Долг платежом красен

Бабушка Вера, как звали ее соседские детишки, доживала на городской окраине. В получасе ходьбы ютился смешанный лесок, где жители умудрялись собирать грибы и дикую малину. Но Вера Степановна наведалась туда только раз, когда ей с нынче покойным мужем дали здесь квартирку, так как даже тогда, в начале застройки района, лесок уже изрядно замусорили, а потом, как говорили, просто ступить негде было, чтобы не наткнуться на банки-склянки, ржавые остовы холодильников, грязное тряпье, измятые газеты и прочую помоечную дрянь.

Вера Степановна редко выходила из дому — погулять бы хорошо, да негде. Пошатается со знакомыми старухами по двору вперед и назад, хотя какой же это двор — гаражи да машины, и какой там воздух — пыль с бензином, — пошатается, наслушается сплетен и обратно. На кухне посидит, картошку не спеша почистит, или в комнате перебирает фотографии, телек включит. У нее две дочери, но живут в другом городе и наезжают разве что раз в год на недельку.

Самое любимое занятие Веры Степановны — ворочаться в прошлое. Особенно в деревенское детство. Вот уж лес был так лес — зеленое царство, где по чьему-то волшебному приказу в заранее известное время вылезали из земли грибницы, поспевали ягоды, безропотно отдавал дань орешник и созревали нужные травы. Воздух пред утренней зарею влажный, свежий. Вставали рано, затемно — скотинку покормить, варево поставить. А зимою снег чистый-чистый, и нет ничего приятнее, как влететь с мороза в домашнюю теплынь или наоборот. Что же до голодных годов, невмоготной усталости от натужной, недетской работы, то это забылось, вернее не хотело вспоминаться.

Правда, было одно воспоминание: то проваливалось, то всплывало. В семью ворвалось горе — по пьянке убили старшего брата. Кто убил, милиция не дозналась, но люди кумекали, на кого думать, хотя и помалкивали. Отец, пришедший с войны на деревяшке, и так-то неразговорчивый, только крепче сжимал скулы, а мать лишь плакала и причитала. Верке тогда было двенадцать и она подговорила братика отомстить. Забрались они ночью на вражий двор и братик поджег сараюшку, где был куриный насест, а Верка стояла в дозоре. Перетолков потом было много, кое у кого были и догадки, но не пойман — не вор. Через полгода дети повинились матери, однако та их не бранила, а только сказала: «Птица-то не виноватая». Со временем вся история быльем поросла, тем более что предполагаемый убийца брата надолго сел по другому делу, кажется, и не вернулся в деревню.

Верка, Вера, Вера Степановна, бабушка Вера так и не определилась в своем отношении к тому проступку. Она почти запамятовала как будто подвигнувшее ее на это желание мести, да и может ли когдатошнее желание запечатлеться в памяти, даже сильное чувство так долго не может, — только внешнее событие, и то с кое-какими упущенными подробностями. Курей, правда, и посейчас жалко, но не потому ли, что без пользы изжарились? — время было несытое, и нынче тоже невредно бы пожевать курятину.

Несмотря на всю эту неясность, память ей неизменно подсказывала, что повела ее на вражий двор будто со стороны вошедшая в душу неизвестная упрямая сила. А боязно было, даже страшно: первое — родителей не пробудить, густая ночь, лай собачий, редкие звезды (это не забылось), потом пенек подтащили (заранее приметила), подсадила братика, чтобы через плетень перелез, а как увидела заполыхавшую солому, ноги сами чуть не побежали, но что было мочи обратно вытянула братишку, и тогда уже — со всех ног... После сразу же успокоилась; хоть и детским умишком, но поняла: так и надо, иначе нельзя было. На том утвердилась — не рассуждением, а как-то само собой. Правда, спустя годы свербило что-то и тогда более не хотелось вспоминать.

Как у многих, в особенности у старшего поколения, было у Веры Степановны правило: вызовет электрика или слесаря, полагается платить или нет, все равно отблагодарит. Меньше пятидесяти рублей неудобно дать, хотя для нее это сумма. Потому вызывала, когда припрет. А как стала ходить к врачихе — с глазами, — тоже пыталась оставлять полсотни, но та недовольно совала ей обратно. Однажды бабушка Вера даже заплакала: «Вы уж возьмите, не побрезгуйте, я от души». А та накричала и за дверь чуть не силком выставила. Бабушка Вера не знала, что и делать. Она была уверена в том, что глаза не вылечиваются оттого, что врачиха не берет от нее денег. Когда-то хлопотала она ордер на квартиру — немолодой крашеной женщине выложила на стол ту же самую купюру, так целый скандал вышел. «Немедленно уберите это, не то привлеку вас к ответственности», — и швырнула ей ордер и купюру. Вера Степановна не помнила, как ноги унесла. Ей кто-то потом объяснил, что, во-первых, деньги надо было давать раньше, а во-вторых, не такие. Все опасалась она, что раз деньги не взяли, значит доброго от новой квартиры не жди — ведь так и вышло: через два года скончался муж.

А вот в церкви — пожалуйста: можно на поднос, в копилку, нищие для того же, бывает и батюшка не откажется. Потому что церковь служит людям издавна и в ней укоренилось обыкновение на всякую услугу, особливо частную, отвечать даром же, то есть деньгами или съестным. Христианский закон настаивает, чтобы и на зло отвечать, но только добром. Любопытно, что любое ответное дело — на добро ли, на зло, в старинном церковнославянском изводе псалтири обозначалось одним словом — месть (то есть «вместо», «взамен»). Оно и понятно, так как псалтирь вошла в христианство из Ветхого завета, в коем все требует ответа — полагалось око за око, а благо за благо. Но, и в самом деле, не укоренен ли мир, обычный, реальный, в котором немало и доброго, и злого, — не укоренен ли мир на необходимости равновесия, именуемого еще справедливостью?