Нищие духом

О прицерковных нищих мало кто писал, а в нынешнее время подавно. Между тем это люди ничем не хуже и не лучше прочих, только нам, просящим лишь иногда у ближних своих или у государства, в их незримо отгороженную от нас жизнь войти с пониманием трудновато. Трудность же оттого, что без душевного расположения не получится. А где его взять, это расположение, когда пред нами открывается нечто жалкое, нечистое, неприглядное и, самое главное, противоречащее нашим представлениям о том, как полагается жить, — где его взять, когда такой клубок вызывает в нас в лучшем случае невольное осуждение, брезгливость и недоверие, а в худшем презрение. В старину почиталась такая добродетель как нищелюбие, а ныне даже и звучит дико. Но про старину не будем: ну кто же сегодня примет всерьез, что нищий, то есть ничей, без роду и племени, а потому не от мира сего, часто калека и не в себе, обладает некой тайной силою, и его молитва за умерших самая для них полезная, ибо нищий лишь одною ногой здесь, а другою — там, — во всяком случае, подать денежку никогда не будет в убыток, а оскорбить просящего даже очень опасно... Однако нынче все не так и потому оставим наш этнографический экскурс. Лучше рассказать про то, что сейчас, и не вообще, а на конкретнейших невыдуманных примерах, — надеясь на сочувствие, разумеется, в той мере, в какой пусть и не самодовольный, но сравнительно благополучный человек может проникнуться, прямо скажем, чуждым ему бытием воистину «труждающихся и обремененных».

Мария, малорослая старушонка, донельзя морщинистая, но с еще темными волосами, всегда просила на церковном дворике и ее, как остальных, сторожа не гнали за ограду. Видимо, за то, что не ругалась, а может за живенькие глазки, в которых была какая-то добрая усмешечка. Многие прихожане здоровались с нею и расспрашивали о том, о сем, и она ничего не скрывала. Жила с племянником и его женою, большими любителями выпить, требовавшими от Марии денег, поскольку никакой пенсии она не получала. Отдавала им весь улов, а уж как они его тратили, Бог весть. Когда мало приносила, поколачивали, не так чтобы от всей души, а, как она сама говорила, для порядка. Знала на память десятки имен покойников и ныне здравствующих, за которых ее просили помолиться. Умер Мариин племянник за обедом: опрокинул залпом стакан сорокаградусной, схватился за грудь и рухнул вместе со стулом. «Скорую» и вызывать не стали — сразу было видно, что нет человека. После этого Мария реже бывала у церкви, сказывали, что на последние деньги покупает водочку и поливает ею племянникову могилу, — чтобы облегчить ему освоение нового существования за гробом. Потом сильно болеть стала: в глазах темнеет и вот-вот упадет. Наконец совсем исчезла...

Нищая братия с уважением вспоминала Марию. Хотя многие из них нещадно и грубо бранились, в основном между собою, Марию они уважали именно за то, что она никогда не употребляла нехороших слов. Сидели они у входа во дворик, с наружной стороны, на ящиках, которые вечером куда-то припрятывали. Люди это были разные: перво-наперво, пьянчужки — средних лет и молодые, с когда-то женскими лицами, ныне опухшими, воспаленными, в ссадинах, безразличные к прохожим, они то дружили друг с другом, то в чем-то обвиняли; попадались мужчины таких же примерно лет и с такими же лицами, но поприличнее одетые; бывали женщины и вполне обычного вида, молчаливые и явно сторонние, неодобряемые остальными; наконец, что-то бормочущие случайные старушки. По церковному дворику иногда ходили собиратели на дорогу: мол, деньги вытащили, а ехать далеко. Затем только что вышедшие из больниц, тоже не местные. Такие просители мелькали несколько дней, потом пропадали, а, через какое-то время, некоторые из них появлялись снова и с той же историей.

Были и чем-то особенные люди, похоже что тоже нищие, но это в них как бы не главное. Вот, скажем, Володя. Плотный, здоровенный, говорил что-то несвязное, а иногда войдет в самый храм и громко несет несуразицу. Сторожа тут же его выставляли, да он и не сопротивлялся. Невзлюбил его один из сторожей, самый старый, большой выпивоха, другие нищие уделяли ему от своих доходов и он их не трогал, а Володя ничего не давал. Так он, сторож этот, однажды схватил его, ничего не подозревавшего, «под микитки» и физиономией — об забор... Когда старика уволили, он жаловался всем на несправедливость, но ему вряд ли кто сочувствовал. С Володей он окончательно расправился еще до увольнения, правда, чужими руками: приехала машина и Володю куда-то увезли, и он уже не вернулся. Народ шептался про какие-то смертельные уколы, которые якобы делают ненормальным.

Настоящей достопримечательностью была тетя Валя. Полная, благообразная, однако с больными ногами, она усаживалась, так и хочется сказать представительствовала, во дворике на скамеечке и каждого, кто давал ей монетку или купюрку, просвещала в церковных делах — как поститься, кому свечки ставить и тому подобное. Ее часто окружали женщины и она им рассказывала, где и какие есть чудотворные иконы. Увы, и она куда-то исчезла...

Был еще молодой человек, в чистой ряске, — тот тихонько скользил по храму во время службы, оглядывался по сторонам, улыбался и крестился, и все, кто только мог, старались дать ему денежку, а он молчал и только кивал головою. Утверждали, что он настоящий странник и большой молитвенник. Ходил одно время и старый поп, видимо заштатный, с крестом, священники его в алтарь не пускали, и он сидел во дворике или в церкви, часто в слезах — что-то у него внутри сильно болело, и, опять же, многие старались подать ему. И уж совсем экзотическое явление: неясного возраста, изможденный, с безумно-отвлеченными глазами мужчина, обвешанный крестами и иконками, часами стоял на коленях у входа и всех неуклюже благословлял крестным знаменьем. И уж ему-то, конечно, давали и давали, в том числе и просто прохожие...

Не забыть бы помянуть и юродивого, который мог невзначай подойти к вам с объятиями (только к мужчинам). Иные отшатывались, а иные обнимались и лобызались с ним. При этом он обязательно нечто произносил и это считалось пророчеством. Так ведь и он куда-то пропал...

О ком еще стоит рассказать, так это о Кате. Она была из тех же, обрисованных нами, спившихся женщин, но с печально-глубоким взглядом и чудом сохранившимися следами, как говорится, былой красоты (мы видели ее фото в молодости). Судьба этой женщины была такова. Работала она с мужем по торговой части и навыкла пить, чем дальше, тем больше, вырученных денег уже не хватало, и в том же магазине, где работали, стали подворовывать — ну и накрыли их. И тогда Катин муж, сильно любивший ее, умудрился всю вину взять на себя. Когда же через пять лет вернулся, то застал у Кати мужчину и разудалое веселье без конца и без краю. Все равно заходил к ним и увещевал, но без толку. Был он человек не очень старый, пятидесяти лет, со спиртным завязал напрочь, только курил много. Короче говоря, со всеми своими переживаниями заработал он гипертонию, которая всего через пару лет свела его в могилу. А Катя допилась до того, что квартиру продала и по вокзалам скиталась, а то, что собирала у церкви, спускала с товарками, благо они под боком, то они тебя попотчуют, то ты их. Был, говорят, у Кати сын — так настолько возненавидел мать, что даже не пожелал узнать, где она похоронена: не мог ей отца простить, а может и просто бессердечный человек. Жалко — и ее, и мужа, и, пожалуй, сына. И ведь такая была красивая...

В заключение надо сказать, что большая часть нищей братии в саму церковь не заходит, разве что очень редко и когда народ разойдется. Если спросите у них — почему, вряд ли ответят. Или что-нибудь в таком роде: «Куда же мне, с моими-то грехами, разве можно...»

Наверное нельзя не согласиться с положительными гражданами, особенно новой формации, что тут мы имеем дело с людьми падшими, скорее всего, неисправимыми и неизлечимыми, а потому помогать им бесполезно, а с точки зрения передовой общественной морали и безнравственно. Так-то оно так, но есть тут некоторое сомнение: уж не те ли это «нищие духом» — те, про которых сказано, что они-то и обретут на небесах вечное блаженство? Непонятные слова, даже страшные — вдруг и в самом деле так будет?..