Об истоках и генезисе пракультуры. Почти каждый раз, когда мы обращаемся к конкретным проявлениям пракультуры в истории, мы стремимся их показать на протяжении большого исторического и географического диапазона. С поразительным упрямством одна и та же пракультурная установка дает себя знать, невзирая на радикально меняющуюся социокультурную, экономическую, демографическую окраску веков и тысячелетий. След этих установок, их характерная направленность проступает в обычаях, представлениях, ценностях самых разных национальных культур и субкультур. Чтобы это увидеть, нужно, разумеется, знать, что, где, как искать. Достаточно очевидный факт обособления родов, семей, племен, народов, социальных страт, индивидов объясним лишь после посильного выделения и анализа собственно культурных установлений, более или менее сдержанно реализующих соответствующее пракультурное стремление. То же относится и к другим «китам пракультуры», скажем, к установкам на превосходство и отождествление. С пракультурными установками можно столкнуться и в «чистом виде», если они не прошли или утеряли культурную выделку, — у людей, попавших в водоворот общественных катаклизмов, тяжелую личную беду, пораженных психическими недугами и в ряде других ситуаций. При этом надо иметь в виду, что пракультурную установку, явленную в «чистом виде», трудно узнать в культурно выделанном ее обличии, — как трудно и шокирующе было бы в благообразном гражданине распознать отпетого негодяя. О пракультуре, как она есть, — без культурных обрамлений и прикрас, — обстоятельно писать четким и холодным языком науки невозможно, так как просто не получится, окажется неправдой. Искусству, словесному и прочему, это, пожалуй, под силу. Но подлинная правда о пракультуре, пусть и художественная, то есть сколько-то принаряженная, опасна, ибо может сбросить человека в пропасть безумия, сбросить с привычной высоты утешительных заблуждений, вроде того, что «человек звучит гордо». Варлам Шаламов, рассказавший о советском лагере 30—40-х годов, — рассказавший о торжестве голой пракультуры, пишет о своем страшном опыте встречи с нею: «Человек не должен знать, не должен даже слышать о нем. Ни один человек не становится ни лучше, ни сильнее после лагеря. Лагерь — отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех — для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики» (эссе «О прозе»). К слову сказать, трагическая, уже послелагерная, судьба самого писателя сложилась как бы следуя его поистине героической позиции: он видел свой долг в том, чтобы обнародовать этот самый опыт, который никто «не должен знать». Что поделаешь, — настоящая трагедия всегда неразрешима и смертельна для героя.

О пракультурных страстях, полыхающих непосредственно в самом человеке, заявило христианство, в своей трактовке изгнания первых людей из Эдема. Оно заявило о наличии в людях «первородного греха», на что людей в Эдеме соблазнил дьявол. Говорится об этом, как и следует, иносказательно, прикровенно: людей погубило вожделение и вкушение запретного плода, по слову дьявола превращающего людей в богов... Да что уж там — пракультура воплощена в самом устройстве психики. В психике обособлено и ограждено свойственное данному человеку его собственно личное. Воспринимая окружающее, то есть в определенной степени отождествляясь с ним, человек уже в своей психике подчиняет воспринятое своему обособленному Я, приспосабливает его под свое понимание, свою натуру, свои интересы, а то, что не удается подчинить, вытесняет на задворки психики. Тут все «три кита» пракультуры налицо: обособление, отождествление, превосходство (подробнее см. статьи в разделе «Индивидуальность»). В психику встроены и давно известные физиологам и психологам средства торможения страстей, но более развитый корпус таких средств представлен в культурах. Правда, не во всех культурах в равной мере. Однако, если иметь в виду культуры исторически сохранившихся народов-долгожителей, то нет ни одной, где бы средства торможения отсутствовали. Культура без этих средств за кратчайший срок взрывается под давлением пракультуры и исчезает. В самом деле, представьте себе ничем не обузданное стремление к превосходству: в конце концов все бы перебили друг друга. Или же вообразим ничем не ограниченное отождествление: конкретный человек, как отдельное существо («особь»), совершенно растворился бы в «среде». А неостановимая страсть к обособлению, то есть изоляции, независимости, свободе сделала бы невозможным существование семьи, рода, народа, общества, пожалуй, и цельного индивида, который бы претерпел по меньшей мере «раздвоение личности», ибо в каждом, не слишком примитивном, человеке живут по меньшей мере два существа — сознающее и самосознающее.

Есть, как известно, натуры сравнительно спокойные, компромиссные, а есть страстные, упорные. У первых пракультура с ее могучей энергетикой приглушена и разобрана по культурным сусекам, но случаются обстоятельства, когда даже явный флегматик чрезмерно возбуждается. В ситуациях подобного рода культурные сдержки ослабляются и начинает сказываться действие пракультурной энергетики. Характерна в этом отношении «ситуация толпы». Благодаря спонтанным механизмам отождествления, люди бессознательно подражают друг другу, происходит своего рода резонирование, причем в толпе энергетический фон довольно высок и переходит в общее возбуждение. Эти феномены хорошо известны и так или иначе объясняются. При этом было бы желательно учитывать также роль пракультуры: индивидуальные особенности людей в толпе не могут резонировать, резонировать может нечто общее, а это и есть пракультура — она начинает диктовать флегматику и меланхолику поведение по холерическому типу.

Найдутся зоопсихологи (этологи), которые станут утверждать, что пракультурные установки, хотя бы в зачаточном виде, есть у животных, и следовательно, пракультура в человеческом мире, — как основание культуры и психики, — уходит корнями в животный мир. Современные науки, как мы знаем, твердо придерживаются аналогичного убеждения о биологическом происхождении человека. Спорить с убеждениями бесполезно, но имеет смысл изыскать что-то вроде компромисса. Предположим, что в доисторические времена, в самом деле, появился прямой предтеча Homo sapiens, в психике и поведении которого уже просматривались, пусть и далеко не все, но ведущие, несопоставимо с животными более развитые, пракультурные установки, названные нами «тремя китами». А затем эти установки дали толчок к образованию других установок и к неизбежному росту культур, в рамках которых только и могут существовать людские сообщества. Почему же установки плодились, изощрялись, усиливались?

Автор своеобразной культурологической концепции, знаменитый этолог Конрад Лоренц приписывает людям исключительную агрессивность. Трактуя агрессивность как некий «воинствующий энтузиазм», он, в сущности, говорит об энергетике пракультуры. В отношении присущей человеку прирожденной слабости по части биологических защитных средств, обычно полагают, что именно это обстоятельство стимулировало создание людьми «искусственного мира», способного в случае надобности отделить их от полного опасностей и мощи мира природного. Причем, «искусственный мир» созидается таким образом, чтобы не только обезопасить людей, но также использовать в своих интересах природный мир. Но разве люди в состоянии на протяжении тысячелетий решать эту грандиозную задачу, если продвигать на этом пути их не будет упорное желание превосходства над природой, друг над другом, одного сообщества над другим сообществом, желание обособиться, освободиться от сугубо природной жизни, если не будет многосторонне развита способность к отождествлению, — к чувственному и умственному постижению окружающего?.. Таким образом, возможно, важнейшим фактором энергетического усиления пракультурных установок служила необходимость преодоления природного давления на «слабого» человека.

Высказанные соображения, разумеется, еще не дают ответа на поставленный вопрос: почему или благодаря чему установки плодились, изощрялись, усиливались? Ведь сама по себе потребность противостоять природе не вырабатывает для этого средств, как само по себе чувство голода не выпекает хлеб. Между тем, ответ довольно прост и давно известен: все живое естественным образом, спонтанно усложняется, дифференцируется, увеличивает жизненный потенциал, генерирует новые ветви роста и развития — в пределах, которые допустимы данным живым образованием, после чего наступает остановка, упрощение, отмирание. Тому же «закону жизни» следует и пракультура, то разветвляющаяся и атакующая, то утихающая, что являет нам культурная история и индивидуальное развитие.

Не нужно никакой науки, чтобы наглядно увидеть, что в процессы развития Homo sapiens’а вовлечено не только его психическое устроение, но в огромной степени окружающее, преобразуемое в «искусственный мир». Он носит еще название материальной культуры, неразрывно связанной с культурой душевной, поведенческой, духовной. А энергию культурному развитию поставляет, своими темпами развивающаяся, эволюционирующая пракультура. Она же, в соответствии со своими установками, в большой мере задает и направления культурного развития. Не забудем, как мы многократно подчеркивали, что культура не только призвана сдерживать бурный темперамент этих установок, но канализировать их напор для своих целей. Последние поначалу сводились к защите человека, затем началось «покорение природы», а сейчас, как кажется, культура уже сама себе ставит новые цели. А за всем этим всегда и всюду стоит определенным образом направленная пракультурная активность...

Выше было замечено, что пракультура воплощена в устройстве психики. Это положение обосновывалось и в других статьях. Оно заслуживает того, чтобы к нему вернуться. Согласно «метафорической модели» индивидуальной психики (см. раздел «Индивидуальность») психика состоит из «собственного» и «несобственного» Я. Первое служит носителем индивидуальности, оно наращивается новыми впечатлениями, восприятиями («информацией», «психофактами»), приемлемыми для уже сформировавшегося психического содержания, второе наполняется отвергнутыми (неприемлемыми, угрожающими и т. п.) восприятиями. Последние могут отражаться на поведении: человек настораживается, стремится сменить или изменить обстановку и т. п. Каждое новое восприятие адаптируется к содержанию собственного Я, обрабатывается, чтобы приобщиться к нему, — и в несобственное Я оно отправляется лишь в том случае, если попытки его приобщения безрезультатны. (Дальнейшие подробности опускаем — о них см. в статьях в разделе «Индивидуальность»). Нетрудно понять, что присоединение восприятия к собственному Я есть не что иное, как отождествление индивидуума с окружением. И одновременно в этом акте — на уровне психики — проявляется превосходство индивидуума над тем же окружением, поскольку он усваивает, делает своим только то, что для него приемлемо. Что касается еще одного пракультурного «кита» — стремления к обособлению, то оно, опять-таки на уровне психики, приводит к цели путем автономизации собственного Я, путем бинарного устройства психики.

Воплощенные в психике пракультурные установки реализуются в поведении — во взаимодействии индивидуума с внешним миром, поскольку в первую очередь оно диктуется психикой, ее особенностями. Сначала это взаимодействие «разыгрывается», можно также сказать «испытывается», в рамках психической деятельности. Обособленность собственного Я отражается на интуитивном и сознательном самоощущении некоторой изоляции человека от окружения. Интуиция превосходства подпитывается теми победами, которые психика одерживает над восприятиями, приспосабливая их к собственному Я или отвергая. Затем превосходство может приобрести и вполне вещественный, материальный характер, когда по примеру психических операций человек приспосабливает к своим нуждам окружающее — «покоряет природу». Точно так же и обособление приобретает своего рода материальный и социокультурный характер, когда приспосабливающийся человек переходит к приспосабливанию «под себя» окружающего. Только отождествление не нуждается в выходе за пределы психической деятельности, так как оно уже включает внешние контакты.

Как было отмечено, во всей своей неукротимости и многонаправленности пракультурная основа появилась у человека не сразу, как говорится, не в один прекрасный день. Не будем гадать, сколько веков или тысячелетий пракультурные установки набирались мощи и разнообразия — это особая тема. Зато мы можем теперь с достаточной уверенностью указать, как выглядел этот процесс внутри психики, — на наш взгляд, он зависел от того, насколько четко психическим механизмам удавалось разграничивать собственное и несобственное Я. Чем слабее, неопределеннее граница между ними, тем меньше обособление и тем сомнительнее превосходство, то есть менее контрастно проявляется личностное начало. Единственная пракультурная установка, сила которой, по-видимому, мало колеблется, это отождествление, но меняется степень его дифференцированности, скажем, вес рассудочного и чувственного, сознательного и бессознательного при контактах человека с внешним миром. В условиях, когда граница между собственным и несобственным Я стерта, поток внешней «информации» контролируется по большей части геномом, и в меньшей мере научением. Можно сказать, что такая особь — это еще не человек, она едва выделена из окружающего — и в самоощущении, и объективно, так как объективным критерием подлинной «особности» является разностороннее и активное преобразование окружающего «под себя». Живое существо становится человеком, когда в этом существе обнаруживается достаточно развитая и сильная пракультура, облагороженная культурой и ее питающая.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»