Сказка о Кощее и органический подход к душевной культуре. Как известно, Иван-царевич долго не мог победить Кощея оттого, что не знал, как добраться до его смерти. Выпытывала-выпытывала у Кощея Ненаглядная Краса, где же он смерть свою спрятал, а Кощей хитрит, водит за нос Иванову невесту и глупой бабой обзывает: то говорит, смерть моя в венике, то — в тыну дубовом. Но сумела подольститься к нему девица, а Кощей, падкий на лесть, и выболтал: «Ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, та утка в кокоре (выдолбленной лодке), та кокора в море плавает». Теперь для Ивана-царевича победить Кощея было, как говорится, делом техники...

У большинства людей главное в их жизни помещено не в их особности (от «особь»), а где-то вне ее, скажем, в любимом человеке, в семье, в работе, в каком-нибудь интересе, цель жизни люди видят во благе своего народа, государства и т. д. И ради всего этого люди готовы жертвовать биологической самостью. Так всегда было, ибо заложено в пракультуре. И в самые тяжкие времена, когда правит бал именно пракультура, выживание отнюдь не сводится к инстинктивному самосохранению биологической самости, а скорее к тому, что за ее пределами. Задумывались ли вы когда-нибудь, как такое возможно? Ведь это не совсем «естественно». Когда биологи объясняют самопожертвование особи в животном мире, они прибегают к спасательному кругу под названием эволюция (случайные мутации, выживание наиболее приспособленных, наследственное закрепление благоприобретенных свойств): получается так, что животное жертвует собою ради других особей, особенно потомства, потому что когда-то случайно возник такого рода инстинкт. Даже если биологи правы (в чем мы сомневаемся), то прилагать такое же объяснение к людям было бы в высшей степени неоправданным. Но как же тогда объяснить это удивительное социокультурное и психическое явление? На наш взгляд, разгадка заключена в той пракультурной установке, которую мы называем отождествлением. Далее рассмотрим это подробнее. Иногда, для примера, будем обращаться к недалекому прошлому — к феномену советского человека. Тем более, что он жив и почти здоров и по сей день.

Что касается понятия «органический подход», то тут подразумевается, что предметом изучения являются не внешнее поведение, не реакции на внешние воздействия, а только то, что относится к культуре внутренней жизни человека. Причем речь идет о понятийной модели. Это примерно то, чем занимается когнитивная психология.

Итак, чтобы понять, как такое возможно, мы предлагаем исследовать развитие человека, в истории и в онтогенезе, с позиций органического подхода. Главная аксиома его заключается в следующем: все, с чем человек встречается в своей жизни, все, что он воспринимает, он стремится усваивать как свое, делать все это своим, своей частью, отождествлять с собою (условия, при которых осуществляется такое восприятие, мы здесь не рассматриваем). Происходит это сознательно и бессознательно, и невзирая на то, нравится ли ему или не нравится, что он воспринимает. Тем самым человек, в своем развитии, фактически «расширяет» себя, включает в свое Я (его сознательную и бессознательную сферу) все, что ему попадается на его жизненном пути. Возьмем, к примеру, ребенка. Родители, живущие около него, окружающие вещи, затем другие взрослые и сверстники оказываются его частями, как бы его продолжением. Он, конечно, не мыслит в таких категориях, но таково фактическое положение. Упомянутые части могут органично сочетаться друг с другом, но могут и не сочетаться — и тогда в ребенке возникает конфликт: он начинает их оценивать, выстраивать по шкалам симпатии, антипатии, безразличия, делит на свое и чужое. Чужое так же является частью Я — это как бы «несобственное Я», а усвоенное — «собственное Я». И ребенок, как потом и взрослый человек, живет в условиях то вспыхивающего, то затухающего внутреннего спора, борьбы между «собственным Я» и «несобственным Я», то есть чужим в мире Я. Здесь большое значение приобретает стремление погасить конфликт (вторая аксиома, аналогичная «принципу удовольствия» у Фрейда, то есть психические процессы автоматически направлены обычно таким образом, чтобы устранить неудовольствие). Если конфликт весьма силен и погасить его никак не удается, то чужое попадает в «несобственное Я» и держится там довольно прочно, правда, бывает и так, что выброшенное изредка, а то и упорно выныривает оттуда, неузнаваемое, чем-то грозящее, облекающееся в пугающие намеки и мысли... «Собственное Я» (очищенное от чужого) обладает по меньшей мере одним общим качеством (этосом) — оно пробуждает положительные эмоции (включая покой).

Еще раз повторим, что все воспринимаемое: укладывающееся, согласуемое и не укладывающееся, не согласуемое, становится частью Я, расширяет его. Поэтому человек борется не столько с внешним миром, сколько — и прежде всего — с самим собою. Пусть человеку и не хочется что-то иметь в мире своего Я, он все равно это имеет, поскольку он это уже воспринял. То, что люди посчитают объективным, внешним, от них независимым, все равно является частью их самих, а независимость «объекта» означает лишь то, что человеку не так просто изменить его своей волей. Объективное — часто чужое или безразличное. Но оно бывает и «собственным Я», если доставляет нам положительные эмоции, так как именно по этому признаку оно объединяется со всем остальным в «собственном Я».

Стремление погасить конфликт имеет на вооружении два средства: загнать чужое в «несобственное Я», и как можно глубже, и, второе средство, — ввести поначалу чужое в «собственное Я». Ради этой последней операции психика идет на всевозможные увертки, самообман и «членовредительство»: обрубает «лишнее», подделывает несходящиеся элементы, тщится что-то не замечать, ослабляет моральные требования, упрощает, — старается делать так, чтобы, как говорится, все кошки выглядели серыми. Чтобы применить второе средство, человеку обычно не хватает личных психических сил и он ищет помощи у более опытных людей. Они ему помогают выстраивать мировоззрение, согласовывать на первый взгляд противоречивое и т. д. Советская власть называла это «коммунистическим воспитанием». Так и вылеплялся советский человек: естественным образом, по законам психики (это и есть наши аксиомы), он старался согласовывать, утрамбовывать, прикреплять разные части своего Я друг к другу, тем самым вводя в «собственное Я» поначалу чужое, а в этом ему помогала советская идеология, советская культура, окружающие люди... А верил он в правильность и высокую моральность выстроенного мировоззрения, можно даже сказать, сконструированной им реальности потому, что в мире «собственного Я» уже не было чужого, во всяком случае оно было оттеснено на его периферию, — и в результате этого внутренний настрой приобретал почти позитивную окраску (как тут снова не вспомнить психоаналитический «принцип удовольствия»). Вспомним также, как любили когда-то говорить, что советская реальность бесконфликтна, ну, не очень конфликтна («родимые пятна капитализма»), а подлинно чужое реально находится за пограничными столбами.

Что же касается того, что ценности, ради которых следует жить, обретаются, как кажется, где-то вне человека (производство, власть, коллектив и т. д.), то, усвоив поначалу чужое, человек чувствовал, что теперь оно внутри него самого, что это как бы он сам, ибо психическая работа сделала его частью «собственного Я». Более того, при эффективном идеолого- воспитательном нажиме эти «внешние» ценности занимают центральные пьедесталы. «Чужими» они могут показаться людям другой эпохи, другой культуры. Положить здоровье и жизнь за успехи производства отнюдь не означало, что человек отдает на заклание, на смерть свою личность, всего себя. Так как его геройский труд в действительности приводит к победе именно свое Я, вернее то, что в нем самое главное и самое ценное, а жертвует чем-то второстепенным — своим биологическим, временным существованием. Ведь ежели постоянно талдычить, что твои личные интересы и ценности заключены, скажем, в тракторе или доменной печи, то они войдут в твое Я, и пожалуй, займут там самые престижные места. Ценностная ориентация на нечто как бы внешнее сама по себе не лишает человека индивидуальности. Люди перестают быть индивидуальностями только в том случае, когда их выстраивают в ряд и вдалбливают одно и то же, не считаясь с их собственным устроением. Именно так, используя закономерности психического развития, формовало людей «коммунистическое воспитание».

Остается последний штрих. Дело в том, что расширение человека не может быть безграничным. Наступает момент, когда психика человека даже при поддержке культуры, идеологии и т. п. не может справиться с «широтой» — многообразием воспринятого. Конфликты уже не удается гасить, чужое не очень-то становится освоенным своим... И тогда человек «уходит в себя», «суживается», избегает нового, превращается в «индивидуалиста», значительная часть его Я делается безразличным или чужим, перемещаясь в «несобственное Я». Так случается в старости и в некоторые исторические эпохи. В развитии человека существенны три поры: экстенсивное расширение Я, интенсивное упорядочение мира Я, сужение мира Я. На протяжении жизни, если она не оборвана преждевременно, человек проходит через эти три поры, и что-то похожее можно наблюдать в истории...

Как, видимо, заметил читатель, мы здесь воспользовались «теорией вытеснения» Фрейда, но интерпретируя ее в гораздо более широком контексте, и не прибегали к понятию бессознательного. См. также заметку «Закономерности и пракультурные механизмы в индивидуальной психике. Аналогии с социокультурной сферой».

См. также:

• Рубрикатор тем «Гуманитарного синтеза»