника Кембриджа, попробовавшего человечьего мяса лишь в детстве. Нгуомо перебрался в столицу — растущий город с высоченными домами в центре, а по краям обложенный массой утлых пристанищ. Его научили класть бетон и асфальт: от столицы протягивали дороги вглубь страны. Однако прошло еще несколько лет, в стране появились повстанцы, правители не задерживались более полугода, хотя кто их свергал и почему, Нгуомо понять не мог. Замиренные племена вновь стали нападать друг на друга, страна наводнилась повстанческими отрядами со своими требованиями, но похоже, что в непрекращающихся переворотах и кровопролитиях уже никто не усматривал ненормальность и все это стало восприниматься как естественная форма жизни освободившегося от колонизаторов нового государства; впрочем, примерно то же самое происходило и в приграничных странах.

В отличие от многих своих соотечественников Нгуомо был по натуре мирным человеком и ему надоело такое существование, тем более что дороги строить перестали, и вообще что-либо строить, а рыть окопы заставляли бесплатно. Надо было искать выход... Попав в столицу и впервые увидев белых, он уверился в том, что они очень богатые люди. Поэтому выход напрашивался сам собой: он решил, всеми правдами и неправдами, перебраться в страну белых богачей. Он слышал, что там нуждаются в цветных для тяжелой и нечистой работы, а поскольку его страна была раньше под английской короной, он, как и все прочие сограждане его государства, имел кое-какие преимущества перед другими черными, коричневыми и желтыми, стремящимися попасть на королевский остров.

К счастью, ему повезло и Нгуомо зажил в благополучной Англии, неплохо зарабатывая, женившись на иссиня-черной, как и он, женщине и вскорости нарожав детей. Все бы ничего, но его все сильнее смущала одна вещь. Как-то он увидел браво марширующих под барабанную дробь нарядных солдат. Это было очень красиво, стоявшие на тротуарах люди приветливо улыбались и махали руками, а Нгуомо вдруг испугался. В душу ворвались вроде бы уже совсем стершиеся воспоминания той безумной полнолунной ночи, когда он, вместе с соплеменниками, вызывал предков. После этого ему не приходилось слышать барабанного боя, а тут... Нгуомо даже задрожал и поскорее убрался подальше, чтобы не слышать и не видеть, — ведь он-то знал, что барабаны вызывают мертвых! Конечно же, это не кто иной, как предки этих самых англичан, белолицых воинов, наверняка не очень дружественных к нему, чернокожему чужеземцу, хотя нынче и британскому подданному... Мертвые всегда небезопасны, даже свои, сродники, а уж инородные — тем более. Потом, уже изрядно подумав, Нгуомо понял, почему у военных барабаны в таком почете: человек, готовый сражаться, более чем кто-либо нуждается в помощи предков, и, пожалуй, он сам уже как бы мертвый — на войне жизнь и смерть нерасторжимы.

После этого случая Нгуомо обходил всякого военного, а по телеку избегал смотреть военные фильмы. Правда, его собственные дети объяснили ему, что фильм это всего лишь картинки, не настоящее, то есть, в сущности, не опасное. Нгуомо не спорил (нынешних детей не переспоришь), но еще более убеждался в своих опасениях: кто знает, каким способом мертвые проникают к живым, — наверняка, картинка это один из способов. Картинка ведь не очень отличается от маски, а маска, олицетворяющая дух, как раз и привлекает его.

Дальше — больше. Нгуомо заметил, что белые, не менее цветных, побаиваются, но, видимо, и надеются на помощь умерших. Они их показывают во многих фильмах — особенно давно почивших королей, королев и множество других когда-то знаменитых людей. Последние годы на экранах стали красоваться даже страшные вампиры и ведьмы. Нгуомо, однако, не осуждал за это, так как ему с детства внушали, что ублажать нужно не только добрых предков и духов, но и злых. Он, разумеется, не смотрел такие фильмы. А тут новая напасть: появилась музыка, где только и слышны барабаны. Когда за стеной или откуда-то еще доносилась барабанная тряска, он убегал из дому, а на улице шарахался от машин, из которых тоже вырывалось буханье.

Знакомые и опять-таки дети уговаривали Нгуомо, даже посмеивались над ним, часто приводя и такой довод: если, как ты говоришь, нынешние люди только и занимаются тем, что кличут умерших, то где же они, эти умершие? На это Нгуомо обычно ничего не отвечал, так как был уже умудрен: если человек во что-то не верит, то и ничего ему не докажешь. А сам-то он прекрасно знал ответ: умершие ведь не всем видимы...

Кончилось тем, что Нгуомо совсем перестал выходить из комнатки, которую ему отвела семья, разве что только по нужде. Но и правду сказать, был он уже стар и слаб, и ежели б и хотел, не мог бы работать. Еду ему приносили, а в ушах у него всегда были затычки, и он еще опоясывал уши, чтобы затычки лучше держались. Возможно, что благодаря этому он наконец обрел спокойную старость.