И было утро: день Девятый.

(Научно-фантастическая притча)

И улегся Господь, сотворивый мир, улегся в день седьмый, а в день осьмый приключилося все житие человеческое, а что же будет в девятый день, так нецыи глаголют, яко всему скончание приидет, однако же никому то не ведомо, не токмо человеком, но и ангелом.

(Из старинной рукописи)

В отличие от обезлюдевших и, как говорили, заминированных, упертых в небо монстров, немало приземистых домишек еще служило пристанищем, хотя выглядели они неважно. Их старые кирпичные стены, особливо со стороны уже безназванных улиц, коробились выбоинами неизвестного происхождения — от беспощадного ли времени или недавней стрельбы. Из бывших окон торчало и порхало на ветру выцветающее тряпье. Вокруг домов держали оборону заграждения из живописно вонявшего мусора. Изнутри иногда вылетали выкрики народных песен. Во дворах тоже не угасала какая-никакая жизнь: кто-то выбегал по нужде, а кто помоложе, собирались в матерящиеся кучки, чтобы по старинному обычаю поругаться и подраться. Но это так, для веселья и сугрева, как бы понарошку, потому что между всеми людьми установилось равенство и братство.

К тому Дню всякие нефтегазы иссякли, леса повырубали, про коварный атом и вспоминать боялись, а что такое электричество, теперь вообще никто не знал. Однако, без огня и похлебки не сваришь, да и от холода околеешь, а потому в кои-то веки пригодились библиотеки — наконец-то почтенные классики принесли настоящую пользу, ведь не случайно кто-то из оных предвосхитил: «И дым отечества нам сладок и приятен».

Впрочем, большинство уже перебралось за пределы городов: кто в брошенные избы, кто в землянки, кто в некогда шикарные полурухнувшие особняки. Наступил золотой век огородничества, а попадались и такие азиатские умельцы, кто для своей утробы и для обмена разводили деликатесную живность, грустноглазых кошек и собак, единственно, но в малом числе выживших после пандемий, начисто выкосивших всю фауну.

Между людьми, хотя они были разных народов и рас, как уже говорилось, вражды не было, так как, во-первых, все они говорили на одном, вопросительно-восклицательном, языке, во-вторых, население неуклонно уменьшалось, ничейных земель, изб, землянок и бывших особняков становилось все больше и враждовать было не из-за чего, разве что из-за бабы или мужика, но и в этом деле друг с дружкой по-свойски делились. А главное — утвердилась житуха свободная и безопасная. Свободная, — потому что властей больше не было, а безопасная, — потому что больше не было воров и бандитов — ведь грабить и красть стало нечего! Власти, правда, не сразу пропали: чем-то все желали рулить да командовать и за это требовали себе съестное. Сначала их чем попадя отгоняли, а потом они и сами усовестились: как и одумавшиеся уголовники, в конце-концов тоже обратились в простых трудяг. Впрочем, между умниками еще сколько-то времени гудели споры: одни доказывали, что конец истории наступил именно из-за того, что не стало властей, другие, наоборот, утверждали, что именно власти довели историю до столь неприглядного конца. Однако же так никто никого не переспорил, видимо, потому, что умники вскорости повымирали, — ибо суровости жизни в первую очередь достают большеголовых и языкастых, а не мелкоголовых и молчащих. Ничего не поделаешь: таков закон природы; ученые когда-то даже предсказали, что под конец останутся только вирусы, а все прочее сгинет, но зато с вирусов начнется эволюция, более удачная по сравнению с десятью прошедшими.

Описанная выше мирная и привольная жизнь распласталась отнюдь не на всей планете, а существовал еще весьма отдаленный Остров, где как и в прежние недобрые времена царила изощренная, растлевающая души, цивилизация.

...Жизнь на Острове протекала в двух реальностях: обычной и виртуальной. В обычной ели, пили, что-то делали, ходили и ездили, совокуплялись, а в виртуале было все, что может ублаготворить человека, но гораздо сильнее, чем в обычной реальности, — это могли быть дивные запахи, вкусные и восхитительно-осязательные ощущения, хватающие за душу звуки и слова, ярчайшие зрительные впечатления — разные там экстазмы и оргазмы, — в общем все, что возбуждает и наслаждает, то есть делает истинно счастливым. Поначалу доступ к виртуалу был ограничен, так как проникновение туда осуществлялось сложными и очень дорогими устройствами. Но после одного гениального открытия, связанного, между прочим, с освоением Луны, все переменилось; и можно смело сказать, что общедоступность виртуала была не только величайшей победой человеческого Разума, но и Демократии. Да что там разум и демократия, — каждый человек мог наконец обрести счастье в полной мере, если б того захотел. И поскольку все этого хотели, то 9/10 своей жизни люди проводили в виртуале, а 1/10 в обычной реальности. А так как уровень науки и техники был неимоверно высок, этой 1/10 с избытком хватало, чтобы производить все что нужно для существования.

Потусторонний — в отношении к остальному миру — Остров населяли два вида человеческих существ: «мы» и «выбракованные». Вначале первых было подавляюще много, вторых — задавленное меньшинство. «Выбракованные» вели жалкое существование: их брали на самую грязную и почти безоплатную работу, спали они в ночлежках, их сторонились, а чтобы их не спутать с полноценными, выкалывали на лицах красные татушки. Правда, им не запрещали совокупляться, однако родившихся тут же отбирали, а если им на время удавалось утаить своих детишек, то их в наказание транспортировали на Луну, где в холодных глубоких штольнях они до самой смерти должны были добывать некую важную руду. Именно из этой руды — в этом и состояло упомянутое гениальное открытие — извлекали неведомый на Земле кристалл, перевернувший прежнюю цивилизацию и давший новое направление цивилизованному человечеству.

Что потом химичили с лунным кристаллом, доподлинно неизвестно — это была государственная тайна. Известно лишь было, что этот кристалл вживляли новорожденным, и человек никогда более с ним не расставался, да и не смог бы, если б и захотел, поскольку кристалл превращался во что-то живенькое, неотличимое от всего прочего в организме.

Лунный кристалл обладал удивительнейшим свойством — способностью отлавливать в виртуале все, чего пожелают душа и тело, а ежели они и не желают ничего, то живой кристалл сам решал, чем их потчевать. Поскольку же человек — существо довольно ленивое или, как у нас говорят, любящее халяву, постепенно все «мы» передоверили кристаллу свою волю...

Да, как это мы упустили, — а кто же такие «выбракованные»? Это те несчастные, у кого кристалл почему-то не вживался или повредился в результате травмы, болезни и т. п. Что поделаешь: совсем без ошибок, проколов и случайностей не бывает. Хотя брак был сравнительно невелик, но все же был. А то, что «выбракованными» брезговали, то ведь инаких нигде и никогда, ни в какие эпохи, не любили, бывало даже, что приканчивали, — это, так сказать, пракультурный факт. Впрочем, в отношении к «выбракованным» не допускали излишней жестокости: во-первых, потому, что «мы» были хорошо воспитаны, во-вторых, потому, что «выбракованные» нужны были на тяжелых работах, в-третьих, потому, что «мы» должны были чувствовать свое превосходство и у них была естественная потребность кого-то презирать, — а лучшего объекта, чем «выбракованные», им для этого взять было негде (ведь с остальным миром они не общались).

Вот, казалось бы, и все? Ан — нет, заждавшуюся точку рано ставить... Дело в том, что «выбракованные» были не глупее, а даже умнее, чем «мы», они, правда, были несчастные и притесняемые, униженные и оскорбленные, но зато тем яростнее в них горела ядовитым пламенем справедливая зависть и злость. И вот они стали кучковаться, сговариваться, замышлять и действовать. Везде, где только удавалось, — в лунных штольнях, при переработке руды, при перевозках и даже в роддомах, где акушеры в штатском осчастливливали новорожденных, везде, где изгоям приходилось горбатиться, они умудрялись увечить волшебные кристаллы — и чем дальше, тем больше! Число «выбракованных» угрожающе росло, а потерявшая нужные навыки полиция грезила в виртуале, — и когда племя униженных и оскорбленных набрало критическую массу, случилось непоправимое и неописуемое: одним словом, настало последнее утро, день Девятый...

Скорая и беспощадная революция сокрушила цивилизацию лунного кристалла. И наконец на всей планете восторжествовали свобода, равенство, братство и абсолютная безопасность. Однако в глубинах вселенной Некто вдруг вымолвил — да так вымолвил, что даже самые дальние галактики содрогнулись и убыстрили свой бег: «Э нет, так дело не пойдет. Не для того я сотворил ту крохотную планетку со всею живностью, чтобы они вернулись к тому, с чего начали. Что ж, придется экспериментировать снова...», — и сказал он еще какое-то слово, и тьмы чернокрылых воинов ринулись к задрожавшей Земле и, вот, вновь она стала безвидна и пуста, какой была в начале первого дня творения... Отныне кружится тихая опустевшая Земля вокруг стареющего и обреченного Солнца, а где-то там, за миллионами световых лет нарождается новая жизнь, — будем же надеяться, что ей повезет больше.

Послесловие

Крушение мировой жизни и конец света — постоянный сюжет мифологий и религий. А источник этих трепетных ожиданий, несомненно, внутри нас. Бессознательно, а затем осознавая, мы чувствуем, как постепенно становится недужной наша плоть, замедляется быстрота наших реакций, скудеет и упрощается душевная деятельность — коротко говоря, чем мы старше, тем очевиднее прорисовывается наш путь в тот таинственный край, где то ли продолжится наша жизнь, уже ненастоящая и непонятная, то ли нас поглотит абсолютное ничто. И вот, мы проецируем нашу тревогу, наш страх, наше ощущение неизбежности распада и конца на весь мир. Но это не все. Проникаясь этими печальными открытиями относительно нашего личного пути, мы понемногу смиряемся с ним, начинаем даже симпатизировать неотменимому року, ибо кому же нам прежде всего сочувствовать, как не самим себе, а ведущий нас к смерти рок — это ведь тоже мы сами, ведь разве это не мы неумолимо год за годом умираем... И очень скоро мы начинаем любить смертный путь мира, да, эта любовь трагична, торжественна и ее предмет — гибель мира — нам желается представить во всей страшной красоте, в ярчайших красках, в сопровождении оглушительных трубных звуков... Пракультура не могла бы быть основой культуры и властно вмешиваться в исторические процессы, если бы смерть не занимала в ней столь же важное место, что и жизнь.

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»