Молодежный триллер

Анжелин папа считал себя интеллигентом. Мама была попроще. Когда девочка родилась, они денно и нощно спорили, как ее назвать. Мама, в память бабушки, хотела — Варварой, а папа — Анжелой. Как мы уже знаем, победил папа, так как в конце концов мама спасовала перед его образованностью. Он объяснил ей, что хотя Варвара — уже давно русское имя и была даже святая с таким именем, но древние культурные народы так обзывали грубоязычных чужеземцев. Что касается Анжелы, то это имя может благоприятно повлиять на будущий характер девочки, кроме того, муж напомнил жене, что героиню ее любимого сериала звали Анжеликой. Нам, впрочем, кажется, что на родителя повлияло иное обстоятельство, — то, что Лев Толстой обозначал «бессознательной филиацией идей», а именно, все дело в неосознаваемом, но навязчивом созвучии «жжж». Мы имеем в виду, что по приходе друзей родитель выставлял «Гжелку», которую одно время считали хорошим тоном в интеллигентной компании. Потом она, правда, изгадилась и от нее понесло захолустной больницей, как и от прочих недорогих русских водок. Но что у нас становится лучше, а не хуже? — вопрос, разумеется, риторический.

Итак, она звалась Анжелой. Родилась и росла она в годы очередной смены исторического репертуара, когда декорации спектакля «Развитой социализм» стали трещать, дырявиться, распадаться, проваливаться, персонажи потеряли роли, понесли околесицу, заметались по сцене, и дабы не впасть в полную анархию, сноровистые авторы спешно застрочили новые пьесы... В этой катавасии было не до младого племени, и как часто бывает в революционные времена, оно оказалось предоставленным самому себе. А надо сказать, и это всем известно, что младое племя так устроено, что в нем как таковом никакого собственного формообразующего начала никогда не было и нет и окромя колоброжения древних инстинктов в нем ничего не обретается. К счастью, есть у него — тоже древний — инстинкт подражания и он-то единственно спасает человеческое общество от дикого разгула младых страстей. Но подражать можно тому, что устояно, внушает хоть какой-то страх, что способно то принуждать, то поглаживать. А где же все это нынче — ау?! Однако, опять-таки к счастью, юное существо, вернее, его таинственный орган подражания так сработан (о, хитроумная Природа!), что даже когда и нет под рукою образца, сей орган сам настропаляет юное существо его искать. И вот, не преминем и в третий раз воскликнуть — к счастью, искомое было найдено: это новый образ жизни — как бы его поточнее назвать: сексуально-технологический, бутылочно-баночный, питейно-курительный, короткоюбочный, голопупочный? Нет, все это частности, а в целом и не подберешь меткого слова. Может, «обнаженный»? Главное же то, что из всего этого высовывают глумливые мордашки извечные инстинкты, но обрамленные хоть в какие-то формы, притом формы обязательно доступные для подражания.

А что же наша Анжела? Чтобы быть как большинство сверстниц, она покуривала, попивала, на пупок, на ухо и ноздрю навесила колечки, затянула как следует задок, выдавала малопристойные словечки, черт-те что выделывала с волосами, ну и прочее, о чем пока умолчим. Так бы и дожила она привольно до возраста добротной кобылки, и спокойно перешагнула во взрослое состояние, если бы...

Ехала она как-то в метро, с двумя подружками. Как обычно, посмеивались, бедрышки выставили и сосали пивко. Тут заметила Анжела, что сидевшая супротив носастая бабка пялится на нее и в ее бесцветных глазках злой огонек искрится. Отвернулась Анжела и заболтавшись тут же забыла про бабку. А когда направилась к дому, рвать ее начало, нутро выворачивать, температура высокая, дома «скорую» вызвали, от больницы еле отбились, неделю провалялась — сказали что отравление. Вроде бы прошло, но не совсем, желудок побаливал, а к пиву возникло стойкое отвращение. Потом был еще такой случай. Курили с подружками в скверике, парней разбирали по косточкам. Тут ни с того, ни с сего, совсем рядом, бабка возникла — Анжела мгновенно ее узнала, неожиданно испугалась и спряталась за подружек. Но чуть-чуть не успела — почувствовала на себе тот самый взглядец, со злой искоркой. Никому ничего на сказала, однако все об этом думала, а через несколько дней, когда затянулась сигареткой, дыхание остановилось, еле продышалась, и с тех пор от разных запахов, не говоря уже о табачном дыме, задыхалась до посинения и холодного пота. Врачиха сказала, что у нее теперь астма.

А вскоре приключилась с ней еще одна история, хуже не бывает, такая история, что и рука не подымается описать. С парнями она давно поигрывала, кое-что позволяла, а тут подвернулся один, которого решила как следует привязать к себе. Способ был известен — многие уже испробовали и хвалили. Его новизна заключалась в том, что молодой губошлеп обольщался поцелуйным искусством не просто где-нибудь в темном местечке, а наоборот, открыто, так чтобы всем было видно...

Однако прежде нам придется сделать небольшое отступление. Несмотря на то, что самый способ был найден чисто эмпирическим путем (пока мужчины выдумывают всякие машинки, изобретательные женщины тоже не теряют времени даром) — так вот, несмотря на это, он, как утверждают специалисты в области исторической сексологии, базируется на одном малоизвестном сексосоциальном реликте. Оказывается (и чего только не раскопает ученая братия!) в первобытном обществе существовал обычай прилюдного, так сказать, при все честном народе соития племенного вождя со своими женами. На то, с какой целью таковое действо совершалось, есть два мнения: одна группа ученых считает, что вождь тем самым доказывал, что рожденные его женами дети являются его истинными наследниками; другая группа указывает на причину совершенно иной природы: при открытом соитии окружающие приходят в возбуждение и вследствие этого возникает опасность их вмешательства, а это (как и при всякой опасности) повышает энергетику означенного действа. Хотя обе группы ученых находятся в непримиримом противостоянии уже несколько лет, они согласны в том, что нынешнее поведение молодежи (имеется в виду публучное поцелуйство) обусловлено выбросом из подсознания воспоминания об описанном древнем обычае, то есть о спонтанно-патологическом возбуждении некоторых центров генетикокультурной памяти — явление хорошо известное науке. Свою лепту внесли в этот вопрос и социологи: напрочь отвергая вышеприведенные теории и даже позволяя себе иронизировать над ними, они выдвинули свои теории, правда, тоже раскололись на две партии: одна исходит из того, вся эта поцелуйная бравада должна продемонстрировать, прежде всего со стороны девушки, что она очень современна, то есть презирает ханжеские запреты и мнения всех этих старомодных людей, ибо быть современным — идеал молодежи в развивающихся, переходных обществах; вторая партия полагает, что тут замешана иная причина — публичное целование заменяет нынче исчезнувший, но важный для женщины обычай так называемой помолвки.

Анжела, конечно же, не имела ни малейшего понятия об этих научных дискуссиях, и лишь ведомая природной интуицией, подобно множеству таких же искусниц, успешно обрабатывала свою жертву. И вот однажды, на эскалаторе, опустив руки на плечи этой самой жертве, с чувством, толком, расстановкой она упражнялась в том самом искусстве, — теперь это было для нее обычным и приятным делом. Однако же, неспеша подняв глаза, вздрогнула всем телом: на встречном эскалаторе прямо напротив — да, угадали! — вдруг нарисовалась старая чертовка! Проклятая старуха таки успела черкануть по ее лицу злобным взглядом, да так, что Анжела едва удержалась на ногах...

Что было дальше? Анжела тяжко заболела, ее трясло, она заговаривалась, врачи ничего не понимали. На лице, на теле выступили пятна, а потом на их месте оспины, глубокие, мертвые, полностью оконопатившие ее когда-то миловидную внешность. Какая ее ждет после этого женская судьба...

Характер Анжелы тоже подурнел, подруги отпали, уткнется в телек, а на самом деле не смотрит, и о чем думает — неизвестно. Мать заметила, что идя куда-нибудь дочь неизменно прихватывает с собою нож. «Ну что ты задумала, нож-то зачем...» — но дочь отмалчивалась, а спорить с ней стало невозможно: как начнет кричать на весь дом... А через какое-то время дочь исчезла — день ее нету, два, три, пять. Обзвонили ее бывших подруг, родню, заявили в милицию. Наконец, оттуда сообщили, что их дочь совершила тяжкое преступление и находится в предварительном заключении. На суд пришли потрясенные, сразу постаревшие. Анжела, которую трудно было узнать, сидела в клетке и к происходящему относилась как будто безучастно, на вопросы судьи, прокурора и даже адвоката ничего не отвечала. «Почему вы убили гражданку такую-то? Знали вы ее раньше? Откуда у вас нож?..» и т. д. Свидетелей было человек пять. Все они дружно подтвердили, что такого-то числа, в три часа дня, они шли, каждый по своим делам, по улице Космонавтов и видели как женщина — это была обвиняемая — набросилась на старушку, на виду у прохожих выхватила нож и стала наносить ей удары. Остановить обвиняемую не успели — старушка беззвучно упала и захрипев тут же скончалась, что зафиксировал один из прохожих, как оказалось врач. Убийцу тут же удалось схватить, она не пыталась убежать. Суд признал Анжелу душевнобольной и постановил отправить в тюремную психушку. Родители навещали ее, но она и с ними молчала. А через полгода в психушке случился пожар, свалили, как теперь принято, на неисправную электропроводку. Кое-кого спасли, но немногих, — двери-то все были заперты, а окна зарешечены. Анжела наверняка сгорела, а останки — да какие же от нее могут быть останки при таком пожаре...

Не подумайте, что мы потешились страшной сказочкой. Родители Анжелы наши соседи. По старому интеллигентскому обыкновению мы иногда заходим к ним, немного выпиваем, разумеется, не изгадившуюся «Гжелку», а нечто эксклюзивное, добываемое, как в старые времена, по большому знакомству (сей многоградусный напиток мы именуем депутатским). Так что никакая это не сказка, а печальная быль. Бедная, бедная Анжела!