Современный человек посреди духов. Сущность культуры и пракультуры. О стремлении активного человека «вдаль», «вглубь», «вширь» сказано предостаточно — мыслителями (например О. Шпенглером), поэтами (например А. Блоком), да и просто лозунгово-песенно («Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева Земли»). Такие люди были во все времена, но сейчас их особенно много. Человек раздвигает, расширяет и обогащает свой мир, свое бытие, вещественное и невещественное. Это движение — в пространстве и во времени — все вперед и вперед, символизируют абстракции бесконечного пространства и бесконечного времени. Двигаясь таким образом, человек как будто наполняет бытием абсолютную пустоту, «ничтойность»: оттесняя ее на задворки понимания, он придумывает Вселенную и Будущее. Мы никогда не сталкиваемся с небытием, ни в пространстве, ни во времени, а если ненароком и случается, то стараемся хоть что-то запихнуть туда бытийное. Поскольку же у бытия нет границы с небытием, любой человек оказывается в мировом центре, и тут уж все равны. Образно говоря, бытие распласталось по горизонтали вокруг нас — это называют настоящим, под нами — это прошлое, и над нами — будущее. И все это актуально есть, актуально существует, так как несуществующего просто нет. Что значит «есть», «существует»? — это значит, что то, что есть, так или иначе, заметно или незаметно влияет на нас, воздействует на нас. В этом смысле можно сказать, что мы живем посреди духов, источаемых бытием, — настоящим, прошлым и ожидаемым будущим, внутри и вне нас. Более того, мы не просто живем посреди духов, мы живем ими, они дают нам витальную энергию, осмысленную жизнь, рассказывают нам о мире и его судьбах, возбуждают и пугают, являют красоту и вселяют отвращение. Они жестоки, грубы, нежны, суетливы, величественны, вещественны и невещественны. Земля, горы и воды, деревья и травы, небесный свод, животные, умершие и живущие люди, всевозможные творения их, творения ума, воображения, чувства и рук, — наличные и погребенные, дома, мостовые и храмы, все звучащее и видимое, отчасти приоткрытый божественный мир, — иными словами, все завершенное и становящееся бытие, от древнейших истоков до прозорливых или фантастических откровений будущего, — все это входит в нас и делает нас причастными тому, что было, есть и, вероятно, будет. И мы сами, в этом грандиозном концерте, что-то значим, ведем свою мелодическую партию, кто свою, а кто заданную.

А что же культура? Наши органы чувств, наше восприятие, жизнь нашей души и нашего тела неотделимы от культуры, вместе с нею отбирают, осознают, впитывают и сублимируют рождаемые изнутри нас, осаждающие нас извне влияния, воздействия — то, что мы называем духами. Хотя мы окружены сонмищами духов, наш организм вкупе с культурой сосредоточен на неком особенно значимом для нас их подмножестве, — оно-то, кое-как приглаженное, упорядоченное, заслуживает названия пракультуры. Чем же это «подмножество» особенно значимо для нас? Оно сродственно нашей человеческой натуре, соответствует ее прирожденным возможностям и потребностям, более всего насыщает нас витальной силой и наделяет способностями, стремлениями, умением и представлениями, крайне необходимыми в острых, напряженных ситуациях. Каждый раз, в зависимости от места, времени, положения, и в зависимости от собственного устроения, культура пропускает через себя пракультурные императивы. Упрощенно говоря, лишь в этом и состоит основная задача культуры. Пракультуру лучше разглядеть и почувствовать в духах из прошлого, потому что оно не обрушивается на нас нерасчлененным потоком, как настоящее, его духовная эманация достигает нас не замутненная ничем второстепенным, а в наиболее сильных проявлениях. Если культура отсекает духи прошлого, не усваивает их, мы лишаемся, может быть, самого главного источника цельной жизни.

Культура, поскольку она живет, когда-то должна умереть. Перед кончиной она уплощается и все более лишает нас объемности многоцветно-многозвучного бытия. Но зато, как только она совсем обессилится, пракультурные духи мстительно выметают ее останки и испепеляют их, как мусор истории. Хорошо, когда до этого не доходит, и старая культура еще способна оставить семена для последующей. Но, наверное, рано или поздно, наступает окончательная гибель, не оставляющая следов. Так что, возможно, прав Освальд Шпенглер, утверждающий, что любая органическая культура трансформируется в механизм, который он называет цивилизацией. Как кажется, очень умно и слаженно устроен этот механизм, но то и дело его что-то потряхивает, сбивает с ритма, и слышится пугающий цивилизованное ухо гул и рычание загнанных и рвущихся из неволи страстей. Цивилизация, по Шпенглеру, оперирует грандиозным разнообразием, но оно выстилается в одномерной плоскости.

В духах бытия есть бездна доброго и бездна злого. Самое доброе и самое злое составляет пракультуру. Один и тот же дух, одна и та же пракультурная страсть может оборачиваться то добром, то злом. Стремление к превосходству воплотилось в крупнейшие достижения человечества, но оно же много раз обращалось в насилие над людьми. Стремление отгородиться, изолироваться обеспечивало и обеспечивает становление и совершенствование индивидуальности и своеобразия людских сообществ, но оно же приводило и приводит к их закоснению, обнищанию и гибели. Реализуемая свобода делает человека счастливым, но может нанести страшный вред. Богообщение одним приносит любовь и милосердие, другим ненависть к инаковерующим. Никакие теории, никакая систематика разобраться в этом не помогут, разве что чуть-чуть. Наука знает совсем немного из мира духов, видимо, потому, что она помешана на точности, строгой определенности, повторяемости и причинности. Расширение бытия изучает историческая наука, и она так же, как всякая наука, норовит надеть на изучаемое ею смирительную рубашку. Гораздо больше, но хаотично, знает о духах житейская премудрость. Почти что все о них знает мифология вместе со старыми религиями и великим искусством.

Большинству современных людей, в пределах их культур, доступны духи сегодняшнего дня и отчасти духи будущего, в которое они помещают свои цели, ожидаемые результаты их дел и везения. Им известно, что там они встретят еще и смерть, но склонны об этом не думать. Духи из будущего всегда невещественны, но тем не менее их сила может превзойти влияние вещественных духов. Не зная, не понимая, даже презирая прошлое, большинство современных людей компенсирует скудость своего сиюминутного духовного мира привязанностью к символам, симулирующим причастность к прошлому. В такие символы превращаются прежде всего вековые и сегодняшние родственные связи, отношения в семье, сама семья. Распад и обесценивание всего родового происходит нарастающими темпами уже лет триста — на Западе, и примерно с середины 19 века в русской среде. Угасание родовых пристрастий и распад родовых связей ускорили уход из истории аристократии и монархий. Принадлежность к роду делала человека могучим в самоощущении, уподобляла его выдающимся предкам, мифологическим и сказочным фигурам, великанам, богатырям и даже божествам. Такой человек душетелесно соединялся с предками и потомками, чувствовал себя пребывающим в вечности, целиком бессмертным. Вера в Бога тоже давала надежду на бессмертие, но для многих эта надежда была не столько всеохватным состоянием души, сколько временно успокаивающей мыслью, притом же это было как бы половинчатое бессмертие, относимое к душе, а не к телесной природе. Что же до последней, то искренно чаемое в неизвестном будущем телесное Воскресение — удел немногих истово верующих. И все же традиционная Церковь, представленная православием и католичеством, более всего остального духовно сплетена с древностью, следовательно, с вечностью.

Тоску по вечности не избыть только упованием на будущее, пусть и самое увлекательное. В расширяющемся бытии ощущение вечности не дастся без духов прошлого.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»