Артемий и Артемон

Дела давно минувших дней, век семнадцатый...

Странника пригласили в горницу. Взрослые сыновья и домочадцы мужеского пола расселись по лавкам, а за большим выскобленным дубовым столом трапезничали сам хозяин, Пафнутий Петров, и странствующий инок Артемий. Пафнутию и Артемию даны были расшитые полотенца, дабы отирать испарину, проступавшую на лбу от решительного жевания и сварения пищи. Двери затворили и более никого хозяин пускать не велел, а за столом прислуживали самые верные и бессловесные.

Пафнутий Петров был торговый человек, подвижный и удачливый в своем деле, но не одобрявший перемен ни в быту, ни, тем паче, в церковной службе. По поводу последнего помалкивал однако — и не только потому, что опасался властей, а потому еще, что не мог понять, кто тут прав. Сбивало его и то, что в спорах о новшествах не было единства ни у их сторонников, ни у их противников. Те и другие как бы разбились на мелкие отряды, которые, борясь с противной стороной, нападали и друг на друга. Про Артемия говорили, что он зело ученый и изрядный прозорливец, однако нигде не прижившийся с братией, и хотя которых обычаев держится древлих, но учение имеет таинственное. Летом и зимою выглядел одинако, ходил в линялой перезаплатанной рясе, разве что от холодов и дождей рогожкою оборонялся, на седой голове скуфейка, и препоясан широким поясом, а на ногах лапти. В котомке кроме сухого хлеба ничего не носил. А взгляд всегда имел как бы сторонний, какой бывает у молящихся.

Суп со стерлядкою и рыбной же кулебякою вкушали молча, а потом Пафнутий вопросил:

— Что зриши, отче, в летах грядущих? Чего ждать нам?

Артемий ничего не отвечал, а только крошил хлеб и что-то шептал. Затем сгреб крошки в котомку, сотворил двуперстное начертание креста и преподал такое поучение:

— Не вразумил нас Господь о последних сроках. Раньше думали, что на осьмую тысячу конец концов наступит, а предварит его власть антихриста. Однако, не так сосчитали. А знаки антихриста разумеем. Где же это было, чтобы два царя зараз, да царевна с ними вместе правили? Шесть дланей на троне — как у идола, коему поклоняются басурмане восточные. А все оттого, что Господь удалился в чертоги высокие, за девятым небом, и достигает Его не всякая молитва, а особливая.

Не выдержал тут Пафнутий — больно горяч был:

— Какая же то молитва, скажи, отче.

Поглядел на него Артемий как-то мимо и продолжил:

— О той молитве не всем дано, а токмо тем, кого изберет Господь. Дерзай ко Творцу всяческих, толцы, уповай и жди. А вот еще что я вам, чадца, скажу. Убо нынче совсем небо удаляется от земли. Раньше близко были, яко муж и жена, и всякий порядок и чин на земле яко на небеси отображался, будто в зерцалах. Так и жена непрельщеная вторит мужу. И как повелел Господь мужу и жене единой плотью быти, так на земли и на небеси все должно быть едино. Всякое действо телесное духовный толк имеет, ибо един Господь и над всем Господь... И ежели кто князь или кто смерд, то по смерти пребывать должны каждый в своем чине. Ибо Бог наш есть Господь и неба и земли. А что не желают иные волю Его блюсти, так то до времени, — дабы всякий человек али дух до скончания мира явил дела свои и помышления, которые нраву его прирожденны. И аще сим неверным определит Господь в геенне пребывание, то и пойдут туда, не имати ни жизни вечной, ни смерти конечной. Там же не будет ни князя, ни смерда, а все те развеются по мучительствам сообразно грехам своим.

Снова не выдержал Пафнутий:

— Не взыщи, отче честный, но от страшных словес твоих ум у меня совсем очадовел — не вразумлюсь никак: как это, чтобы не было ни жизни, ни смерти в геенне той? — Пафнутий истово перекрестился, а за ним и остальные, а у некоторых персти трепетали при этом и в очах остановилось недоумение.

— А сие значит, что в таком страхе будет сей низвергнутый в пасть адскую, что будет ни жив, ни мертв, как о том и присловье есть, — и далее Артемий вновь продолжил: — Вот из всего этого и возьми в толк: наперед всякого дела держи молитву и беги прилогов нечистых, дабы не вовлечься в грех. Ибо в душах наших и в телесах гнездятся коренья греховные, от праотца Адама и дщери — жены его Евы посаженные, а как враг рода человеческого (тут Артемий и за ним все сидевшие трижды наложили на себя знаменье креста), — как сей супостат прилогом своим увлажнит какой корешок, так и пустит он змеиные побеги, и не приведи Господи, чтобы семена дал и осеменил мерзостию плоть твою и душу. Потому и следует, как учат отцы, ежечасно и каждодневно, а особливо пред сном грядущим, исповедовать окаянство и непотребство свое, припадая к образам святым, а ежели где в дороге, то мысленно.

Артемий мало примолк, испил квасу и так заключил:

— А богатство, славу мирскую и чин, царем пожалованный, берегите и приумножайте. Ибо, по слову Господа, что свяжете на земли, то свяжется и на небеси. Никакого зазору, как говорят некие, тут нет и быть не может. И знатных людей почитайте. Ежели кто по законному праву Васильевич аль Алексеевич, а окликнут его с небрежением, мол, Васильич али Алексеич, то большая обида выйдет. Потому как ежели прибавлен ич, недолжно пред ичем ев изымать. Ибо всякое изымание позор налагает. И еще для вразумления вашего знатность уподоблю богатству. Недаром и в народе говорят, что вичи едят калачи. А уподоблю потому, что и то, и другое есть прибавление к тому, что есть — прибавление животное и духовное. Когда же к боярскому имени-отчеству его местность присовокупляют, то и сие есть прибавление — не токмо по животу, но и по духу. Поелику что прибавится в земном нашем странствии, то и в небесном житии, и ангелов-хранителей поболее. Вот, говорят, к одному болярину, как он своих сыновей на войне потерял, не только его тезоименный святой и тезоименные отца и деда и прадедов приходят его утешать, а и даже древлие духи местности той. Слышали люди, как он по ночам стонучи разговаривает с ними... Вот, Пафнутий, слуга твой иль другой рабский человек одно имя имеет, и ежели по святцам, то одного заступника на небесах имеет, а тебя обороняют уже двое, коли отцово имя прибавляешь. А уж те, что откликаются на рекло, те, скажу я вам, и помощи никакой не имут, разве что от темных и незнаемых пращуров рода своего. И еще скажу тебе, Пафнутий, не меняй всуе имен ни чадам, ни домочадцам, ни слугам, а слышно, любишь ты это. Потому как не должно ни имени, да и ничего иного менять по нашему произволу. Ибо на все закон. Каждому даден свой ангел, который окромя твоего имени все иное про тебя знает; а ежели погубляешь себя смертным грехом, то оставляет тебя. А ежели меняешь имя, другой ангел должен быть у тебя, — но кто тебе сказал, что ангельский сонм произволу твоему последует? Так что только гнев воинства небесного на себя навлечешь. Надо чтобы все по закону аль древлему обычаю, а не по своему хотению.

Когда Артемий примолк, осмелился Пафнутий снова вопросить его:

— Так чего же ждать нам, отче. Скажи, коли нет на то запрету.

Артемий же ответил так:

— С того я и начал. Удалилось небо от земли и далее удаляться будет. Потому на небе будет одно, а на земле другое. На небе всегдашнее успокоение, а на земле суета сует. Попрут ногами закон и правду. По произволению своему жить захотят. Вместо богатства обманный прибыток, а вместо звания и имени одни рекла. А когда все сие случится? — Так уже началось, неведомо только когда кончится.

...Прошло немного дней. Возвращался Пафнутий Петров с обедни в Рождественском монастыре, что был поблизости, и где любил Пафнутий как следует помолиться — до пота и ломоты в пояснице. Смотрит — кучка людей, столпились, кого-то слушают. Подошел и он, а чад своих с супругою домой отправил. По расспросам — не то странник, не то беглый монах, по имени Артемон. «Что же, — рассудил Пафнутий, — послушаем и этого странника». Так как одно лишь знал точно — как в торговле преуспеть, а во всем остальном искал и не находил прояснения, на котором бы мог успокоиться. Говорил Артемон скоро, то восклицая, то пряча голос и оглядываясь:

— ...Озаботились перстью — два или три пальца складывать, сколько раз воспевать аллилуйю, да как с кадилом кружить... Разве то нам Господь заповедал? Молитвы слушаете, как камни недвижимые, тупо и многочасно, а сказано было: не будьте многословны как язычники. Вместо Слова Божия внимаете измышлениям человеческим. Богатства копите, а сказано, что сколько земного ни прибавите себе, все так же останетесь рабами неключимыми. Шапками, да поясами дорогими, да оружием своим и землями гордитесь, презираете, у кого род не столь знаменит, а свою душу губите. Все делаете супротив того, что заповедал Господь, и еще об Рае помышляете, где пребудут только труждающиеся и обремененные, изгнанные и ничего здесь не приобретшие. О, горе тебе, Иерусалим, горе вам, грады и веси русские!..

Пафнутий Петров не стал более слушать. Не потому чтобы не понимал того, о чем вещал Артемон, или не согласен был с ним. Ведь если задуматься, то что-то правильное было в его словах, но что и почему... Да и слушал он намедни совсем другое — от Артемия. Подумав об этом, он вздрогнул: ему показалось, что внешне очень они схожи — Артемон и Артемий — чуть не одно лицо. Как же такое может быть? Нет, это у него самого все внутри перепуталось. «Верую, Господи, — помоги моему неверию», — прошептал он к месту вспомянутую молитву. Странная она, но и верная, если знать древлее речение: то есть помоги избавиться от неверия, хотя, раз я обращаюсь к Тебе, значит сколько-то верую.

А ведь еще совсем недавно люди не прекословили, а попросту молились и дело свое делали... «Воистину всесветный конец наступает, но об этом и подумать страшно», — умозаключил Пафнутий Петров и заспешил к дому.