Власть

Андрюшка не мог оторваться: поблескивавшими зелеными глазками кот следил за мышью, то и дело как будто давал ей убежать, но в последний момент снова подтаскивал лапкой поближе к себе, а уж такое мурлы выделывал... Сначала мышь и в самом дале надеялась удрать, но вскоре, видимо, сообразила бесполезность попыток и отбегала от кошачьей лапы уже как бы для виду, может, только чтобы потрафить игривому палачу. Кто ж ее знает — мышиную психологию... В конце концов кот заиграл ее до смерти, но слопать побрезговал, разве что мысленно. Во всяком случае, потом долго облизывался и умывал шерстку. Эта сценка навсегда запечатлелась в Андрюшкиной душе, и, поначалу неосознанно для самой души, пустила в нее таинственные корни. Психоаналитик пожалуй и разобрался бы что к чему: жалость к мышке, зависть к коту или какой иной фрейдовский, адлеровский или юнгианский комплекс. Однако ни Андрей Палыч, ни, тем более, Андрюшка о психоанализе не слыхали.

Андрей Палыч любил ремонтировать свою жилплощадь. То плинтус подобьет, то обой подклеит, то прокладку в кране поменяет, то между рассохшимися паркетинами опилки на клею утрамбует (утверждал, что сам изобрел). А уж когда жена с детишками, в выходные, хотя бы на полдня исчезнет, Андрей Палыч разворачивался вовсю: мог даже потолок освежить в ванной, плитку переложить или окно покрасить. Бывало, впрочем, что и просто постукивал по разным местам. Привыкшая к мужниной страсти супруга не раз говаривала: «Кто родится в рубашке, а кто с молотком», — и даже не очень опытный психолог отметил бы в этой реплике не только удивление, но и некоторое осуждение.

Работал Андрей Палыч на производстве мастером, а целился на начальника цеха. Работяги недолюбливали Палыча, а директор ценил, но место было занято заводским ветераном. «Хватка у него есть. Если надо, не спустит. Когда старик уйдет на пенсию, да и пора уж, так поставлю Палыча», — так думал директор, а работягам именно это и было нежелательно. Нынешний начальник цеха не прижимал их, на всякие там отклонения в миллиметрах смотрел сквозь пальцы, а нередко, в соседнем скверике, и выпивал с ними после трудового дня. Другое дело — Палыч: как за что-нибудь уцепится, так и будет досаждать и следить, а главное, внушать — языком как гвозди в мозги вбивает. Одним словом, не уважали его работяги, а самому Андрею Палычу это было все равно. Да и не считал он себя вредным и настырным, скорее принципиальным — когда-то было модно так говорить, на этом он и утвердился.

Была в семье собачка, по всему видно, происхождения простонародного. Дети играли с ней, жена кормила, Андрей Палыч воспитывал. «Ишь ты, — говорил он, — породами похваляются. А я и такую, беспородную, так натаскаю, что хоть в цирке выступай». И в самом деле, воспитывал без устали и сурово, почище чем новобранцев. Бивал и пищи лишал. А любила его собачка беззаветно. Наверно потому, что главный стимул к любви — внимание, и, пожалуй, не только у собак, но и у людей. Правда, случилось несчастье: задавила ее машина. Все очень горевали, а Андрей Палыч тут же купил нового пса, на сей раз не последней породы. Семейные было воспротивились: нельзя, мол, так, еще памятна прежняя, отгоревать нужно, а потом заводить новую. Но Андрей Палыч настоял на своем и опять все силы стал отдавать воспитанию меньшого брата. Новый пес, однако, любил его меньше, чем погибший, вероятно, не желал ронять свое благородство в чужих глазах. Но Андрею Палычу это было все равно, потому что главным для него был сам процесс воспитания, можно даже сказать, преобразования или реформирования собачьей субстанции, а возможно, и всякой другой. Что касается мнения на этот счет самого воспитуемого объекта, то есть теория, что собакам нравится, когда их воспитывают. Слышно, уже создан институт, где зоопсихологи, человечьи психологи и социологи разрабатывают указанную теорию в плане более широкого применения. О гигантских перспективах и говорить не приходится — успех этой теории означал бы коренной переворот в общественной жизни...

Немного о детях. Их у Андрея Палыча было трое: две девочки и мальчик. Девочкам сам выбирал платья, даже жене не доверял. Держал в большой строгости, так как поставил цель довести их невинными хотя бы до окончания школы. Дочери и в самом деле вели себя дома ниже травы и тише воды, особливо на виду у папаши. Но зато... Андрей Палыч, как всякий опьяненный своей правотой, конечно, ни о чем не догадывался, а супруга помалкивала. Что касается сына, упрям был как и родитель. Что называется, нашла коса на камень. Ломал папа сынка, ломал, но так и не смог справиться, и запихнул его в суворовцы. Было непросто, но удалось. Когда супруга вздыхала и ворчала по поводу отнятого чада, Андрей Палыч коротко обрывал: «Ничего. Родина-мать причешет». Вот, кажется, и все, что можно сказать об Андрее Палыче как отце.

Еще Андрей Палыч обожал есть и, между прочим, готовить. Нарезать, шинковать, разделывать, фаршировать и лепить, пельмени разумеется, было для него то же, что жевать, всасывать и глотать. Хотя это покажется странным, но руки — ладони, пальцы — были у него не менее, ну почти не менее восприимчивы к пищевой материи, чем губы, челюсти, язык, гортань и нервные окончания глотки. А что покажется еще страннее, — когда он видел, как кипит и жарится варево, плюс к тому вдыхал его пар и запах, — он ощущал себя то кастрюлей, то сковородой. Конечно, он никого об этом не оповещал, но сам про себя прекрасно это знал и испытывал от того ощущения, впору бы сказать, перевоплощения огромное удовольствие.

Чтобы довершить описание Андрея Палыча, нужно рассказать, о чем он думал на досуге. Заметим, что при сугубой своей практичности он был мечтателем и утопистом, причем, в довольно крупных масштабах — для всей страны и даже для всего мира. Мысли Андрея Палыча всегда сводились к тому, чтобы всех людей поделить на профессии и разряды, и чтобы каждый в совершенстве овладел своим делом, а в целом чтобы это увязывалось как согласно работающая машина. И обязательно чтобы все были довольны. Как этого добиться, он еще не додумал, но по крайней мере одна многообещающая идея у него была. Нужно, мечтал он, сделать так, чтобы переделывание чего угодно доставляло радость, как поглощение еды (он был большой знаток в этой области). Тут есть чем заняться и ученым с их академиями наук! А пока что Андрей Палыч сам, как мог, развивал свою удивительную идею, преобразуя ее самое в нечто ощутимо практическое: он представлял себе, как огромные резаки, зубчатые колеса, всевозможные прессы, сверлящие и долбящие штуковины что-то перемалывают, отжимают и формуют и он, не только мысленно, но и чувственно, сливался с этой силищей и его охватывал телесный восторг...

Еще одна, последняя, подробность. Когда Андрей Палыч ласкал супругу, он, как бы это выразиться, изрядно мял ее. Некоторые женщины, кажется, одобряют это. Но жена Андрея Палыча все же считала, что в этом деле он перебарщивает.