О скрытности и сокрытости. Пытался ли кто-нибудь понять, откуда появилось убеждение в том, что нельзя верить явленному, что все истинное сокрыто? В далекой древности можно припомнить хотя бы Пифагора и Демокрита: первый утверждал, что за многообразием бытия стоят живые числа, второй, — что это замысловатые частички. В чувственно воспринимаемой картине окружающего никаких чисел нет, но оказывается, что именно они источают бытие и, как боги, управляют им. Атомы Демокрита не только натуральны, но и символичны — они намекают на ту самую сокрытость истинных владык мира. Учение Платона было понято в том же духе, а источники бытия назвали «идеями». С тех пор и утвердилось на тысячелетия: философы и ученые пренебрегали очевидным и явным и занимались только тем, что выискивали неочевидное и неявное (несколько исключений, вроде Гераклита, не в счет).

Если человек с головы до пят погружен в достаточно однородный социум, ему нечего скрывать, и то же самое он приписывает всему бытию: истинно то, что есть, что явлено. Люди с таким устроением, своего рода простецы, уверены, что все думают, как они, а ежели это не так, то они чужаки и, более того, враги, и скрытность их характерная черта. Предполагают, что подобная культура и ментальность свойственна первобытным и примитивным обществам, хотя таких простецов полно и в самых продвинутых социумах. Человек, отличающийся от социокультурного окружения, — а такие люди были всегда, — с удовлетворением обнаруживал, что может скрывать свои мысли и желания. Закрытость душевной деятельности от посторонних, ее автономность — благоприобретенное свойство, позволяющее выживать оригиналам и инакомыслящим, и это также условие самостоятельного развития как индивидов, так и общества. Возможно, что такие люди, как Пифагор, Демокрит, Платон, и были теми индивидуалистами, которые осознали свою автономность, и в этом же ракурсе увидели весь остальной мир. Ведь для них мир (Космос) был живым и мыслящим, и приписать ему умение и желание скрывать свои мысли было вполне естественным. Для тех же, кто поверил, но противостоял инакомыслящим мыслителям, мир должен был представиться не только скрытным, но и злонамеренным. У индивидуалистов мозговая работа усложнялась в направлении сосредоточенности мышления, самопознания и воображения, простецы же шли в ногу только с усложнением коллективных ментальных конструктов.

История религий демонстрирует борьбу между религией простецов и индивидуалистов. У простецов божествами были властные люди, деревья, животные, камни, воды, небесные светила — все то, от чего изрядно зависит человеческая жизнь, или мнится, что зависит. Эти божества были видимы, явлены. Так называемые идолы вторглись в сонмы божеств позже, когда художественный вкус, воображение и резец стали творить изображения, обладавшие чувственной властью, поражавшие страхом и восторгом. У индивидуальностей были другие боги: невидимки, живущие на недоступных заоблачных высях и еще выше, в водных пучинах, дремучих лесах и пещерах, и лишь изредка возникающие в виде молний и громов, говорящих деревьев, воющих ветров и как-то еще. Борьба между религиями идет до сих пор с некоторым перевесом невидимок.

Оставившие в истории след люди искусства, ученые, изобретатели, философы, реформаторы сплошь индивидуалисты. Все они — обличители подлинной реальности, срыватели покровов и открыватели тайн. На закате античности умники упражнялись в интерпретации мифов как нравственных проповедей. Средневековые умники толковали Библию то в аллегорическом, то в моральном ключе. Проповеди в форме таких толкований дожили до наших дней. В хождениях по Библии есть даже такое направление, когда любой ее текст рассматривается в качестве кода всего, что было, есть и будет. А сколько попыток уразуметь запутанные пророчества Нострадамуса. Литераторы уже давно соревнуются, кто найдет новые выражения для уже известного и скажет о чем-то ранее неизвестном, поднимая все более глубокие, скрытые от бесталанной посредственности пласты языка и бытия. Ученые поглощены поиском закономерностей, которые заключены в сочетаниях фактов, но не видимы на их поверхности. В течение 19 века ученые-естественники пытались доказать, что все происходящее в мире объясняется физико-химическими, даже чисто механическими процессами. В области психологии была выдвинута гипотеза о подсознательном или бессознательном уровне психики, где созревают и таятся настоящие причины человеческого поведения (Э. Гартман, З. Фрейд, К. Г. Юнг и др.). За движением историии захотели увидеть преимущественно экономическую подоплеку, а за столкновениями между людьми и между народами ту же экономику и классовые интересы (К. Маркс и его последователи). Величайший философ Нового времени Иммануил Кант был уверен, что все воспринимаемое нами посылает нам неведомая действительность, которую он назвал ноуменом («вещью в себе»). Современная теоретическая физика опирается не столько на ощутимую вещественную реальность, сколько на постигаемые лишь мысленно математические структуры.

Последние десятилетия всеядная парадигма сокрытости сделала новый резкий виток. На русской почве появилась «Новая хронология», с позиций которой традиционная историческая хронология и массивы исторических фактов объявляются умышленным искажением, а взамен предлагается нечто совсем иное, впрочем, весьма импонирующее жадному до сенсаций обывателю. В живописи возобладала «бесфигурность», как будто открывающая истинную реальность. Из серьезной музыки изгнана слишком доступная чувствам мелодия. В литературе, особенно в поэзии, авторы все делают для того, чтобы элиминировать привычные смыслы и ощущения, в крайнем случае затемнить их. Еще раньше школьное советское литературоведение постаралось превратить русских классиков во врагов дворянства и самодержавия и защитников трудящихся, а что касается непосредственно содержания их произведений, то это трактовалось как подцензурная обманка. Как это ни печально, но семиотические исследования под крылом Тартусского университета в какой-то мере оправдывали высасывание «скрытых смыслов» в дореволюционной русской литературе. Заметим, что наличие подобных смыслов вполне возможно, но их «вскрытие» нуждается в весьма тонких методах, в чем преуспели тартусские семиотики, но отнюдь не марксистские литературоведы.

Нынче магазины завалены книжками с пропагандой магизма, тайных учений, нумерологии, оккультизма и т. п. Среди населения по-прежнему популярны «теории» заговоров. Детективы и триллеры читаются и смотрятся с неослабевающим смакованием. Что во всем этом общего? — тот же культ сокрытости, убеждение в том, что за всем видимым должны прятаться невидимые распорядители.

Как мы уже отмечали, представление о писателе как шифровальщике давно проникло в литературоведение. В качестве образчика стоит привести «расследование» Альфреда Баркова, усмотревшего в «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова целую кучу скрытых смыслов, о чем он поведал в своем обширном сочинении. Не он, впрочем, первый и, конечно же, не последний... Наш отклик будет более понятен тем, кому довелось ознакомиться с указанным сочинением.

Итак, о сочинении А. Баркова. Не будем смягчать: гигантская, проделанная им, работа нацелена только на то, чтобы доказать правомерность когда-то запавшей ему в голову «версии», — так обычно действовали заочно ненавидевшие арестантов приснопамятные следователи в 30-е годы: обвинение было задано заранее (58-я статья имела несколько подпунктов) и задача была только в том, чтобы не мытьем, так катаньем подверстать под нее «факты», в роли коих фигурировали домыслы, чего обвиняемый хотел и что замысливал. Мы, разумеется, понимаем, что Барков не имеет никакого отношения к этому кошмару, но подходец-то вполне аналогичен! Нельзя не заметить и того, что руководившая Барковым ненависть к булгаковедам, к их трактовкам наводит на мысль о его каком-то крайне болезненном самолюбии, — а ненависть обычно плохой спутник исследователя...

Некоторые литературоведы любят искать прототипы. Но ежели нам сообщат, что прототипом Онегина был такой-то, Анны Карениной — такая-то и т. д., то что же, мы лучше, глубже поймем соответствующие романы?.. Только очень некомпетентный в своем ремесле литературовед, не имеющий представления о творческой работе писателя, о роли воображения в ней и т. п., думает, что писатель только тем и занимается, что фотографирует действительность. Другое дело, если его, литературоведа, занимает подобного рода разбирательство, — ну, и ладно, но причем тут читатель? Многие из них, чего греха таить, не прочь порезвиться вокруг личной жизни писателей, пощупать запретное, — но, опять-таки, причем здесь литература? Уже придумано и еще придумают массу гипотез о прототипах «М. и М.», но кому это прибавило чувственного и умственного понимания романа? — а если кому-то прибавило, то лишь отдалило подлинное понимание. Так как никакие домыслы и сплетни по поводу художественного произведения не могут компенсировать его недопонимания, виною чего могут быть, как читатель, так и автор.

Итак, спорить по поводу прототипов, тех или иных, занятие, на наш взгляд, малопродуктивное, но ничего не поделаешь. По версии Баркова, Мастер — это Горький, Маргарита — это Андреева, жена Горького, Фагот-Коровьев — актер Качалов и драматург Эрдман и т. п. Мы достаточно знаем биографию и книги «великого пролетарского писателя» и обстановку тех лет и знаем Роман, чтобы адекватно оценить сию нелепейшую версию. Наверное, и сам Барков ощущал слабость своей позиции и чтобы быть убедительнее, придумал то, что иначе не назовешь как интеллектуальным извращением. Мы имеем в виду его стремление опорочить главных героев, приблизив их к выдуманным прототипам, представив их мерзавцами и монстрами, — и это, мол, замысел, но тайный, самого автора! Замечательно, с каким тщанием он выискивает «порочащие» свидетельства, и совершенно игнорирует противоположные, — завидная метода! Невольно вспоминается «обвинительный уклон», традиционный для нашего судопроизводства. Заметим, к слову, что конспирологический синдром — уверенность во всяких заговорах, закулисах, тайных знаках, ползучих врагах и прочем — как мы уже говорили, одна из черт отечественной ментальности, и, видимо, очередная ее жертва — наш исследователь-следователь...

Первый обвинительный факт — Мастер «не заслужил света», значит... а что значит? В церковном учении, в лексиконе, «заслужить свет» — сподобиться попасть в рай, куда открыты врата святым. В православии этот вопрос рационально не структурирован до конца, ибо наличие, согласно учению, только рая и ада обрекает на муки подавляющее большинство верующих. У католиков есть еще чистилище, где мучения поменьше и где человек проходит испытания, дабы все же попасть в рай. Каких взглядов придерживался Булгаков, мы не знаем, но ясно, что, придерживаясь строго церковного учения, в раю Мастер оказаться не мог. Что касается «дома с венецианским окном» и звучащего там Шуберта, то это более всего похоже на щадящие окрестности чистилища. Думал ли так Булгаков, не думал ли, и как он вообще относился к церковным канонам, не очень ясно. А вот мнение Баркова: «не заслужил» потому, что «предал» (!) — кого же? — да свой же текст, не пожелал, видите ли, по совету Воланда, его продолжить. Короче говоря, как полагает Барков, писатель не имеет прав на свое детище, он должен быть «горланом-главарем» — и эта позиция приписывается Булгакову! Неужели Барков не знает, сколько было спрятано «в стол», сколько уничтожено рукописей и самими писателями и Лубянкой? А разве так уж мало «заслужить покой», о чем сообщил Воланду Левий Матвей? Дай-то Бог каждому... Далее постараемся покороче (а то уж как-то скучно, как будто приходится что-то доказывать школьникам). Следующим обвинительным «фактом» являются рассуждения о слове «мастер». Тут и Мандельштам взят в качестве свидетеля, у него будто «понятие „мастер“ стоит в одном ряду с „рогатой нечистью“». Ну, как с этим спорить? У Н. Я. Мандельштам, на которую ссылается Барков, сказано так: «Посидев с полчаса в писательской позе, О. М. вдруг вскакивал и начинал проклинать себя за отсутствие мастерства: „Вот Асеев — мастер. Он бы не задумался и сразу написал“. Он не сумел задушить собственные стихи, и они, вырвавшись, победили рогатую нечисть». Любому непредвзятому читателю должны быть ясно, что под «рогатой нечистью» Н. Я. Мандельштам имела в виду приспособленческую братию, а не само по себе мастерство. Барков, кстати говоря, передергивает здесь вдвойне, приписывая это высказывание О. Э. Мандельштаму. И причем тут черновое название пьесы «Батум», и придуманная Барковым «ассоциативная цепочка»: «Мастер — Сталин — Мастер — Горький — Сталин — Горький — Мастер»... Ох, уж этот «обвинительный уклон»: все идет в дело... Не исключено, что для Булгакова понятие «мастер» было, как говорят, неоднозначным, но ведь не исключено и то, что Булгаков хотел восстановить его традиционно высокий смысл, поскольку текст, подаренный им своему герою, действительно мастерски совершенен. Заметим, что в русской речи слово «мастер» имеет негативный смысл крайне редко, в присловьях вроде «мастер-ломастер». И еще. Подсунутая цитата из Бунина, где употреблено слово «мастеровщина»: разве это слово идентично «мастеру»?..

Снова обратим внимание вот на что: создается впечатление, что при всей своей маниакальной самоуверенности Барков чувствует, что не слишком убедителен, и нагнетает, нагнетает... Потому как многократно повторенную ложь нередко принимают за правду — особливо же любители «разоблачений» и «ниспровержений». Над некоторыми сопоставлениями Баркова можно лишь посмеяться, настолько они анекдотичны, по типу «в огороде бузина, а в Киеве дядька»: Андреева выталкивает Горького за границу, а Маргарита — Мастера в сумасшедший дом; Андреева косит на один глаз и Маргарита косит; Андреева выполняет задания Ленина, а Маргарита — Воланда (или НКВД?); Мастер как-то пустил слезу и Горький был слезлив; Горький был черствым и Мастер черствый человек; концовка романа Булгакова совпадает с концовкой «Клима Самгина» (а это уж чистое вранье!)... На кого это все рассчитано? — а ведь клюют. О том, что затравленный, почти уничтоженный «Системой» Мастер встал, как и Горький, «на службу сатанинской системе» — это, можно сказать, такой выдающийся бред, что невольно задаешься вопросом: адекватен ли сам г-н Барков, какие видения его самого терзали, когда он это писал? — «А у алжирского бея под носом шишка» — помните, у Гоголя... Или хищное кружение Баркова вокруг «финского ножа», для чего привлекается (как обычно, в качестве свидетеля обвинения) и «Театральный роман». Итак, любовь как убийца. Эта поразительная метафора у Булгакова и в самом деле больше, чем литературный троп. Баркову не нравится, что речь не о стреле Купидона, а о ноже. Как будто писатель обязан употреблять только стандартные выражения! Неужели Барков не слышал афоризма «Сильна как смерть любовь»? Вот уж действительно примитивный вкус у нашего следователя.

Еще несколько слов о якобы мнимой любви Маргариты к Мастеру. Главный довод — она продолжала спать с мужем, когда встречалась с возлюбленным. Боже мой, какое школьничество, какое подростковое морализаторство! Нет, она должна была устроить мужу скандал, немедленно развестись с ним и т. д., а иначе она не имеет права быть «положительным образом». Где тут пресловутый анализ, где новый метод вскрытия истинных замыслов: оказывается, ничего этого не нужно, все и так ясно — и вооружась прямолинейностью на уровне бытовых прописей, Барков смело шагает по всему роману. Вначале Маргарита и в самом деле не могла расстаться со своим бытом и не хотела огорчать мужа, который к ней прекрасно относился, но сколько страданий она претерпела потом, как самоотверженно вела себя — вплоть до того, что, будучи еще молодой и жизнелюбивой женщиной, приняла смерть за возлюбленного! Ведь она обратилась в «ведьму» не для забавы и не из распущенности, а из-за великого горя. Какими ледяными глазами надо было читать роман, чтобы этого не увидеть и не понять сердцем... Вот бы поручить Баркову цензурировать книги, он бы и чуть не всю классику запретил.

Бедный Михаил Афанасьевич! Мало ему было змеиных укусов латунских и собратьев по перу, мало нынешних проклятий церковных и околоцерковных деятелей и прочих, так вот вам еще: оказывается, это и не роман вовсе, а всего лишь политическая сатира, можно сказать, развернутый фельетон, в сущности, скоропреходящая пустышка... Барков пообещал создать новую теорию литературы. Наверное, такую теорию, что и в страшном сне не увидишь. Но хватит.

...Чем громче и чаще заявляет о себе индивидуальность, с ее независимой и недоступной для прочих душевной жизнью, тем упорнее мы будем выискивать тайны, жить подозрениями буквально во всем. Помешательство на так называемой безопасности, как чуть ли не главной проблеме современности, охватывает и верха, и низы общества. Поиск врагов как основной вектор идеологии, всегда присутствовавший в ее коллективистском советском варианте, будет и дальше усугубляться по мере индивидуализации общественной жизни — куда ни кинь, везде клин, ибо мы здесь имеем дело с глобальной тенденцией. Судя по западной кинопродукции, это явление характерно для всех стран с индивидуалистическими ценностями.

Нами правит пракультура. Ее установки и движущие силы видны всякому зрячему уму. За кулисами только борьба внутри нее самой. Сегодня ведущая ее установка — обособление, что и проявляется в описанных здесь феноменах.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»