| //prakultura.ru | Первая страница | Карта сайта |
| В помощь учителям и ученикам / |
А. С. Муратова
Содержание и понимание литературных произведений и фольклора обусловлено культурно-нравственными ценностями, а они не одинаковы, если сравнивать разные эпохи. Поэтому значение и характер литературы в Древней Руси резко отличаются от роли и содержания литературы в современном обществе.
Библия (Ветхий и Новый Заветы) составляла часть древнерусской литературы, хотя и не в том объеме, который нам нынче известен.
Полный свод библейских книг появился на Руси только к концу 15 века. До этого были в ходу отрывки (зачала), расположенные в том порядке, как они читаются в церкви за богослужением. Это относится в первую очередь к новозаветным текстам. Из ветхозаветных текстов наибольшее богослужебное значение имеют паримии («притчи») и Псалтирь. Остальные части Ветхого Завета употреблялись в богослужении в форме «Библейских песен» — это небольшие гимны, и в некоторых молитвах.
Отдельные, наиболее значительные образы и сюжеты имели широкое распространение в различных церковных службах, житиях, поучительных сборниках, толковниках, месяцесловах, в настенной живописи в храмах, в летописях.
Книги такого рода (кроме богослужебных) кое-где читались и в мирских домах, но чаще в монашеской и княжеской среде.
В Древней Руси до принятия христианства господствовали семейно-родовые ценности.
В них на первый план выдвигались: верность традициям предков; религиозное почитание предков и убеждение в том, что умершие принимают участие в жизни потомков и даже перевоплощаются в новорожденных. В родовой культуре воспитывалась любовь к членам своего рода и послушание старшим, бережное отношение к земле, природе, богатству, которым практически владели род или семья. Тягчайшим преступлением считалось убийство сродника, но убийство чужеродных, ограбление их и т. п. иногда считалось доблестью. В родовой культуре дохристианской эпохи процветало многобожие и принесение кровавых жертв (животными, а иногда и людьми).
Принятие христианства закрепляло положительные для того времени черты родовой культуры, например доброе отношение к ближним, и вытесняло то, что было для христианина неприемлемо.
Огромное значение в этом деле — христианском просвещении — имела Библия, с которой происходило ознакомление как при богослужении, так иногда и при чтении вне храма. Такое значение Библия имела потому, что из нее было видно, как преображались родовые ценности, как отвергалось язычество, как кровнородственные связи уступали место связям духовным. То, что в Библии большое место принадлежит родовым отношениям и представлениям, особенно в Ветхом Завете, делало эту часть Библии понятной древнерусскому человеку, и облегчало для него восприятие Нового Завета, где христианские оценки родовых отношений и представлений были уже достаточно ясными и четкими.
Под этим углом зрения мы и попытаемся как бы вместе с древнерусским человеком понять культурно-нравственный смысл некоторых важных библейских сюжетов и образов.
Заметим, что речь у нас будет идти не о вероучительных толкованиях, а только о том непосредственном понимании, том первом восприятии, которое могло быть свойственно людям, еще мало знакомым с христианством. Всегда очень важно, чтобы такое первое восприятие было доступным, чтобы оно отвечало той культуре, в которой человек живет. Именно так, к счастью, и было, когда Русь начала христианизироваться и постигать Благую весть о Спасителе — Иисусе Христе.
Итак, древнерусский человек, погруженный в родовую жизнь, по-своему, не так, как мы, воспринимал библейские образы и сюжеты.
Вот он видит на храмовой стене (обычно западной) Адама и Еву, символические соцветия Эдема — сада, который насадил Господь, и где благодатно, в дружбе и любви со всей природой, живут первые люди.
Этот чудесный мирок должен был пробудить в древнерусских людях привычные чувства, связанные с их собственным существованием. Оно, разумеется, далеко не всегда было радостным, — случались житейские нелады и невзгоды, столкновения между князьями, боярскими родами, общинами, нашествия иных народностей. Поэтому Эдем был, конечно, не отражением реальной жизни, а только священным образцом, идеалом, к которому следовало бы стремиться.
Библейский Эдем, о котором повествуется во 2-ой и 3-ей главах Книги Бытия, замкнут, отделен от остального мира. Бог поселил в Эдеме человека, «чтобы возделывать и хранить его». Человек там нарек «имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». Адам не одинок в этом благодатном месте: у него появляется жена — помощница — Ева. Причем она, говорит Адам, «кость от костей моих и плоть от плоти моей», ибо сотворена из ребра Адама.
При всей таинственности описываемых событий, при всей их, казалось бы, оторванности от известной нам исторической и житейской реальности, они — эти события — и образ Эдема напоминали древнерусскому человеку нечто очень знакомое ему.
Селения и деревеньки, дворы и даже улицы в древних городах (улицы запирались) жили достаточно замкнуто. Очень часто они базировались на натуральном, то есть самодостаточном хозяйстве. Не только в отдельном доме, но и во всем селении жили сродники. Большинство семей (и знатных, и простолюдинов) имело сколько-то земли и живности, а имена ей давали сами хозяева. Сохранение и бережное содержание своего достояния было их главной заботой.
Кровнородственную связь членов семьи или рода символизировали «кости» — самая прочная, почти нетленная часть живого существа.
Это отражено в старинных сказках, которые по-своему, посредством особенного художественного языка и приемов, воплощали убеждения и представления народной культуры. Такова, к примеру, сказка «Крошечка-Хаврошечка» (из 1-го тома «Народных русских сказок», собранных А. Н. Афанасьевым). Вот ее краткое содержание. Тяжело работала в людях некая сирота — Крошечка-Хаврошечка: «она и подает, и прибирает и за всех и за все отвечает». Чтобы совсем не заморилась сирота, тайно помогала ей рябая коровушка, не случайно ею называемая «матушкой». Прознала про это недобрая старуха-хозяйка (она же и мачеха), у которой трудилась Хаврошечка, послала к рябой коровушке своих дочерей подглядеть, как это все делается. Лучше всех выполнила дознание меньшая дочка, у которой было три глаза. Настояла злая старуха, чтобы муж ее зарезал коровушку. Но Хаврошечка мясо ее не ела, а косточки собрала в платочек, рассадила в саду и водой стала поливать каждое утро. И выросла в саду яблонька. Прекрасные яблоки произрастали на ней, но не давались дочерям-злодейкам, а потчевали только Хаврошечку. И, конечно же, проезжий «барин на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знавать».
Жестокий обычай перебивать голени казненным (Иоанн 19; 31—37), вероятно, имел целью пресечение рода казненного человека.
Как мы знаем из Библии, первые люди были изгнаны из Эдема, так как не удержались и съели плоды с запретного древа.
Для древнерусского человека и это было поучительным. Свойственное семейно-родовому быту вольное самоограничение, ненарушимость традиций и послушание старшим было созвучно с заповедью о запретных плодах. Самым страшным наказанием, равносильным чуть ли не преданию смерти, было изгнание из родных мест. Именно так можно было расценить и изгнание из Эдема.
Тот же, кто самочинно покидал родное гнездо, нес на себе печать всеобщего презрения. Именно об этом рассказывается в Притче о блудном сыне (Лука 15; 11—32). Но в этой заповеди есть и нечто большее. Христианское понимание жизни выходило за привычные нормы родового существования, и то, что безусловно осуждалось в родовой культуре, в христианстве нуждалось в снисхождении и прощении.
В христианстве на первом месте стоят вера в Спасителя и служение Ему, а не родовые ценности.
Не сразу и с трудом это было усвоено. Из житий русских святых мы знаем, что родители нередко сопротивлялись уходу в монастырь своих детей (см., например, «Житие Феодосия Печерского»); особенно сильно противились принятию монашества мужчинами в княжеских семьях, хотя впоследствии были и насильственные пострижения. Принятие же иноческого образа супругами в старости было воспринято из Византии и не являлось большой редкостью. Однако семейные ценности, супружеская любовь иногда преодолевали монашеские правила и разъединенные постригом супруги снова соединялись уже после смерти («Житие Петра и Февронии Муромских»).
История убийства Авеля Каином понималась древнерусским человеком не совсем так, как ее сейчас понимаем мы.
Для нас самый факт убийства уже является преступлением. В родовой культуре несомненно преступным считалось только убийство сродника. Потом, много позже, эта моральная норма распространилась на народ, состоящий из многих родов, племен, колен. Но на другие народы она не распространялась. Однако, «по закону», своих тоже можно было наказывать смертью в исключительных случаях, сообщенных Моисею на горе Синай.
Чтобы лучше понять историю с Каином, обратимся непосредственно к библейскому тексту: «...И когда были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал (Господь): что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно. Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Бытие 4; 8—15).
Убийство сродника, тем более родного брата, не может быть прощено, но где же найти мстителя — ведь тогда и он совершит преступление! Намного позже совершивший тяжкое преступление единоплеменник мог быть предан смерти, но на этот счет существовали строгие указания (в Ветхом Завете). Одно из них заключалось в том, что преступника убивал не кто-то персонально, а делала это «толпа», символизировавшая все племя. Потому и способ убиения был выбран соответственный — побиение камнями. Таким образом, мстить за смерть преступника было некому. Поэтому же и спустя тысячелетия палач был как бы не конкретной личностью (он был в маске), и казнь обязательно была публичной, при стечении народа, который тем самым символически совершал ее вместе с палачом (символичность подкреплялась оскорблениями, попытками ударить, плевками и т. п. в сторону преступника, когда его везли на казнь).
Вернемся, однако, к Библии.
Земля (она по древним представлениям живая) и живущий на ней род (племя, народ) — теснейшим образом связаны: в мифологическом контексте они даже неразличимы, земля и живущие на ней люди — тоже сродники. Следовательно, будучи вынуждена принять кровь своего «сродника», земля проклинает убийцу и более не станет ему «давать силы», то есть плодов. Тем самым Каин отторгается от рода-земли и то, что он изгоняется, равносильно смерти. Современный человек, обычно понимающий свою самость, свое «я» как нечто индивидуальное и не отождествляемое со своим родом, уяснить мифологическое равенство изгнания и смерти вряд ли способен, но для той эпохи это было именно так. Изгнание Каина по повелению Бога снимает с его сродников какую-либо ответственность за это.
Но, как мы видим, Каин опасается, что все же будет «физически» убит. Бог не может этого допустить — не только потому, что убиение его чужаками неминуемо должно будет воззвать к отмщению Каиновых сродников — по неотмененному родовому закону кровной мести. Страшная цепная реакция таковых отмщений, в которую оказался бы втянутым особо опекаемый Богом род Адама и Евы, не могла быть угодна Богу, и потому Он сделал «Каину знамение (знак), чтобы никто, встретившись с ним, не убил его». Что это за знак, мы не знаем, но можно предположить, что эта «Каинова печать» — некий сакральный знак (сакральное неприкасаемо, ибо оно принадлежит не столько людям, сколько Богу; покушение на сакральное каралось смертью — об этом в Библии, и не только, немало свидетельств; заметим также, что сакральное в его первоначальной сути — это отнюдь не обязательно что-то доброе, хорошее и т. п., а это то, что относится к «компетенции» Бога, а не людей, ведь и дьявола люди не могут истребить).
Под тем же углом зрения рассмотрим события, связанные с праотцем Авраамом. Тут, как и прежде, наряду с родовыми ценностями, прикровенно дают себя знать и совсем другие идеалы.
Когда Авраам готов принести в жертву сына Исаака и когда он, чтобы избежать опасности для себя и своего клана, отдает жену Сарру в услужение фараону (Бытие 12; 10—20), а потом царю Авимелеху (Бытие 20), то он — Авраам — действует вполне в духе родовых традиций. Издревле язычники приносили детей в жертву, а первородных тем более, поскольку они почитались по праву принадлежащими божествам. Так и отдание жен в чужие руки не было зазорным, если благодаря этому удавалось спасти род. Это подтверждают такие древнейшие обычаи, как передача жены гостю или уход жены (жен) вместе с мужем в загробный мир. Такие обычаи были не везде и не у всех народов, но все же были и держались довольно долго (у одного из приволжских племен это описано арабским купцом в начале 10 века; в Индии самосожжение жен имело место еще в середине 19 века). Глухим отзвуком подобных обычаев можно считать и уход женщины в монастырь после смерти мужа (так поступали в Византии и на Руси; самый яркий пример — постриг супруги св. Дмитрия Донского Евдокии, принявшей после его кончины иночество с именем Евфросинии, святой подвижницы, основательницы Вознесенского (Старо-Девичьего) монастыря в московском Кремле).
Но в действиях Авраама есть и совершенно новая основа, полностью затем раскрывшаяся в христианстве. Как свидетельствует известное на Руси предание, родители Авраама были язычниками; его отец, Фарра, даже изготовлял идолов, которых маленький Аврам потихоньку ломал. По родовой языческой традиции Авраам должен был поклоняться тем же божествам, что и его родители. Но он нарушает эту традицию — дело для тех времен неслыханное. Более того, совершив это, он не отдает предпочтения каким-то другим иноплеменным, но уже известным, божествам; он преисполняется безраздельной веры и доверия к Богу, который не известен ни его сородичам, ни тем племенам, среди которых они живут. Это был подвиг, внушенный ему верой. Авраам постоянно печется о благосостоянии своего рода и надеется на его повсеместное распространение, но вместе с тем Авраам — новый человек.
В таком же положении оказались и первые христиане и древнерусские люди, принявшие Христа. Это подчеркивает Иларион, русский митрополит, живший в 10 веке, спустя несколько десятилетий после крещения Руси св. Владимиром. До нас дошло его «Слово о законе и благодати», где он говорит: «Подобает благодати и истине сиять на новых людей». Он цитирует ветхозаветного пророка Исайю: «Старое мимо прошло и новое вам возвещаю». Иларион подробно рассказывает об Аврааме. Закон, данный Богом иудеям, Иларион олицетворяет в Авраамовой рабыне Агари, а благодать, данную христианам, олицетворяет в жене Авраама Сарре.
Сохранение каких-либо традиций и подозрительное отношение к новизне в той или иной мере свойственно разным общественным укладам. Но в классическом родовом обществе — это неотъемлемая и главная черта. Правда, о существовании обществ подобного типа мы знаем не так уж много. Исторические свидетельства, достаточно полно охватывающие общественную жизнь, относятся, главным образом, к тем эпохам, когда родовые обычаи еще далеко не изжиты, но уже утвердились надродовые, племенные, народные и государственные социально-экономические и религиозные установления. Таковыми были, например, законы Моисея в древнем Израиле. А на Руси, начиная с 9 века, это власть князей, принадлежащих одному роду Рюриковичей. Роды объединялись также благодаря господству знатных родов над остальными (власть аристократии).
В 10 веке киевский князь Владимир, когда он еще был язычником, пытался ввести общее (а не только племенное и родовое) почитание группы божеств. Это было нечто новое, и оно не прижилось. Аналогичные процессы, но более успешно, происходили в поздней античности, когда римляне и греки усваивали ближневосточные верования. Тогда казалось, что это укрепляет язычество и делает его более гибким, но в действительности это уже был кризис и язычества и родовой культуры, на смену которым пришло христианство — в религиозной сфере, и, ставшее уже неизменным и все более тесным, объединение родов и племен в сфере политической и социальной.
В Древней Руси родовые обычаи были очень крепкими, хотя из века в век они слабели, дольше всего сохраняясь среди именитых родов.
То, что было присуще роду и принято христианством, перешло на внутрисемейные отношения — родителей и детей, мужа и жены, хозяев и слуг. Об этом рассказывается в известном произведении 16 века «Домострое», и отчасти видно из житий, где часто подчеркивается благочестие родителей святого.
В Библии нередко встречаются родословия, то есть перечень имен в той последовательности, в какой на смену одному поколению приходило другое.
Знание своей родословной было характерным для многих древних народов, а ближе к нашему времени такое знание сохраняли, главным образом, знатные (аристократические) семьи. Человек «без роду, без племени» занимал самое низкое социальное положение и почти не пользовался защитой власти. Если было известно, к какому роду принадлежал человек, то было известно и место, откуда он, — так и говорят до сей поры: «откуда он родом». И наоборот, указание места, где жили родители, иногда заменяло родовую принадлежность.
В Библии это встречается нередко. Например, Мария из Магдалы (Магдалина), Иисус Назарянин (из Назарета).
Любопытно, что у нас в паспортах кроме отчества и фамилии, то есть родовых знаков, фигурирует еще и место рождения.
В Древней и средневековой Руси родословная определяла права человека в отношении собственности, занятие государственных должностей, определяла близость к княжеской или царской семье. В Древнем Израиле известным почетом пользовались люди, происходящие от царя Давида, хотя эти люди могли быть небогатыми и «простыми» (к ним относилась и семья плотника Иосифа, в которой провел детство Иисус).
Имена, которые составляют родословные последовательности, имели огромное значение в жизни человека.
Принятие христианских имен входило в практику постепенно, сначала в княжеской среде, и лишь на несколько веков позже среди простолюдинов. Князья сначала имели два имени — родовое славянское и христианского святого, чаще греческое (в славянском звучании). Не все знают, что киевский князь Владимир имел христианское имя Василий, а княгиню Ольгу крестили с именем Елена. Принятие христианского имени приобщало человека к святым, ставило его под их опеку, давало заступника пред людьми и Богом. Имена Иисус и Мария, ввиду их святости, на Руси не принято было присваивать. Но поскольку были святые женщины с именем Мария, то это имя давать не возбранялось, но с небольшим изменением — не Мария, а Марья (в 19 веке эта традиция исчезает).
С принятием христианского имени человек перестает зависеть от рода. Уже нельзя говорить, что поминание предков помогает человеку преодолевать жизненные препятствия (как это представлялось в дохристианскую эпоху). Родовая связь преображается в духовную. Поминание предков сохраняется и в церковных службах, но его значение уже совсем другое: поминая умерших, мы не ждем помощи от них, а, скорее, наоборот, — им самим помогаем в их посмертном существовании.
На паперти Благовещенского собора в Кремле, на сводах, изображен «род Иессеев» — от Иессея, отца Давида, до Христа, а потом это родословное древо переходит от Христа к апостолам и святым, то есть кровнородственная связь становится духовной.
В утверждении царского достоинства непрерывность родового преемства играла всегда значительную роль. Причем родовая связь мужа переносилась на жену. Поэтому, к примеру, Екатерина Вторая, по крови физически никак не связанная с Романовыми, тем не менее относилась к этой династии. Особенно большое значение придавал своему родовому происхождению Иван Грозный, так как первый русский царь желал таким образом утвердить свое право на царский титул. Он не только подчеркивал свою кровную связь с Рюриковым родом, но и (довольно сомнительную) связь полулегендарного Рюрика даже с древнеримским императором Августом.
В древнерусской литературе родословные связи прослеживаются в летописях, в «Слове о полку Игореве». Этой же теме посвящено одно из самых знаменитых произведений 16 века — «Степенная книга», написанная митрополитом Афанасием. Ее заглавие начинается так: «Книга степенна царского родословия, иже в Рустей земли в благочестии просиявших благоутвержденных скипетродержателей...» В этой книге русская история разбита на 17 «степеней». В центре каждой «степени» биография государя. В книге использованы летописные материалы, жития, рассказы о чудесах, молитвы. Самое употребительное слово в книге — «самодержавство» и его производные. Родословная тема является центральной еще в одном древнерусском произведении 16 века — в «Сказании о князьях Владимирских», где происхождение русских князей возводится к императору Августу, а также изложена история приобретения царских регалий Владимиром Мономахом.
В народных (языческих) религиях грехом считалось неисполнение общепринятых обычаев и государственных установлений (законов). Поскольку христианство утверждалось в противостоянии язычеству, христианское понятие греха первоначально означало следование языческим обычаям. А уклонение от них расценивалось как добродетель. Поэтому первых христиан рассматривали как врагов общества и государства, за что они подвергались преследованиям.
В последующие времена и в самом христианстве заметна тенденция в основу нравственности положить обычай.
Ярким противодействием такой тенденции в Византии и на Руси было явление Христа ради юродивых. Св. Симеон, чудотворец и молитвенник, живший в 6 веке в Сирии, ничего не ел всю четыредесятницу, но в Чистый четверг (на Страстной неделе) наедался сластями. Московский юродивый Василий Блаженный ходил иногда совершенно раздетый, что изображено на его иконе. Ксения Петербургская носила мужскую одежду.
Постепенно сформировалась христианская культура, включавшая обычаи и обряды, отчасти заимствовавшие внешние формы из дохристианской культуры.
Характерная черта христианских обычаев и обрядов состоит в том, что — в идеале — они тесно связаны с вероучением и их исполнение людьми должно быть неотделимо от молитвенного предстояния пред Богом и Его святыми. Нарушение обычая не одобряется, но и нарушивший обычай может спастись искренней верой. Об этом говорится в повести 15 века «Чудо св. пророка Ильи, сотворенное в день его памяти в Нижнем Новгороде». Краткое содержание повести таково. Некто Григорий, «муж благоверен», в день памяти пророка Илии из-за сильной жары решил искупаться. А по народному обычаю входить в реку в этот и последующие дни не полагалось. Несмотря на это, Григорий осуществил свое намерение, но, снесенный течением, утонул. Однако через несколько часов был найден живым, и рассказал, как по его горячей молитве его спас Илия.
Христианская нравственность с самого начала отрицала то или иное языческое обыкновение.
Языческое представление о справедливости заключалось в космическом равновесии разных сил. Поэтому языческие божества, воплощавшие эти силы, то и дело боролись и соперничали друг с другом. Так же обстояло дело и между людьми: на всякий нанесенный урон нужно было ответить тем же — на убийство убийством, на хищение хищением, на оскорбление оскорблением. Человек или род, не сумевший или не пожелавший отомстить, тем самым покрывал себя позором. Ветхозаветное требование «око за око, зуб за зуб» не отменяло языческого представления о справедливости, а только вводило его в определенные рамки.
Совершенно иначе Христос призывает поступать христиан: «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: „до семи“, но до седмижды семидесяти раз» (Матф. 18; 21—22). Смысл этой заповеди в том, чтобы не помнить зла, прощать, не мстить, коль скоро человек кается в содеянном.
Вот, к примеру, «Повесть о Тимофее Владимирском», созданная в конце 15 века. По своему типу она относится к древнерусским повестям о великих грешниках, прощенных после раскаянья. Тимофей был священником в городе Владимире. На первой неделе Великого поста он тяжко согрешил и вместо того чтобы покаяться, бежал из города к иноверцам, вместе с которыми совершал набеги на Русь в течение 30-ти лет. Но в конце концов искренне раскаялся в своих преступлениях и был прощен митрополитом и великим князем, которые поступили как истинные христиане.
Не отвечать злом на зло — главная мысль целого ряда житий, где святой без укора сносит незаслуженные оскорбления. В Киевопечерском патерике (11—13 вв.) рассказывается об Исаакии, первом юродивом на Руси, который работает на поварне, где над ним смеются и издеваются, а он смиренно все переносит.
В том же патерике есть история о Никоне, который был пленен половцами. Когда родственники явились к ним с выкупом за пленника, Никон отказался уйти, и половцы лишились выкупа. Они стали после этого ежедневно мучить святого. В течение трех лет они наносили ему раны, жгли, морили голодом и жаждой. Таким способом половцы добивались, чтобы Никон не выдержал и попросил выкупить его. Но святой так и не сделал этого, а был чудесно перенесен Богом в монастырь. В этой истории святой добровольно принимал муки, что также означает исполнение заповеди «подставить другую щеку».
Главное для язычника — следовать обычаю, не выделяться из массы, жить так, как живут все.
Главная же черта христианских святых — жить по воле Бога, даже если это сильно отклоняется от общепринятых норм и ценностей.
Так, желание стать как можно зажиточнее, богаче всегда руководило большинством людей. В православии же это называется грехом сребролюбия. Вопреки установившимся представлениям действует византийский святой Филарет Милостивый, раздающий достаток своей семьи чуть ли не первому встречному. Так же поступает Иулиания Осорьина, русская святая (17 в.). В неурожайные годы она отдает все съестное голодным, лишая себя самого необходимого.
В языческой культуре богатый человек почитался, как особо отмеченный милостью богов. Считалось, что хранителями богатства являются родовые предки. Нередко поэтому клады прятали на кладбищах.
В древнерусских повестях богатый человек чаще всего осуждается, а бедняк, несмотря на всяческие невзгоды, удостаивается счастливой участи.
В любопытной «Повести о Шемякином суде» (17 в.) герой ее, некий «убогий человек», попадает в разного рода тяжелые истории: одалживает деньги и не может отдать, отрывает у чужой лошади хвост, падает с полатей на пол, удавив при этом попова сынишку, наконец, бросается с горя с моста, но падает на старика, до смерти ушибив его. Невезучего бедняка отводят в суд к некоему Шемяке, который тем не менее оправдывает его, надеясь на взятку, которую, конечно, не получает.
Добродетелью почитается не накопление богатства, а его раздача, то есть милостыня. Именно этим прославился великий князь Иван Первый, по прозвищу Калита, что значит кошель.
Среди язычников процветало обрядовое чревоугодие и винопитие («пей до дна»). По праздникам и на поминках («тризнах») полагалось есть и пить сверх меры, так как в этом и состояло поминовение умерших и желание здоровья живущим. Описание этих обычаев можно найти в былинах, где рассказывается о княжеских пирах. В христианстве это названо грехом чревоугодия.
Язычник гордится своим происхождением (родом), богатством, умом, везением и т. п. Для христианина же величайшей добродетелью является смирение. Один из самых ярких примеров такого рода — житие Николы Святоши в Киевопечерском патерике. Св. Никола был князем Черниговским, в миру его звали Святослав. Он постригся в монахи в 1106 году. Это был первый князь-инок из рода Рюриковичей. Сначала он прислуживал на кухне, потом был привратником, служил в трапезной, работал на огороде, портняжничал. Свое богатство раздавал бедным и на церковные нужды. Братья — князья осуждали его, считали, что он роняет княжескую честь, но он до конца своих дней остался верен иноческим обетам.
Среди древних родовых обычаев был и такой, что родовое божество — первопредок, чаще всего воплощенный в старшем в роду или князе, мог присвоить себе любую родовую собственность, в том числе женщину, иногда даже замужнюю или невесту другого человека.
Как след подобных представлений можно рассматривать мотив со змеем, который прилетал к княжеской жене в образе ее мужа, — в «Житии Петра и Февронии Муромских» (15 в.). Не случайно агиограф называет змея диаволом: древние христиане были уверены, что языческий культ поклонения предкам поддерживается диаволом, который традиционно изображается в виде змея, точно так же как первопредок.
Об этом же, хотя и неявно, идет речь в древнерусской «Повести о Тверском Отроче монастыре». События в ней относятся к 13 веку. Служивший у тверского князя Ярослава отрок Григорий полюбил «велми красну» девицу Ксению и решил жениться на ней. Во время приготовлений к свадьбе вблизи этих мест охотился князь и, поскакав вслед за соколом, очутился за свадебным столом. Кончилось дело тем, что Ярослав женился на Ксении, а Григорий остался ни с чем, после чего принял иночество и основал монастырь.
Как мы знаем из Библии, царь Давид отнял у мужа Вирсавию, за что и был обличаем пророком Нафаном. И дело тут не только в том, что Давид присвоил себе чужую жену, а в том, что это был языческий обычай.
| © 2000—2024 Л. Э. Ванд, А. С. Муратова |
|