«Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20, 35). Если бы каждый христианин верил в эти слова Иисуса, социальные проблемы давным-давно были бы уже решены (по крайней мере в христианском мире).
Будем делать добро неустанно. Мы не знаем всего добра, которое делаем, когда делаем добро.
Никогда не завидуй чужой жизни: короткая или долгая, счастливая или несчастная, — эта жизнь предназначена Господом для других; тебе же Он уготовал твою, то есть ту, которую Он тебе дал.
Мы часто печалимся и тоскуем. Знаете почему? Потому что мы недостаточно добры. Мы обманываем самое сокровенное ожидание нашей души каждый раз, когда отказываемся сделать доброе дело. Каждый раз, когда мы его делаем, нам легче дышится.
Наибольший вред мы причиняем нашей душе, когда не верим, что подлинное ее естество — любовь и жертвенность. Каждый человек живится ими, поэтому наибольшее благо, которое мы можем сделать нашей душе — выявить то, что она, сама об этом не ведая, таит в своей сокровенной глубине.
«Отче наш» самая важная молитва, поскольку содержит все то, что мы должны просить у Бога, и именно в той последовательности, в какой мы должны это просить.
Не нужно оглядываться на других, будь то даже святые: я, я сам что должен сделать, чтобы в совершенстве исполнить волю Божию, вне которой я не могу ничего?
Простить значит не просто забыть обиду, но считать ее вовсе не бывшей. Это во сто крат дороже.
Иисус — в центре истории, пронизывает ее Собою, превосходит, побеждая. Весь мир стоит на одном мгновении вечности, явившем Бога в Его торжестве над человеческим себялюбием.
Смирение должно быть фундаментальной основой самоощущения каждого христианина, проявляющейся в любом его общении с Богом, со своим ближним и со своим Я.
Нам недостает смирения — поэтому от нас остается сокрытым подлинное лицо жизни; мы, нынешние христиане, даже не догадываемся о реальной основе христианства — чуде смирения.
Каждый из нас чувствует постоянно возникающее тонкое искушение оценивать себя хоть немного выше того, что он в действительности стоит. Эта слепая любовь к собственному Я именуется гордыней или высокомерием. Никто не избавлен от этого искушения, и более ему подвержен тот, кто более одарен.
Унижения удивительно способствуют смирению, но это вовсе не то смирение, когда мы исполняемся радости от ощущения себя бесконечно малыми пред Господом, несмотря на все усилия, нами предпринимаемые чтобы возвеличиться.
Даже во многих нуждах, даже познав Бога, мы редко осознаем, что именно и как следует просить у Бога. Иисус снизошел к нашей немощи и научил нас молитве «Отче наш».
Ты совершенно прав, говоря, что плоть немощна; но будем всегда помнить, что Иисусу важно не количество наших дел, а любовь, с которой мы их содеяли.
Евангелию две тысячи лет, а кажется, оно написано вчера, сегодня. Оно имеет решающий голос для человека всех времен и народов. Меняются обычаи и вкусы, а Евангелие всегда актуально. Это книга, которая изобличает каждый наш порок и ей не скажешь «замолчи», ибо ее голос перекрывает наш.
Церковь хранит Евангелие, читает его, размышляет над ним, объясняет, живет им, почитает его как свое сокровище, которое она единственно обязана беречь и передавать людям как Книгу истины.
Святой никогда никому не причиняет беспокойства; святой привлекает всех именно своей ненавязчивостью и укромностью, своим кротчайшим смирением.
Добиваться высокой святости в жизни, заполненной будничными мелочами: оценивать по самым суровым меркам каждый свой поступок, один за другим.
Святой — это бессловесное орудие в руках Любви.
Молиться не много, но усердно. Господь смотрит не на движение губ, а на движение сердца: молиться значит не говорить много, а много любить.
Франциск, дабы усовершенствовать общество, совершенствовал себя самого. Сегодня стремятся к обратному, как будто общественные институты формируют людей, а не наоборот.
Религия сводится к любви к Богу и к ближнему, причем последняя обретает существование и смысл лишь благодаря огромной, переполняющей нас любви к Богу.
В то время как имеются тысячи доказательств существования Бога — логических, чисто рациональных, — нет ни одного, повторяю, ни единого, по-настоящего обоснованного, базирующегося на логике доказательства того, что Он не существует.
Зачем было Богу вкладывать в сердце каждого человека, приходящего в мир, эту интуицию абсолютного света, абсолютной истины, абсолютной радости и абсолютной любви, то есть интуицию Его самого, если не для того чтобы удовлетворить ее?
Действие и послушание (выполнение личного долга и подчинение Божественной воле) это систола и диастола сердечного ритма верующего; сбалансированности этих двух биений достичь нелегко, но мы должны постоянно ее добиваться.
Боже мой, что бы я ни сделал, чтобы окончательно избавиться от моего ненавистнейшего Я; только подумаешь, что устранил его, как оно снова тут как тут.
Кто такие святые? Люди, как и все мы. Часто, поначалу, даже хуже нас. Но они верили в любовь, верили в ее могущество и усердствовали жить любовью.
Христианство еще вовсе не выполнило своей миссии; мы, возможно, еще и не начали становиться христианами, мы еще не уверовали в любовь — Божественную весть.
Нередко доброе деяние расцветает пышным цветом — подобно чистой лилии на поверхности стоячей воды — в сердце того, кто сознает, что вовсе не добр.
Красота физическая — это дар, а не заслуга, в отличие от красоты душевной. Первую можно потерять безо всякой вины, второй никогда не лишишься безвинно. Первая преходяща, вторая вечна.
Святость не в том, чтобы вовсе не иметь изъянов, а в том, чтобы бороться с ними терпеливо и беспрестанно.
Святость соткана из тысячи малых дел — неприметных, скромных, тихих, однообразных, повседневных, но выполняемых с огромной, неподдельной любовью.
Нет цели более высокой для человека, чем доброта.
Не все могут быть великими, но все могут быть добрыми.
Не посеять ли вам немного любви? Лучше делать добро, чем сражаться со злом: лучше зажечь свечу, чем ругать потемки. Твоя жизнь напрасна, если не служит умножению доброты в мире и облегчению его недугов.
Сила может согнуть человека; лишь доброта живит, приоткрывая сердце добру.
Что нужно для того, чтобы делать добро людям? Может быть, ум, красота, могущество? Нет: достаточно любви, одной-единственной, но ничем не заменимой. Нельзя сделать доброе дело, если прежде не проникнешься любовью, и чтобы тебя любили, надо любить самому.
Иисус ясно говорит, что невозможно и не должно завоевывать мир иначе, как любовью; не господствуя, но служа; борясь не против людей, но за них.
Не следует уповать на то, что можно возвести прочное здание любви за несколько дней, месяцев, лет. Любовь — это постоянное созидание, требующее жертв.
В любви мы достигаем высшей точки своего существования, ибо наша подлинная жизнь и есть любовь. Мы созданы чтобы любить и быть любимыми.
Все сокровища, заключенные в миллиардах книг во всех библиотеках мира, не сравнятся по своей ценности с материнством. Почему? Потому что не кто иной, как мать дает нам жизнь, учит нас жизни и помогает жить.
Сегодня — и это печальнейшая констатация всем известного факта — люди разучились понимать друг друга несмотря на множество средств коммуникации: потому что для того чтобы понимать друг друга, нужны время, терпение и любовь. Три вещи, которые в наше время найти нелегко.
Правда, что мы не показываемся другим людям иначе как в маске; они видят нас худшими или лучшими, чем мы есть на самом деле; подлинные мы — пред Богом.
Чего стоит прошлое? Оно никогда больше не вернется. Будем жить настоящим, краткими мгновениями текущей жизни, давая Господу все, что мы можем дать. Нам никогда не превзойти Его в щедрости, ибо Он воздаст нам в сто раз больше!
Не будем терять время понапрасну, будем любить! Жизнь проходит так быстро, и это вызывает в нас смятение, страдание, но и... радость. Я прошу у Господа не долгой жизни, но жизни, исполненной горячей любви: когда завершится моя краткая земная миссия, да приимет меня Господь, в Своем милосердии, к Себе.
Ответы на телеканале
«Истинная цель учения — знания или добродетель?»
Я отвечу вам несколькими, приписываемыми св. Бернарду, фразами, которые кажутся мне как нельзя более удачными. В переводе они звучат так: «Есть те, кто хочет знать только ради того чтобы знать, и это заурядная любознательность. Есть те, кто хочет знать с целью прославиться, и это заурядное тщеславие. Есть те, кто хочет знать с единственной целью заработать потом на знании, получив взамен, к примеру, деньги или почести, и это заурядная нажива. Есть и те, кто хочет знать чтобы стать лучше, и это благоразумие. Равно как есть и те, кто хочет знать чтобы сделать лучше других, и это человеколюбие. Из всех перечисленных лишь две последние категории людей не употребляют знание во зло».
Вот слова, действительно способные просветить тех, кто учится!
«Какую позицию следует занять католику по отношению к заблуждениям и к тем, кто их злонамеренно сеет?»
Быть зорким в отношении заблуждений, иметь сострадание к заблудшим, искренни они или нет. По словам св. Августина, следует уничтожить заблуждение, но не заблуждающегося. Это выражение кажется мне немножко сильным (да простит меня великий Доктор Церкви): я бы сказал так, что нужно уметь разглядеть, даже в заблуждении, некую золотую крупицу истины, которую оно всегда содержит (не существует заблуждения в чистом виде), нужно суметь извлечь ее на свет Божий и, по возможности, сохранить. Даже заблудший может помочь тому, кто обладает истиной. Действительно нужно «уничтожить» лишь то, что осталось от заблуждения после извлечения из него «крупицы», но заблуждающегося следует любить; он такой же человек, как и ты, он твой брат, нуждающийся в свете истины и в любви. И к тому же чрезвычайно трудно, в каждом конкретном случае, установить, искренен человек или злонамеренно кривит душою; да и возможно ли в том, кто касается веры, кривить душой? Я в этом сомневаюсь. Даже когда нам истина кажется абсолютно очевидной, у других могут быть и есть субъективные препятствия, порой непреодолимые, мешающие им разглядеть, что есть заблуждение, а что есть истина. Именно это имел в виду Иисус, когда призывал нас: Не судите! Не обвиняйте! Любите!
«Мне 19 лет и вот уже десять месяцев я прикован к постели из-за падения с качелей. Есть ли какая-нибудь польза в моем страдании?»
Ты знаешь, как образуются жемчужины? Японцы рассказывают по этому поводу следующее. В ночи полнолуния раковины отрываются от морского дна и всплывают на поверхность воды. Они поворачиваются створками кверху, раскрывают их и, часами оставаясь в таком положении, «пьют» лунные лучи. Потом они вновь смыкают створки и медленно погружаются в морские глубины. Вот эти-то лунные лучи — утверждают японцы — и превращаются в жемчужины, которые потом обнаруживают, когда вскрывают раковины. Поэтическая фантазия!
А знаешь ли ты, какова реальная история происхождения жемчуга? Вот она: мелкие песчинки проникают сквозь неплотно сжатые створки внутрь раковины; нежные ткани моллюска болезненно реагируют на посторонние тела и, будучи не в силах освободиться от них, омывают каждую песчинку, словно купая ее в горючих слезах, своими драгоценными соками, из которых и формируется жемчужина. Подобно тому как из страданий живого моллюска рождаются жемчужины, так и из страданий человека, — а тем более когда ему всего 19! — рождается что-то драгоценное.
Что же это? В твоем случае, основываясь на том, что ты пишешь, по крайней мере одна такая драгоценность бесспорно появилась на свет, а именно, любовь твоих близких, которые неустанно заботятся о тебе, пытаясь облегчить тебе груз твоего недуга, потому что он любят тебя! Они не устают любить тебя: ты думаешь, это мелочь? Это стоит — ты знаешь это лучше других — гораздо дороже, чем драгоценные жемчужины. Кроме того, если ты — как ты сам признаешься — не клянешь судьбу, то не кажется ли тебе, что это тоже драгоценный дар? Ты выказываешь несомненную стойкость духа, превосходящую твои юные лета и твои страдания. Стойкость духа не является расхожей монетой среди людей. Она одна стоит дороже всего жемчуга.
И потому я восхищаюсь тобой и говорю, что твое искреннее желание отыскать в своем страдании благо делает тебя достойным и способным найти однажды правильный ответ на твой сегодняшний вопрос. Думаю, что ты не так уж далек от этого. Заметь, я не говорю «так будет», я лишь хочу внушить тебе, что «так может быть». И, будь в этом уверен, я молюсь за тебя.
«Почему св. Франциск Ассизский столь привлекателен для всех? Из-за его бедности или из-за его смирения?»
Из-за его любви, выразившейся в бедности и смирении. Бедность Франциска чрезвычайна. Ряса, веревка вместо пояса, хлеб и вода, чужая келья, нет даже молитвенника. Но это бедность особого рода.
Это бедность, не злословящая богатых. Они есть и всегда будут; Франциск не завидует им, не презирает: он предостерегает от осуждения тех, кто «носит мягкие и живописные одежды».
Эта бедность не брюзжит, подобно Винсенту в поэме «Мирей» Ф. Мистраля, который спрашивал у Амбруаза: «Почему мы бедные? Почему от всех земных плодов одним всегда достаются вершки, а другим корешки?»
Бедность Франциска не та, которую терпят поневоле, из-за случившегося несчастья; она желанна, любима, защищаема им, как жизненное право. Впрочем, это и не бедность ради бедности, из особой к ней склонности, отдающей ересью, как то было у Лионских бедняков и бедняков Ломбардии23.
Это не рациональная бедность философа, который с презрительной насмешкой и налетом превосходства взирает на блага мирские. Десять угодий? Тебе хватит и одного. Пять платьев? Разве ты наденешь их на себя все разом? Это реалистический подход к вещам, обнаруживающий их подлинную цену. И еще: зеленый благоухающий луг, который ты считаешь своим, на самом деле принадлежит муравьям, кои царят там, никем не тревожимые, и сверчкам, поющим там тихими ночами... Имущество? Богатство? Лишние заботы и беспокойства, говорит философ.
Не такова бедность Франциска — не ради симпатий множества бедняков и даже не с целью аскезы отвергается его душа земных благ... Бедность Франциска питается одной скорбной неотступной мыслью: «Это ради нас Господь принял зрак раба в этом мире!» Словом, бедность его родилась из величайшего смирения, сделавшего Франциска самым меньшим из меньших братьев.
Это смирение, прежде всего, правдиво, ибо «сколько человек стоит пред Богом, столько он и стоит на самом деле и не более того». И потом: это самоуничижение добровольное и радостное, и именно оно, в начале обращения Франциска, побудило его вернуться на улочки родного города — уже не изящным кавалером, а покрытым жалкими лохмотьями нищим, просящим кусок хлеба; это оно — смирение — толкнуло его поцеловать прокаженного, а потом, спустя годы, проведенные в покаянии, признаться, что он вовсе не великий постник, каковым его все считают, так как будучи тяжело больным и находясь под опекой епископа, он отведал славного куриного бульончика. По его убеждению, последним пристанищем для него должен стать Холм Адов24, где погребают преступников...
Такое смирение идет не от рассуждения, а от чувства, влекущего к подражанию Иисусу, который «пришел чтобы служить, а не чтобы Ему служили». Христианские смирение и бедность являются свидетельством христианской любви. За исключением греха, Франциск любил весь мир, в котором жил. Это не был простодушный и слепой восторг простеца перед чудесами природы, или расчетливый и трезвый интерес ученого, наблюдающего в микроскоп частицу плесени.
Любовь Франциска не являлась инструментом в поисках утонченных эстетических наслаждений, как это было у Хемингуэя или Уолта Уитмена, Оскара Уайльда или Метерлинка. Нет. Франциск любит то, что видит перед собою, ибо прозирает в нем образ Божий — образ Иисуса. Он любит голый камень и с благоговением ставит на него свою босую ногу, ибо это Он — камень и основание всего; Франциск любит свет, ибо это Он — свет миру; любит огонь, ибо Он принес его жар людям; и так же он любит воду, червя, ягненка — многообразные лики Божии.
Франциск любит, более природы, людей: он всех желает заключить в свои объятья и для всех создает Третий Орден. Но среди людей милее всего ему самые нуждающиеся в любви: страдающие плотью (прокаженные) и недугующие душою (грешники).
«Правда ли, что веселость скорее приводит ко благу и к святости, нежели суровость и угрюмость?»
Истинная правда, но, само собою, лишь здоровая веселость. Доменико Савио25, канонизированный Церковью, сказал как-то своему сотоварищу, который жаждал... святости, но постоянно пребывал в меланхолии: «Я скажу тебе в двух словах, как двигаться к святости. Знай, что мы (т. е. молодежь Оратория дона Боско) наставляемся в святости, будучи всегда в чрезвычайно веселом расположении духа. Мы стараемся только избегать греха, лишающего нас благодати Божией и душевного покоя». Доменико хорошо усвоил урок светлой радости, который дон Боско одним лишь своим присутствием давал всем тем, кто его окружал.
Именно в такой «веселости» все мы нуждаемся, чтобы избегать зла и творить добро, ибо это и есть путь к святости. А вот что сказал другой великий (и святой) наставник, ирландский доминиканский монах отец Ме Набб: «Некоторых бесов не отогнать, до тех пор пока не начнешь петь, и вовсе не обязательно духовные куплеты. Порой встречаются такие черные бесы, которые исчезают лишь заслышав шутливую песенку. Мы должны петь ее дьяволу! Дьявол не умеет петь, он может только выть».
Я лично никогда не мог понять, почему такая серьезная и глубокая вещь, как святость, должна была бы утратить или умалить свою громадную общественную ценность, будучи представлена в как можно более жизнерадостном свете.
23Лионские и ломбардские бедняки (вальденсы) — религиозные движения, зародившиеся в конце XII века. Вальденсы обращались к идеалам раннего христианства, ратовали за отказ от собственности и апостолическую бедность, наряду с этим исповедуя учения, признанные католической Церковью еретическими.
24Холм в Ассизи, когда-то именовавшийся Адским, после возведения на нем в XIII веке базилики Св. Франциска стал называться Райским.
25Доменико Савио(1842—1857) — ученик дона Боско (8). Познакомился со своим духовным учителем в 1854 г. Отличался большой набожностью и намеревался по окончании учения стать священником. Особенно почитал Непорочное Зачатие Пресвятой Девы Марии (догмат был провозглашен в 1854 г., праздник установлен 8 декабря). Как-то раз, в ответ на просьбу Доменико помочь ему стать святым, дон Боско раскрыл ему т. н. «секреты святости»: веселость, усердие в учебе и молитве и делание добрых дел. Скончался от туберкулеза. В 1954 г. причислен к лику святых.