Про старика и старуху, или Добрые дела наказуемы

Жили-были старик со старухой. Однако не у синего моря, а на окраине большого, шумного города. Когда были помоложе, сделать детишек не сумели, а когда стали постарее, укладывались врозь. Жили они прикладчиво, бесспорливо, как говорят в народе, болтик к гаечке, трубочка к втулочке. Конечно, присловья эти не совсем приличествуют почтенному возрасту, но ежели понимать их метафорически, то ничего. Жили они в панельном доме, расчерченном на замазанные цементом и краской швы, на последнем, пятом, этаже. Поднимались и спускались с передыхами, но привыкли, и никогда бы не переселились в дом с лифтом, так как понаслышаны были об авариях и насилиях в этих самых подъемных ловушках. Да и вообще, старики так срослись со своей квартиркой и всей округой, что, как однажды старуха призналась соседке, лучше бы помереть, чем куда-нибудь съехать, хоть бы и в хоромы и рядом с метро.

Старик был того же мнения, но не прочь был подразниться. «А что, старая, — подковыривал, особливо когда с пенсии бывал малость выпивши, — не обменяться ли нам...» Это была шутка, занимавшая их не менее получаса, пока старуха делала вид, что возмущается, а старик выдумывал, куда им переехать. А вообще-то шутили они редко и говорили немного, так как все друг про друга знали. Еще они смотрели телевизор, утром и днем, — когда запускали прежние фильмы, где всякое слово было проверено и где люди были или хорошие или плохие. А вечером, пока совсем не темнело, взявшись под ручки, гуляли в соседнем скверике. Болеть — не болели, разве что стариковское: слух слабел, глаза порезывали, ноги прихрамывали, в сон средь бела дня клонило. А так — все ничего.

Покойно бы жили они и поживали дальше, кабы не находка (прямо как в сказке!). Надо сказать, что старик имел обыкновение гулять и перед утренним чаем. Вставал он рано, едва свет, кряхтя одевался и отправлялся в скверик, а потом заодно прикупал чего требовалось. Так, не побоявшись мелкого дождичка, он по обычаю вышагивал по еще пустым дорожкам свой привычный маршрут и видит: на травке, под лиственницей, сумка полиэтиленовая брошена. Не удержался и заглянул внутрь, а там — батюшки вы мои! — купюры, одна другую нолями перегоняют, да так много, так много, что у старика чуть сердце не выпрыгнуло. Схватил он сумку, засеменил к дому, оглядывается, и во рту аж пересохло. Еле-еле, задыхаясь, дополз до своего пятого этажа, а когда показал старухе, та с перепугу слегка, скажем так, оконфузилась.

Вы скажете: хватит ерунду выдумывать — в жизни так не бывает (это, конечно, про деньги, а не про конфуз со старухой). Но, во-первых, таков жанр, во-вторых, кто-то из соседей поздно возвращался и слышал, как в скверике громко ругались и была беготня. Называется это — разборка между криминальными группировками. А то, что деньги бросили, так чего не бывает, когда жизнь на волоске. Как бы то ни было, но старики весь день пересчитывали купюры. Их количество казалось им неслыханно огромным, хотя какой-нибудь нынешний делец только бы усмехнулся. Как говорится, у кого щи пусты, а кому бисер мелок.

Вот тут-то и начались споры да раздоры. Старикам, как они думали, ничего для жизни более не нужно, а если что-то и купить, скажем, придуманный для лентяек пылесос или какой-нибудь кухонный агрегат, то, хочешь-не хочешь, этого не скроешь от соседей, и нужно будет объяснять, откуда взялись деньги. А раскрыть их происхождение нельзя ни под каким видом — иначе, рано или поздно, дойдет до милиции, а та потащит стариков на допросы, и еще заподозрит в связи с криминальной группировкой.

Спорили, спорили и решили пока ничего не делать, а деньги припрятать в бельевой шкаф. Однако хранение большой суммы было для стариков очень уж непривычно, и они, не говоря друг другу, продолжали ломать голову, как избавиться от неожиданного богатства. И вдруг оба, вместе, ни с того ни с сего решили: облагодетельствовать детишек из бывшего с ними по соседству детдома, а себе оставить только на похороны. Конечно, без мистики тут не обошлось. Втайне они давно чувствовали себя виноватыми перед страной — виноватыми в том, что нисколько не прибавили ей населения. И хотя они никому бы не признались в своей вине — люди бы сочли их чокнутыми, — их эта вина тихою сапой тяготила многие годы. Когда-то хотели взять на воспитание, но передумали, не решились. И вот, теперь, облагодетельствовать детдомовцев вдруг показалось само собой разумеющимся, даже необходимым. И что знаменательно, что заговорили они об этом почти одновременно, перед тем как лечь спать, — и проговорили чуть не полночи.

Детский дом был неподалеку и изрядно мозолил окрестных жителей, поскольку время от времени ребятишки безобразничали. К примеру, приведут их строем в районную библиотеку на лекцию, а они мало того что книжки упрут, по дороге разрисуют незапертый подъезд, стекло выбьют в подвале, где фирмачи химичат, а однажды шину у иномарки прокололи. Что поделаешь: строго их держат, так они, как вырвутся, так и спешат надышаться свободой...

Размещался детдом в четырехэтажном кирпичном здании, с решетками на окнах, за бетонным забором, в котором неизменно появлялась дыра. В проходной стариков остановил плотный пожилой мужик в охранной форме. «Нам к директору, по личному делу». — «Идите. Второй этаж», — скупо выдавил охраняльщик, перед этим с полминуты отстраненно оглядывая наших стариков, приодетых по такому случаю в то лучшее, что у них еще было.

Они без приключений добрались до директорского кабинета. Дверь выходила прямо в коридор и на четверть приоткрыта. Было видно, как кто-то, боком к двери, чинит розетку. «Можно войти?» — голос старика осекся от некоторого волнения, вероятно, по бессознательному воспоминанию о тех давнишних редких случаях, когда старик входил в кабинеты начальников. Ответа не последовало. Тогда старик негромко постучал и кашлянул, старуха тоже кашлянула. «Ну», — лысоватый, с ничего не говорящим лицом субъект, чинивший розетку, повернулся к ступившим за порог старикам. «Вы уж извините, если помешали. Мы вот помощь хотим оказать». — Лысоватый сначала прищурился, потом строго глянул и снова произнес свое вопросительно-утвердительное «Ну». Когда старик выложил на стол деньги, директор (или не директор?) закрыл дверь, предложил гостям сесть и, шаря глазами по купюрам, быстро, убедительно и рывками заговорил: «Это хорошо. Очень правильно. Не сомневайтесь. Тут нам ремонт надо делать. Питание улучшим. Спасибо вам. Большое спасибо», — сел, и с трудом оторвав взгляд от стола, уставился на улыбающихся стариков. Возникла стеснительная пауза. Директор (или не директор?) опять быстро заговорил: «Не сомневайтесь. На дело пойдет. Себя-то не обделили? На жизнь хватает?» — это был как будто вопрос. — «Да нам уж много не надо. На похороны себе, конечно, оставили». — «Ну, ну. Большое спасибо, — заспешил лысоватый, — телефончик оставьте, благодарность напишем, — чтобы и соседи знали о вашем поступке». — «Нет-нет, соседям не нужно, это мы, как бы это сказать, тайно, — тут старик вдруг вспомнил и важно прибавил: — Ты сделаешь добро тайно и Бог воздаст тебе явно». Так чернобородый батюшка по телевизору говорил недавно — как будто нарочно для стариков.

Лысоватый встал, выглянул в коридор, и проводил гостей до лестницы. А вечером позвонил по телефону, еще раз поблагодарил и сказал, что дети, узнав о таком деле, решили лично тоже поблагодарить и, если нет возражений, завтра же, часов в десять утра, придут сказать свое детское спасибо и принесут от себя подарок... «Двое-трое, самые у нас сознательные, активисты...»

Старики купили шипучего напитка, хорошей колбаски, а старуха сделала винегрет. В начале одиннадцатого загудел домофон...

Спустя неделю после описываемых событий соседка позвонила в милицию. «Что-то я не вижу их. И к телефону никто не подходит. Не случилось ли чего». Дверь вскрыли...

Похоронили старика и старуху за государственный счет. То есть сожгли. А поскольку за урнами никто не явился, поступили с оными по инструкции. В квартиру же вселилась молодая семья. Так что все как в песне, которую, правда, уже давно не поют: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет...»